- Секреты госпожи - это не мои секреты, - произнесла она, качая головой.
- Ты права, и продолжать расспросы значило бы не уважать себя. Но если бы ты знала, как мучат меня все эти тайны!
- О каких тайнах вы говорите?
- Рана на голове Эдмеи в первую брачную ночь…
- Кто вам это сказал? - спросила Зоя, вздрогнув.
- Как видишь, мне это известно.
- Никогда не говорите об этом госпоже, хорошо? - сказала молодая женщина, умоляюще сложив руки.
- Ты и сама понимаешь, что в ее жизни много тайн, например ребенок, которого навязали графине.
- Маленькая Элиза?
- Да.
- Это объясняется очень просто: у господина де Шамбле нет детей, и он пожелал, чтобы его жена удочерила девочку ради собственного удовольствия.
- Да, а также, чтобы Натали могла спокойно следить за ней, не так ли?
Зоя ничего не ответила.
- Я ненавижу эту женщину, - продолжал я, - она состоит из одной зависти, злобы и притворства. Во время свадебного обеда Натали завидовала собственной дочери, которая сидела за столом, в то время как мать стояла и обслуживала гостей.
- Я не хочу защищать Натали, - возразила Зоя, - но разве правильно, чтобы мать обслуживала дочь, чтобы ребенок сидел за столом, а его мать стояла?
- Осторожно, Зоя! Ты начинаешь осуждать свою хозяйку.
- А кто вам сказал, что госпожа отдала такое распоряжение?
- Если это сделано без ее ведома, как она допускает подобное?
- Господи Иисусе! Неужели вы думаете, что бедняжка делает то, что хочет!
- И все же, кто такая Натали, откуда она взялась?
- Перед тем, как появиться у госпожи, она служила у аббата Морена.
Топнув ногой, я воскликнул:
- Ох! Опять этот священник! Неужели от него никуда не деться?
Зоя умолкла. Всякий раз, когда я бранил аббата Морена, она беспокойно озиралась вокруг, словно опасаясь, что он сейчас возникнет из-под земли.
- Хорошо, Зоя, - сказал я, - возможно, когда-нибудь мне удастся заслужить у твоей хозяйки больше доверия и она расскажет мне все, чего ты не можешь сказать. Но в одном ты можешь не сомневаться, дитя мое: если госпоже де Шамбле когда-нибудь потребуется моя жизнь - моя жизнь в ее распоряжении.
Зоя протянула мне руку со словами:
- Прекрасно! Вот слова, идущие от сердца.
Она приложила руку к своей груди и сказала:
- Моя жизнь тоже в ее распоряжении. О! Она отлично знает, кому ей можно доверять и кого ей следует опасаться, бедняжка моя!
Я заметил, что слова Зои о графине пронизаны огромной нежностью и в то же время бесконечной жалостью к ней.
Чрезвычайно прискорбно встречать у слуг жалость к своим господам вместо привычной зависти, ибо это признак глубочайшего горя хозяев.
Я решил больше ни о чем никого не спрашивать, а заслужить доверие графини, чтобы она сама рассказала мне обо всем.
Закрыв глаза, я представил Эдмею рядом с собой - я чувствовал, как ее голова лежит на моем плече, ее волосы слегка касаются моего лица и ее дыхание сливается с теплым ароматным воздухом, который я вдыхал. Тихим, робким, прерывающимся голосом она рассказывает мне историю своей души, говорит о своих надеждах и радостях, разочарованиях и печалях, о равнодушии к обыденному и стремлении к неведомому. По ходу рассказа темп ее речи то замедляется, то ускоряется, и рыдания, сотрясающие ее грудь, передаются мне. По две слезинки, чистые и прозрачные, как капли майской росы, падают из ее и моих глаз на наши переплетенные руки и сливаются воедино. Чувство бесконечного блаженства, целомудренное, как дружба, сладкое, как любовь, возвышенное, как самопожертвование, охватывает наши души и поднимает нас над землей, чтобы мы могли постичь жизнь ангелов, которые уповают на Бога, живут в Боге и любят в Боге!
- О! - воскликнул я, вставая. - Это был бы рай на земле, небесное блаженство на этом свете.
Я сделал несколько шагов, не понимая, куда иду, но затем опомнился и огляделся. Неподалеку стояли Зоя и Грасьен; они тихо разговаривали, поглядывая в мою сторону, и в их взглядах читалась жалость.
- О! Не жалейте меня, - сказал я новобрачным, - вы лишь счастливы, а я… О! У меня в душе поселился ангел надежды!
XIII
С этого мгновения я потерял счет времени.
Я стоял, прислонившись к дереву, и предавался невыразимо сладостным мечтам, пока Грасьен не вывел меня из этого блаженного состояния, сообщив, что приехала г-жа де Шамбле и сейчас начнется бал.
Я устремился в большую комнату, где располагалась мастерская: после того как она послужила трапезной, ей суждено было превратиться в бальную залу.
Комнату освещали люстра и подсвечники, принесенные из дома графини. Признаться, я не обращал внимания на подобные мелочи - оно было всецело поглощено ею.
Эдмея разговаривала с Зоей, вероятно, обо мне, так как, заметив меня, обе женщины сразу умолкли. Госпожа де Шамбле, как всегда, грустно улыбалась.
Ее едва заметная холодная улыбка напомнила мне луч зимнего солнца.
Графиня переоделась: утром на ней было платье жемчужно-серого цвета с черными кружевными оборками и шляпа из рисовой соломки, а сейчас она была с непокрытой головой, с венком из живых барвинков, в платье белого крепа, опоясанном гирляндой из тех же цветов, что украшали ее волосы.
К тому же на ней не было никаких драгоценностей. Подобный наряд могла бы носить даже крестьянка, обладающая хорошим вкусом.
Я подошел к г-же де Шамбле. Видимо, безмятежное состояние, в котором я пребывал, отражалось на моем лице, так как графиня посмотрела на меня с удивлением.
- Мне сказали, что распорядок заранее утвержден, сударыня. Вы его одобряете? - спросил я.
- Вы имеете в виду кадриль?
- Да, ведь в данный миг это самое важное дело, не так ли?
Госпожа де Шамбле сделала необыкновенно грациозное движение головой и в то же время улыбнулась с бесконечной грустью.
- Я танцую с новобрачным, - произнесла она, - а затем вы танцуете со мной.
- После чего вы удалитесь, не так ли?
- У меня слабое здоровье, - ответила графиня, - и мне не советуют ложиться спать слишком поздно.
Я достал часы и сказал:
- Сейчас всего лишь девять.
- О! У нас впереди еще два часа! - воскликнула графиня. - Сегодня праздник, и доктор простит мне это отступление от правил.
- Доктор простит, а другие?
- Другие? - переспросила Эдмея.
- Увы! - продолжал я. - Вы знаете, о ком я говорю.
Графиня вздохнула и опустила голову.
- Где же Грасьен? - воскликнула она. - Пойдемте танцевать!
Между тем Грасьен пытался надеть перчатки - ни Прово, ни Жувен не предусмотрели руки размера девять с половиной.
Ему удалось натянуть их лишь после того, как был сделан разрез между большим и указательным пальцами.
Грасьен довольно непринужденно протянул руку графине. (Доброта г-жи де Шамбле придавала уверенности самым робким, и они становились более обходительными.)
Мы приготовились танцевать, но никто не последовал за нами.
- Что же вы? - спросила г-жа де Шамбле, глядя на остальных гостей Грасьена и Зои.
- Ну нет! - вскричал какой-то крестьянин.
- О! Если госпожа графиня позволит, - возразил другой, - мы все же пойдем танцевать.
- Конечно, она позволит, - вмешался Грасьен. - Ну-ка, живо по местам!
Танцоры устремились к своим партнершам. Видимо, каждый выбрал себе пару заранее, и поэтому путаницы не возникло.
Две скрипки в сопровождении корнет-а-пистона заиграли, и пары слились в танце.
Как странно устроен этот мир! Среди двадцати пяти - тридцати гостей, приглашенных на бал, только одна женщина, в глазах простонародья, была наделена всем необходимым для счастья - молодостью, знатным происхождением, богатством и красотой, но стоило лишь взглянуть на это несчастное создание, чтобы понять без слов, что она охотно променяла бы свое будущее, а заодно и, будь это возможно, прошлое, на судьбу самой бедной из крестьянок, танцевавших рядом с ней.
И все же, казалось, графиня понемногу оживает от прикосновения моих рук, вздрагивавших всякий раз, когда они касались ее руки; она поднимала голову и встряхивала ею, подобно дереву, стряхивающему со своих листьев утреннюю росу; ее бледное лицо слегка порозовело, глаза засверкали, и стало ясно, что из этой искры может разгореться огонь. Я видел, как статуя постепенно превращается в женщину и по мраморному телу упорно разливается горячая кровь.
Когда кадриль закончилась, графиня стала танцевать со мной, а не напротив меня, как было решено.
Она сама взяла меня за руку, не ожидая приглашения и явно стараясь обращаться со мной как с хорошим знакомым или даже другом.
Но судя по тому, как трепетала ее рука, дрожал ее голос, блуждал ее взгляд, было нетрудно заметить, что я для нее скорее чужой, чем друг.
Я не смел надеяться, что Эдмея меня полюбила, но был уверен, что она уже опасается меня.
Я понимал, что, танцуя с ней, лучше молчать, чем беседовать о всяческих пустяках.
Поэтому во время кадрили мы перекинулись всего несколькими фразами. Тому, кто услышал бы нас в этот миг, было бы нелегко вникнуть в смысл наших речей.
У нас уже возник свой тайный язык, и мы могли говорить на нем в присутствии посторонних, не опасаясь, что нас поймут.
После танца я проводил графиню на место.
- Итак, вы собираетесь удалиться в одиннадцать - стало быть, через час? - спросил я.
- Да, - сказала она.
- Вас ждет экипаж?
- Нет. Мы всего лишь в пятистах шагах от усадьбы, и у меня есть накидка. К тому же я не могла приехать в карете на свадьбу бедной крестьянки.
- Я вижу, сколько же деликатности в вашем сердце. Но как же вы вернетесь домой?
- Я попрошу Грасьена проводить меня.
- А если бы вас проводил я, вы сочли бы это очень неприличным?
Эдмея посмотрела на меня и сказала:
- Нет, мне очень хорошо с вами.
- Но другим это не понравилось бы, не так ли?
- Возможно.
- Кто-нибудь еще мог бы сопровождать нас.
- Кто же?
- Жозефина, ваша кормилица, хранительница усадьбы Жювиньи.
- Вы правы.
- Значит, я могу вас проводить домой?
- Да.
- Благодарю. Мне хочется сказать вам так много, но я боюсь, что забуду все слова, когда окажусь с вами наедине.
- Говорите или молчите, - произнесла графиня с улыбкой, - молчание друга не менее приятно, чем его слова.
- Однако для этого надо понимать молчание не хуже слов.
- Порой молчание красноречивее слов, и оттого оно временами даже более опасно.
- Чтобы согласиться с этим воззрением, следует допустить, что между людьми существуют магнетические токи.
- Они действительно существуют, - сказала графиня.
- Вы так полагаете?
- Я в этом уверена.
- А если бы я попросил вас это обосновать?
- Я бы предоставила вам одно доказательство, которое, вероятно, должна была бы сохранить в тайне.
- Что же это за доказательство?
- Вчера, когда вы вошли в церковь, я стояла на коленях и молилась.
- О! Я узнал вас сразу же, как только увидел.
- А я заранее знала, что вы придете.
- Знали, что я приду?
- Вы являлись мне, но не совсем отчетливо, словно в полумраке.
- И все же, увидев меня в церкви телесным зрением, вы вздрогнули, как будто не ожидали моего появления.
- Временами мои скрытые способности меня пугают. Если бы я родилась в Шотландии, там считалось бы, что я наделена ясновидением.
- Стало быть, вы верите своему первому чувству?
- Пожалуй. С первого взгляда я испытываю к людям симпатию или антипатию.
- Неужели первоначальное впечатление никогда не меняется?
- Мне еще ни разу не доводилось признать свою ошибку. Более того, я предчувствую, какое влияние должен оказать тот или иной человек на мою жизнь: благотворное или роковое.
- Это божественный дар; таким образом, вы можете не наживать врагов и окружать себя друзьями.
Графиня покачала головой:
- Женщина в нашем обществе скована столь жесткими рамками, что ей самой нелегко и доставить себе радость, и избежать несчастья.
- Могу ли я надеяться, что ваши предчувствия отнесли меня к разряду тех, кто призван оказать на вашу жизнь благотворное влияние?
- Я чувствую, что однажды вы окажете мне большую услугу, но пока не знаю какую.
- Не могли бы вы уточнить?
Графиня напрягла свою волю, и на миг ей удалось сосредоточиться.
- Я вижу воду, огонь, железо… нет, ничего подобного… - пробормотала она, - и все же мне кажется, что вам суждено спасти меня от смерти.
- Дай-то Боже! - вскричал я с таким пылом, что Эдмея улыбнулась и приложила палец к губам, призывая меня говорить не так громко и страстно.
- Теперь кругом ночь, темно… я ничего не вижу, - продолжала она, - по-моему, я нахожусь в каком-то подвале или склепе.
Затем графиня произнесла с улыбкой:
- Если бы я заснула, мне удалось бы увидеть больше.
- Вы видите вещие сны? - спросил я.
- Да, в юности я была подлинной сомнамбулой - по крайней мере, так утверждала моя мачеха. Десятки раз я придумывала во сне необыкновенные узоры или превосходные рисунки, но объяснить это могла только работой сновидения, о чем у меня не сохранялось никаких воспоминаний.
- Мне хочется испробовать на себе, - сказал я, - могу ли я оказать на вас какое-нибудь воздействие.
- Даже не пытайтесь, - ответила Эдмея, - я прошу вас.
- Никогда?
- Только если я сама попрошу вас об этом.
- Могу ли я надеяться, что вы когда-нибудь прибегнете к моей помощи?
- Возможно, но дайте мне честное слово, что вы никогда тайком не воспользуетесь признанием, которое я вам только что сделала, и не обратите его против меня.
- Никогда, клянусь честью.
Графиня протянула мне руку.
Когда часы пробили половину одиннадцатого, Эдмея встала.
- Уже? - воскликнул я.
- Вы здесь единственный человек, с кем мне приятно разговаривать, но я не могу говорить с вами бесконечно, поэтому мне лучше вернуться домой.
- Когда мы расстанемся, буду ли я еще какое-то время присутствовать в ваших мыслях?
- Если я скажу вам "нет", вы мне все равно не поверите. Мысль - это самый стойкий металл на свете: разлука ей не вредит и расстояния против нее бессильны. Она простирается за горизонт и уходит в бесконечность, легко преодолевает горы, реки и моря. Оставьте кусочек своей мысли в моей руке и совершите кругосветное путешествие в восточном направлении - вернувшись с западной стороны, вы сможете соединить кончик мысли, оставшийся у вас, с тем, что сохранит моя рука.
- Теперь вы можете приказать мне уехать от вас на тысячу льё - после подобных слов разлука больше не страшна.
- Неужели, - произнесла графиня, поднимая глаза к Небу, - нет на свете такого места, где люди рано или поздно встречаются и уже никогда не расстаются?
- Вы сущий ангел и стремитесь жить подобно ангелам, а меня тяжесть тела приковывает к земле. Если вы улетите раньше меня, протяните мне руку, а то я не смогу за вами угнаться.
Госпожа де Шамбле встала и взяла меня под руку; тут же к ней подбежала Зоя.
- Вы уже уходите, госпожа графиня? - спросила молодая женщина.
- Да, - ответила Эдмея.
Затем, положив руку на голову Зои, она сказала:
- Мое бедное дитя, прими пожелание от женщины, которая любит тебя как сестра и даже больше - как мать. Будь счастлива! Провидение даровало вам с Грасьеном взаимную любовь - главный и наиболее прочный залог долговременного счастья. До чего же счастливы те, что, держась за руки, могут сказать у алтаря, где священник благословляет их от имени Бога: "Господи, мы любим друг друга!"
Графиня поцеловала Зою в лоб, протянула руку Грасьену, кивнула на прощание другим гостям, приказала жестом Жозефине следовать за нами и вышла из залы, опираясь на мою руку.
XIV
На протяжении трети пути я не проронил ни слова. Госпожа де Шамбле тоже молчала, но было ясно, что каждый из нас старается проникнуть, насколько это возможно, в мысли другого.
- Только что вы были счастливы, отчего же теперь грустите? - внезапно спросила графиня.
- Не грущу, а просто задумался, - ответил я.
- Вы не расскажете мне, о чем?
- О! С большим удовольствием.
- Я вас слушаю, - сказала Эдмея.
И она замедлила шаг.
- Примерно год назад, - начал я, - меня постигло величайшее из людских несчастий: я видел, как умирала моя мать.
- Господь избавил меня от такого испытания, - произнесла графиня, - моя мать умерла вскоре после того, как родила меня.
- Под бременем своего горя я решил, что в жизни больше не осталось для меня ни единой радости. Мне казалось, что могила матушки находится в самом моем сердце и зияющая бездна поглотит все лучезарные и призрачные мечты, которые ниспошлет мне Господь. Я пролил все слезы, какие были в моих глазах. Я испил всю горечь, пока моя усталая рука не отстранила от моих губ чашу - впервые моя скорбь испытала пресыщение. Простившись с тем, что напоминало мне бедную матушку, я отправился на поиски иных картин, столь же унылых, как моя душа. Я просил у моря шторма, чтобы сравнить его со своими душевными бурями, и понял, что в человеке сокрыты более глубокие пучины, чем в стихии. Затем, осознав, что угрюмые берега наскучили моему взору и бурный океан утомил мой слух, я принялся искать спокойные дали, где ветер шелестит листвой осин и ручьи струятся под сенью плакучих ив, но эти красоты не разогнали моей грусти, а лишь навеяли сон на мою скорбь. Именно тогда я впервые увидел вас, сударыня. Вы явились передо мной как печальный дух, но прилетели на лазурных крыльях надежды! Моя грудь вновь обрела нежные вздохи, а губы снова научились улыбаться. Еще недавно я полагал, что способен улыбаться лишь сквозь слезы, но в очередной раз ошибся - в один прекрасный день на моих устах заиграла улыбка, а стон не смог вырваться из груди и затаился в глубине моей души. Наконец, вчера, сегодня и в этот вечер я забыл обо всем, и новое, неведомое до сих пор и неожиданное блаженство осушило мои последние слезы. Как ни странно, я не сожалею о своих былых страданиях; я оказался на шумном празднике и принял участие в торжестве; веселые звуки музыки ласкали мой слух, и я, почтительный сын, готовивший себя к вечному трауру, тоже вкусил свою долю всеобщей радости и удовольствий. Вот о чем я размышлял, когда вы, сударыня, решили, что я загрустил, хотя до этого видели меня счастливым. Но то, что показалось вам унынием, всего лишь задумчивость.
- Счастливы те, кому Небо посылает страдания, поддающиеся утешению! - воскликнула графиня.
- А разве есть безутешные страдания?
- По крайней мере, существует неизлечимая боль.
- Я полагал, что такова скорбь по умершей матери.
- Это не так, ведь вы верите в бессмертие души?
- Я не смею верить, а лишь уповаю на это.
- Так вот, если дух тех, кто нас любил, продолжает жить, то, несомненно, этот дух сохраняет по отношению к нам всю ту любовь, что наполняла прежде их сердца.
- Да, к тому же любовь, очищенную небесным огнем.