"Конечно, посмеет, - рассмеялась Зоя. - Он был бы круглым дураком, если бы на это не решился".
"Если ты будешь смеяться, Зоя, я ничего тебе не скажу. Кроме того, я не захочу тебя больше знать и не прощу до конца своих дней".
"Полно, я не стану смеяться. Говори!"
"Так вот: ты останешься со мной, спрячешься в моей спальне и поможешь мне защититься от этого человека, ведь он сущий дьявол".
"Это тоже сказал тебе аббат Морен?"
"Не важно, кто сказал; так оно и есть".
"Ладно, пусть будет так, но признайся, что этот дьявол - красивый мужчина".
"О Господи! Ты же не видишь того, что вижу я".
"Бедная Эдмея, я верю в то, что ты видишь с закрытыми глазами, но не могу поверить в то, что ты видишь наяву".
"Ну что ж, я тебе сейчас покажу".
Я взяла "Потерянный рай" Мильтона и показала Зое гравюру, где был изображен архангел, бросающий вызов Богу и столь похожий на господина де Монтиньи.
"Кто дал тебе эту книгу?" - спросила Зоя.
"Никто, я сама взяла ее в библиотеке".
"Гм! - усомнилась девушка. - Дьявол так хитер, а аббат Морен…"
Она запнулась.
"Что? Что ты хочешь сказать?"
"Я хочу сказать, что аббат Морен хитрее самого дьявола, вот и все".
"Речь идет не об этом. Так ты останешься со мной сегодня ночью, не так ли?"
"Да".
"Обещаешь?"
"Обещаю".
"Хорошо, теперь мне спокойнее на душе".
Внезапно я вздрогнула.
"Вот как! - сказала Зоя. - Тебе спокойнее, а ты вся дрожишь".
"Зоя, Зоя!" - воскликнула я.
"Что случилось?"
"Он идет сюда".
"Кто?"
"Господин де Монтиньи".
"Где же он?"
"Я его вижу".
"Ты сошла с ума!"
"Он поднимается по лестнице и открывает дверь большой гостиной. Поверь мне, я его вижу".
"Сквозь стены?"
Я схватила Зою за руку и спросила:
"Ты слышишь его шаги?"
"В самом деле, - ответила она, - я слышу какие-то шаги, но откуда ты знаешь, что это он?"
"Сейчас увидишь".
Мы стояли рядом и прислушивались: Зоя - с любопытством, а я - с ужасом.
И тут раздался осторожный стук в дверь. Мы замерли, храня молчание.
"Можно войти?" - спросил тихий голос.
"Ответь "да", ответь "да"!" - прошептала Зоя.
Я едва слышно ответила "да" и упала на диван.
Вошел господин де Монтиньи.
Трудно себе представить более приятное, благородное и честное лицо, чем было у него.
Зоя сделала движение, чтобы отойти от меня, но я держала ее за край платья.
Господин де Монтиньи это заметил.
"Останьтесь, - сказал он девушке. - Мадемуазель Эдмее (улыбаясь, он сделал ударение на слове "мадемуазель") слегка нездоровилось сегодня утром, и я полагаю, что сейчас ей нужна подруга. Когда я стану мужем мадемуазель, я никому не уступлю честь быть рядом с ней. Однако пока я лишь формально называюсь мужем и поэтому просто пришел справиться о здоровье Эдмеи".
"О! Мне уже лучше, гораздо лучше", - живо ответила я, надеясь, что, услышав это, господин де Монтиньи тут же уйдет, но он сказал:
"Нет ничего приятнее, чем услышать такое заверение из ваших уст, мое милое родное дитя. Вы позволите мне немного посидеть возле вас?"
Я тотчас же отпрянула, но господин де Монтиньи, который мог воспринять мое движение как желание освободить ему место и, казалось, так это и воспринял, спокойно сел рядом со мной.
"Что вы тут делали вдвоем, о чем говорили?" - осведомился он.
"Ни о чем", - поспешно ответила я.
"Я вижу книгу. Значит, вы читали?"
И он протянул руку к "Потерянному раю".
"А! Это поэма Мильтона, - продолжал он. - Похоже, мы делаем успехи в поэзии, перейдя от отечественных поэтов к иностранным. Я знал, что вы говорите по-английски, но не думал, что вы настолько сильны в этом языке, чтобы читать поэзию Мильтона".
"Мы не читали, сударь", - сказала я.
"Что же, в таком случае, вы делали?"
"Мы разглядывали гравюры".
Господин де Монтиньи открыл книгу.
"Ах, в самом деле, - сказал он, - здесь иллюстрации Флаксмана. Это редкий случай, когда рисовальщик достоин поэта".
И тут он наткнулся на гравюру, где Сатана бросает вызов Богу (именно в ней я заметила сходство между господином де Монтиньи и князем Тьмы).
"Смотрите, - сказал он, пододвигая ко мне книгу, - насколько верно художник передал свое представление о красоте мятежного ангела. Мы видим на этом челе, в этих глазах и устах - словом, во всех его чертах вызов, дерзость и угрозу, не так ли? Разве не чувствуется, что такого противника можно сразить только громом и молнией?"
Зоя рассмеялась, и господин де Монтиньи посмотрел на нее с удивлением.
В его властном вопросительном взгляде сквозила снисходительность господина к слуге.
"Знаете, сударь, о чем мы говорили как раз перед вашим, приходом?" - спросила Зоя.
Я умоляюще сложила руки, но Зоя словно не заметила этого жеста.
"Нет. Ну-ка расскажите, о чем вы говорили? Это же первое, о чем я вас спросил, когда вошел. Я был бы рад услышать, что мадемуазель Эдмея интересовалась мной".
"Ну да, мы говорили, что этот архангел…"
"Зоя!" - настойчиво произнесла я.
"Ах, право, Эдмея, - отвечала Зоя, - раз уж я начала, дайте мне договорить".
Господин де Монтиньи ободряюще кивнул.
"Мы говорили, - продолжала Зоя, - что вы и этот архангел просто одно лицо".
Господин де Монтиньи улыбнулся и сказал:
"Вероятно, если только человек может быть похожим на бога".
"Вы называете Сатану богом?" - вскричала я.
"Он чуть не стал богом", - ответил господин де Монтиньи.
"Ах, сударь, - страстно воскликнула я, - вы уверены, что ваши слова не богохульство?"
"Богохульство - не в словах, а в наших желаниях, милое дитя, - сказал господин де Монтиньи, - если вы считаете, что я похож на Сатану, то это мне крайне льстит".
Я посмотрела на него с ужасом.
"Однако я не могу полностью принять комплимент на свой счет. Руки дьявола украшены когтями, в которых он уносит свои жертвы в ад, а у меня…"
Он снял с левой руки перчатку:
"У меня нет когтей. По крайней мере, они еще не выросли", - добавил он.
Я увидела, что у господина де Монтиньи маленькая, белая, тонкая, почти как у женщины, рука; на ее мизинце сверкал великолепный перстень с бирюзой, какой я еще не видела. Камень, похожий на большую незабудку, подчеркивал белизну руки.
Мой взгляд, устремленный на эту белую аристократическую руку, невольно задержался на перстне.
"Что ж! - произнес господин де Монтиньи с улыбкой. - Я полагаю, что могу подарить вам украшение, которое вы удостоили своим взором, - и вы примете его с удовольствием".
С этими словами он снял перстень с пальца.
"Этот камень, - продолжал он, - если верить преданиям страны, где его добывают, наделен способностью жить и имеет одно свойство: его жизнь якобы сливается с жизнью того, кто его носит. Так, если владельцу перстня грозит опасность, синева бирюзы темнеет; если этот человек болен, она тускнеет, а если он умирает, камень становится бледно-зеленым и утрачивает всякую ценность. Еще говорят, что он способен приносить удачу своему хозяину. Я купил его три года назад в Москве у одного татарина. С тех пор мне удается буквально все. Наконец, дорогая Эдмея, я обязан этому перстню тем, что встретил вас и стал вашим супругом. Таким образом, камень сделал для меня все что мог. Теперь ему предстоит защитить вас от бед. Пусть он позаботится о вашем будущем так же успешно, как позаботился о моей судьбе!"
С этими словами господин де Монтиньи попытался взять меня за руку, чтобы надеть перстень на мой палец, но я быстро отдернула руку.
Тогда он обратился к Зое:
"Я вижу, что Эдмея все еще настроена против меня из-за моего сходства с Сатаной. Мне кажется, Зоя, что вы девушка с характером. Возьмите перстень, сбегайте в церковь и окуните его в святую воду. Если он не превратится в пылающий уголь, если вода не закипит, значит, я не Сатана и не его приспешник".
После этого господин де Монтиньи взял мою руку и, прежде чем я успела отпрянуть, поцеловал ее, а затем встал и вышел.
XXII
Когда мы остались с Зоей наедине, я подняла на нее глаза.
Моя молочная сестра смотрела на меня, улыбаясь, и вертела в руках перстень.
"Поистине, ты несносна", - сказала я.
"Почему же? Только потому, что у меня другое мнение о господине де Монтиньи и я не считаю его дьяволом, Сатаной или антихристом? Ах, моя бедная Эдмея, я всего лишь крестьянка, но если ты не полюбишь этого человека, то пройдешь мимо своего счастья, как слепой проходит, не видя, мимо кошелька, в котором лежит его богатство".
"Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь полюблю еретика?"
"Прежде всего, - ответила Зоя, - я не знаю, что такое еретик, но при всем моем невежестве мне ясно, что господин де Монтиньи - порядочный человек. Я не сильно ошибусь, если скажу, что он настоящий мужчина и вдобавок очень красивый мужчина - таким мужем не стоит пренебрегать".
"Мужем! - воскликнула я. - Значит, он мой муж?"
"Еще бы! По-моему, этого теперь нельзя отрицать".
Я вздохнула.
"Ну, а что мне делать с перстнем? - спросила Зоя. - Надо ли сходить в церковь, как предложил господин де Монтиньи и опустить его в святую воду ради проверки? Или следует бросить кольцо в колодец в саду? А может быть, надеть его тебе на палец - мне кажется, так будет лучше всего?"
Зоя надела перстень на свою руку и поднесла его к моим глазам.
"Посмотри, - сказала она, - как хорошо смотрится украшение на моей смуглой руке. Представь только, как оно будет выглядеть на твоей белой ручке: не хуже, чем на пальце господина де Монтиньи… У него очень красивая рука, не так ли?"
Я молчала, так как Зоя говорила бесспорную истину.
Она взяла мою левую руку с обручальным кольцом и надела перстень мне на палец.
"Ну, и как, - спросила Зоя, - этот жуткий перстень причиняет тебе боль или, может быть, жжет твою кожу?"
Ничего подобного. Перстень превосходно сидел на моем указательном пальце, как будто был сделан для меня.
В тот же миг я услышала шаги и узнала походку госпожи де Жювиньи. Зоя положила на стол записку, которую я нашла под постаментом статуи. Я быстро схватила ее, изорвала на мелкие кусочки и бросила их в камин.
Мачеха пришла за мной. Она сказала, что глупо в день свадьбы сидеть взаперти в своей девичьей комнате с какой-то крестьяночкой.
Я посмотрела на Зою. Хотя о ней отозвались не особенно лестно, она, казалось, была согласна с госпожой де Жювиньи.
Вне всякого сомнения, все словно сговорились против меня.
Я спустилась вниз. Господин де Монтиньи сидел в гостиной с несколькими нашими приятельницами, очевидно приглашенными на свадебный обед.
Он тотчас же устремил взгляд на мою руку. Когда он увидел, что на ней красуется перстень, в его глазах промелькнула радость. Он встал, подошел ко мне и прошептал:
"Благодарю!"
Это слово заставило меня содрогнуться: уж не заключила ли я сделку с Сатаной, надев на палец его перстень?
Я села, ничего не говоря, и продолжала дрожать; гости, должно быть, смотрели на меня как на дурочку.
Между тем нас пригласили к столу.
Меня посадили напротив господина де Монтиньи. Я молчала и ничего не ела, и он, видимо, очень волновался из-за моего отрешенного состояния.
После трапезы госпожа де Жювиньи довольно долго разговаривала с господином де Монтиньи. Казалось, он колебался, а моя мачеха настаивала.
Вскоре я узнала, в чем дело.
Господин де Монтиньи подошел ко мне и сказал:
"Я помню, как мы гуляли по парку, и вы охотно слушали стихи наших великих поэтов. Сегодня чудесная погода и дивный вечер. Не хотите ли накинуть на плечи шаль и пройтись к ручью, чтобы полюбоваться тихим светом приветливой луны, как говорит Вергилий, и неясным светом звезд, как говорит Корнель? Мы немного поговорим об одном поэте, еще более великом, чем все те, чьи стихи я вам читал".
Я машинально поднялась. Господин де Монтиньи набросил на меня прекрасную кашемировую шаль, я взяла его под руку, и мы вышли из дома. В прихожей я встретила Зою и показала ей жестом, чтобы она ждала меня в моей девичьей келье. Девушка как будто поняла и подала мне в ответ другой знак.
Я всегда буду помнить этот вечер, как всегда помнят переломную минуту своей жизни. Представьте себе человека, осужденного на смерть, который знает, что через час будет приведен в исполнение приговор, обрекающий его еще и на вечные муки. И вот, смертнику разрешают прогуляться по сказочному парку теплой ночью, под синим небом, усыпанным золотыми цветами, слушая журчание ручейков и пение соловья. Вообразив это, вы поймете, что я тогда испытывала.
Господин де Монтиньи, вероятно, почувствовал, как дрожит моя рука. Зная, что я могу в любой момент вырваться и убежать, он положил поверх моей руки свою левую руку.
Он уже не раз замечал, какое сильное впечатление производит на меня его голос. Поэтому он стал беседовать со мной о "поэте, еще более великом, чем все те, чьи стихи он мне читал", - иными словами, о Боге.
Я не смогу повторить всего, что говорил мне с необычайным красноречием этот незаурядный человек о Боге, которого он называл единственным движителем, вселенской душой, великим мастеровым и создателем миров, рассеянных в пространстве, подобно россыпи алмазов. С тех пор я сотни раз вспоминала нашу беседу, исполненную гармонии, со всеми ее восхитительными подробностями. Хотя более половины из того, о чем рассказывал господин де Монтиньи, было недоступно моему незрелому уму, я почувствовала в доселе неведомых мне словах пленительную истину - истину откровения; эти слова, будто новое крещение, излились на мое чело и проникли мне в душу. Я спрашивала себя, кто же, на самом деле, является владыкой Неба - этот добрый, милосердный, бесконечный и непостижимый Бог, что держит наш мир в одной из складок своего лазурного платья, озаряет Вселенную своим взором и согревает ее своим дыханием, или тот сердитый, ревнивый, всегда раздраженный Бог, страшный портрет которого нарисовал мне накануне аббат Морен. Будучи еще совсем ребенком, я уже могла безошибочно отличить правду от лжи, и мне казалось, что из двух столь противоречащих друг другу речей речь господина де Монтиньи была не только более убедительной, но и более близкой человеческой душе, природе и Богу.
Я постепенно поддавалась очарованию этой поэзии, и господину де Монтиньи уже не надо было удерживать мою руку.
Вероятно, он задался целью победить мой страх и, когда ему удалось добиться этого, отвел меня обратно домой, даже не решившись приласкать меня…
- Да знаете ли вы, сударыня, - перебил я г-жу де Шамбле, - что господин де Монтиньи был просто восхитительным человеком?
Графиня печально улыбнулась, как улыбаются не совсем поблекшему воспоминанию.
- И, как ни странно, - продолжал я, - я ревную вас к покойному мужу сильнее, чем к живому.
- И вы правы, - произнесла Эдмея.
- Значит, вы разрешаете мне ревновать? - живо осведомился я.
- Я разрешаю вам быть моим самым нежным и задушевным другом, - ответила графиня, - я испытываю по отношению к вам чувство бесконечной признательности, так как лишь благодаря вам я пережила несколько мгновений сладких грез и тихого счастья, чего никогда не знала прежде. Это чувство еще не сформировалось в моей душе, не вынуждайте же меня подвергать его оценке. Пусть оно остается туманным и рассеянным, как дым или сон; не требуйте, чтобы эта мечта стала действительностью, опустившись из моей души в сердце.
Я молчал, стараясь дотянуться до руки Эдмеи, которую она не спешила убрать.
- Продолжайте, - сказал я.
- Вас еще не утомили признания пансионерки?
- Они в высшей степени очаровали меня, ведь это книга вашей судьбы, приоткрытая на самых первых страницах, и я читаю ее не один, а вместе с вами. Давайте перевернем этот листок: мы уже дошли до последней его строчки.
Госпожа де Шамбле продолжала свой рассказ.
- Два часа спустя я сидела в ночном пеньюаре в зеленой комнате, слушая наставления госпожи де Жювиньи. Она долго перечисляла обязанности жены перед мужем, а затем ушла, предупредив меня, что вскоре придет господин де Монтиньи.
Однако, мачеха тут же вернулась, очевидно решив, что не до конца исполнила свой долг, и одних лишь поучений о смирении недостаточно. Она оставалась со мной до тех пор, пока я не легла на ту самую кровать, где бедная матушка произвела меня на свет, а затем уснула навеки.
Когда я вспомнила об этом, у меня защемило сердце; мне казалось, что госпожа де Жювиньи совершает кощунство, отводя для моей первой брачной ночи комнату умершей. Однако я привыкла безропотно повиноваться мачехе, за исключением тех моментов, когда меня охватывало неистовое возбуждение, присущее моей натуре или, вернее, заставляющее меня поступать вопреки этой натуре. Поэтому я легла в постель без возражений, не обращая внимания на свою дрожь и слезы, струившиеся из глаз.
Я слышала, как мачеха закрыла за собой дверь, дважды повернула ключ и вытащила его из замочной скважины.
Я не стала гадать, зачем она меня заперла, и устремилась в свою комнату, спеша прочесть молитву у ног милой маленькой Богоматери.
Я была почти уверена, что Зоя уже там. В самом деле, она спряталась за большой ширмой, на случай если госпожа де Жювиньи войдет ко мне.
Сначала я решила закрыться в своей комнате и не отвечать, когда придет господин де Монтиньи, но ключа нигде не было; более того, дверной замок был снят. Таким образом, были приняты все меры предосторожности против того, что назвали моим сумасбродством.
Я бросилась к ногам Богоматери, собираясь помолиться как обычно, но, опустив глаза, увидела под постаментом статуи, все на том же месте, какой-то листок, вроде того, что лежал там утром.
Я тотчас же взглянула на камин и убедилась, что клочки бумаги все еще там. Следовательно, память мне не изменила, и это была другая записка.
Я молча указала на листок Зое, трепеща и не решаясь до него дотронуться.
Зоя взяла бумагу, собираясь сжечь ее, не читая, но я вырвала записку из рук девушки, словно по велению некоего злого духа.
Я прочла:
"В этот миг, когда Вы еще можете распоряжаться собой, когда Вы вольны погубить или спасти свою душу, вспомните, что Вы поклялись перед самим Богом никогда не принадлежать еретику".
Записка так потрясла меня, что я упала навзничь и закричала, ломая руки:
"Нет, нет, я обещаю тебе, Пресвятая Дева, что никогда не буду принадлежать этому человеку!"
Послушайте, брат мой, - продолжала г-жа де Шамбле, сжимая мою руку скорее со страхом, чем с нежностью, - то ли вследствие пережитого волнения, то ли в результате ясновидения я внезапно увидела священника в комнате своей старой кормилицы так же четко, как сквозь занавески на окне своей кареты видела вас в гостинице. Он стоял, скрестив руки, прижавшись лбом к оконному стеклу, и в его взгляде читалась угроза, а по лбу струился пот.
Мои глаза дико расширились, взгляд остекленел, и я застыла с побелевшими дрожащими губами и рукой, протянутой в сторону страшного видения, как во время каталептического припадка.