Затем она представила себя перед судом, сидящей на скамье подсудимых. Судья призовёт всех к тишине. "Вы пришли к вердикту?"
"Да, Ваша Честь". У присяжного в руках приговор. Он несколько секунд просто смотрит, а затем читает: "Невинно виновна".
София вызвала лифт и вернулась в номер 539. Там она молча села на диван, закрыв руками лицо. Она слышала бег секундной стрелки больших часов, висящих над дверью. Каждый стук стрелки приближал её к концу.
Внизу, совсем внизу, в холоде операционного зала хирург и его помощники двигались вокруг стола. Это словно была партия настольной игры. Но проиграть здесь мог только один человек.
Прошло больше десяти часов. София сжимала в руке стакан. Она наливала себе попить, когда постучали в дверь. Девушка остановилась на полпути и поставила стакан на стол.
- Войдите...
Ручка медленно повернулась, и на пороге возникла медсестра. Это была женщина, которую София раньше не видела. Она стояла неподвижно, словно не знала, что сказать, как найти подходящие слова. Тогда её опередил профессор.
- Всё прошло очень хорошо.
Через несколько часов Андреа привезли на кровати медбратья. Они поставили её на место и хорошо закрепили. Потом анестезиолог слегка побил его по щекам, чтобы убедиться, что он очнулся, и Андреа отреагировал.
Все тут же вышли из номера. София подошла к кровати. Андреа постепенно открыл глаза и увидел её. Под одеялом он потянулся рукой в её сторону. Он словно искал её, словно хотел услышать, что всё это наяву. Тогда София взяла его за руку и сжала. Андреа закрыл глаза, улыбнулся, уже успокоившись, и в тот момент Софии захотелось умереть оттого, что она осмелилась требовать чего-то у судьбы.
48
Вилла Ферри Мариани.
Только тишина и эхо пустых комнат. Большая гостиная с камином посередине. Лестница, ведущая в комнаты.
Танкреди внизу. Он словно наяву слышит радостный шум вечеринок, стук тарелок, плеск вина, шампанского, хруст сладостей. Важные события: восемнадцатилетие его брата Джанфилиппо, Клаудине, его собственное. Эхо воспоминаний о счастливой семье.
- Идёмте открывать подарки, уже почти полночь...
Годы, когда они вместе встречали Рождество.
- Давайте красить яйца. Сделаем из них персонажей: сторож, балерина, ковбой, индеец... - все трое, когда были детьми, вместе с родителями разворачивают специальную бумагу, чтобы одеть яйца к Пасхе, и раскрашивают её акварелью, фломастерами и карандашами.
- Смотрите, здесь ломтики колбасы, а вот пепперони. И чизкейк, который я попросила приготовить специально для вас...
Их мать, Эмма, и её забота.
- Папа, но это нечестно! Джанфилиппо всё съест!
- Ты права. Оставь немного своей сестре…
Их отец, Витторио, и его попытки установить согласие.
- Папа, но миндальное печенье жирное, а она и так уже толстая!
Он рассмеялся над этим воспоминанием. Это было не так. Клаудине была стройная, она всегда была в форме, была прелестной. Он сказал это только потому, что тоже хотел немного попробовать. Он был в семье младшим, и ему казалось, будто никто не берёт его в расчёт.
Клаудине. "Что с тобой произошло, Клаудине? Почему ты ушла, не попрощавшись? Так не делается. Это нечестно, - он вспомнил ту ночь, боль оттого, что не выслушал её. Её последнюю улыбку, когда она, наверное, уже всё решила. - Что ты хотела сказать мне, Клаудине?"
Он поднялся по лестнице. Пришёл на верхний этаж. Прошёл длинный коридор, проходящий через все спальни: его, Джанфилиппо и, наконец, последнюю комнату в конце – спальню Клаудине. Он медленно открыл дверь. Немного паутины и пыли. В этом доме никто не жил уже много лет. Его родители сейчас на вилле на Лазурном Берегу. Там лучше климат, и они решили переехать, потому что у отца проблемы с лёгкими. Он ощутил чувство вины. Уже около двух месяцев он не говорил с ними. Вообще-то, уже полгода. После смерти Клаудине между ними всё стало непросто. Он только время от времени говорил с Джанфилиппо.
Он вошёл в комнату Клаудине. Она была невредима. Всё было на том же месте: мягкие игрушки на кровати, куклы на письменном столе, занавески цвета фуксии с подвязками светлее на тон. Всё как всегда. И тут вдруг до него что-то дошло. Он только что увидел, только теперь, спустя столько лет. Это была комната ребёнка. Предметы повсюду: конфеты, куклы, мягкие игрушки, карандаши с забавными колпачками. Когда Клаудине покончила с собой, ей было двадцать лет. Как он мог не замечать этого раньше? Клаудине так и не повзрослела. Она не хотела взрослеть. Но что её так пугало?
Он открывал ящики и доставал вещи: фотографии, флаконы духов, ключи, дешёвые кольца, цветные карандаши, резинки, открытки, какие-то письма. Он уже видел и сто раз пересматривал все эти вещи. Он изучал их раз за разом как минимум в течение двух лет после случившегося. Он снова и снова перечитывал открытки и письма, но никогда ничего не находил, никаких следов, никаких тревог, ничего, что говорило бы о причинах её решения. И тогда вдруг он понял, что никак не приходило ему в голову в течение стольких лет.
Танкреди смотрел на доску, полную фотографий: кадры с вечеринок по поводу совершеннолетия Клаудине и её подруг и друзей; другие моменты её жизни: лицей, редкие путешествия, летние каникулы. Наконец, он заметил один кадр. На ней маленькая Клаудине, ей там лет восемь. Это он сделал снимок. Он снял его с доски и присмотрелся повнимательней. Клаудине улыбалась за листвой; видно было только её лицо и ручки, сжимающие ветки. В один миг он перенёсся во времени как раз в тот день.
- Но это ведь так просто!
- А я не могу!
Танкреди смотрел на фотокамеру и пытался понять, как она работает.
- Нужно нажать кнопку сверху, слева!
- Эту?
- Да, точно, - Клаудине забралась на дерево с помощью реек, прибитых к нему, которые они использовали как лестницу. Она показалась сверху. - Вот так. Теперь смотри туда и найди меня. - Она убрала листья с лица и появилась со всей своей улыбкой в ветвях: - Давай, фоткай меня!
Танкреди нажал на кнопку.
- Готово.
Клаудине в один прыжок слезла с дерева. Её вес тянул её вперёд, но она смогла удержаться. Она сделала шаг и приземлилась на руки. Девочка поднялась и вытерла их о брючки.
- Дай посмотреть, - она забрала полароидный снимок у него из рук. - Да, круто, - затем она обняла его за шею, и они ушли. Они были в лесу, в конце сада, рядом с домом. - Об этом месте знаешь только ты... И не должен рассказывать никому, - Танкреди молча слушал её. - Видел доски наверху? Их прибила я сама, одну за другой, - Клаудине посерьёзнела. - Если ты не сможешь меня нигде найти, то будешь знать, где я. Но если ты кому-нибудь расскажешь, то я больше никогда не стану с тобой разговаривать. Ты понял?
- Да.
Тогда она его отпустила, встала напротив и посмотрела в лицо.
- Поклянись, что никогда никому не расскажешь.
- Клянусь.
- Может, когда-нибудь я впущу тебя.
- Как ты это назвала? У него есть название?
- Пока нет. Я ещё подумаю. А теперь идём, ужин уже готов.
Танкреди шагал по тропинке, ведущей в лес. Он назвал это место "Остров". Это название он придумал после просмотра мультфильма "Питер Пэн". Как так вышло, что он не додумался до этого сразу? Это единственное место, где он не смотрел. Он обшарил её компьютер, искал в её корреспонденции, в сообщениях какой-то след, факт, причину решения, которое она приняла той ночью. Но "Остров" ему и в голову не пришёл. Может, потому, что он никогда здесь не был, потому, что они больше не говорили об этом. Потому что он забыл о нём, словно тот принадлежал другому времени, чуть ли не другому человеку.
Чуть позже Танкреди был уже там, под тем самым деревом. Он словно видел одиннадцатилетнюю Клаудине, залезающую по тем дощечкам и жестами приглашающую его следовать за ней. Так что он взялся за первую. Она была мокрая. Конечно, ведь прошлой ночью был дождь. Он ощущал запах дождя, аромат свежей травы, мох на досках. Он осторожно поднялся, стараясь держаться на ногах так, чтобы доски не оторвались от дерева. Он уже не такой лёгкий, как раньше.
Мгновение спустя он был на "Острове". Большие доски, служившие полом, шатались под его весом, скрипели, но держались хорошо. Гвозди проржавели. Дырки в древесине также свидетельствовали о прошедшем времени. Он огляделся. Это был словно маленький домик. Клаудине проделала отличную работу. Интересно, сколько времени она над этим трудилась. Интересно, сама ли она сделала это. На полу было несколько деревянных ящиков из-под фруктов. Должно быть, они служили сиденьями, как чуть дальше две большие доски, прибитые друг к другу, служили столом.
А потом он увидел её. Его сердце тут же сжалось. Он взял её руками. Она была сырая, всё ещё влажная, выцветшая и потрёпанная дождём, холодом и всеми этими годами. Пиония, так звали её тряпичную куклу. Пуговки висели у неё на груди, они грустно болтались, держась на вытянувшихся нитках. И только в тот момент, положив её обратно, он заметил, что внутри была корзинка. Плетёная ивовая корзинка, повязанная красной лентой. Он взял её, поставил на этот импровизированный столик и открыл. Пластиковая прозрачная сумка защищала содержимое. Клаудине подумала о том, что будет идти дождь. Значит, она оставила это здесь специально... Но она не думала, что понадобится столько времени. "Может, она оставила это кому-то лично. Наверняка она всегда была здесь только для меня". Тогда он аккуратно развернул пластиковую сумку и открыл её.
Первым он нашёл письмо. Он узнал её почерк. И начал читать.
"Привет, Танкреди. Только ты можешь прийти сюда, и сейчас ты поймёшь, что я хотела сказать тебе, почему я не могла жить так дальше. Мне было четыре, может, пять лет, когда я впервые пообещала ему..."
Он пожирал слова, читая строчку за строчкой, надеясь увидеть не то, о чём уже догадывался.
"Сначала я даже радовалась, получая все эти подарки".
Дыхание Танкреди всё сильнее прерывалось.
"Всё это внимание..."
Больше волнения.
"И чувствовать себя важнее вас двоих... Но потом я поняла, что всё не так".
Тогда он похолодел, и в один миг всё, что было в его детстве, его драгоценный волшебный замок рассыпался у него на глазах.
"Когда папа сделал это в первый раз, было ужасно. Я кричала, но мы были одни. Я плакала, была просто в отчаянии. Было невыносимо больно, и я ничего не понимала".
Он продолжил читать, словно обезумевший. Каждое слово было ударом, раной, одна за другой и каждый раз в одно и то же место, всё глубже, всё больнее.
"Так и продолжалось, и я всегда кричала, но мы были одни. Потом я привыкла, но всё становилось ужаснее с каждым разом. Начались игры. Но мне не было весело".
Тогда Танкреди заглянул в сумку и его ярость резко ослепила его. Когда он взял эти фотографии, то не мог поверить своим глазам. Они словно налились кровью, на него словно навалилась огромная плита, эти фотографии жгли его, как раскалённое железо, словно эта отвратительная правда заклеймила его. Тогда он услышал крик, будто на его коже выжгли слово "Виновен". Виновен в том, что не понял, что не остался той ночью, что годами не мог найти это место, что ничего не замечал. Виновен.
Ему хотелось умереть, и он заплакал так, словно Клаудине умерла во второй раз.
Грегорио Савини прогуливался перед чёрным Мерседесом. Он убивал время, ногами копаясь в мокрой траве и время от времени пиная камешки на дороге. Когда он увидел его, то едва узнал. Его лицо было напряжено и осунулось. Ярость и боль, ненависть и безумие наполнили эти черты. Савини видел, что он вне себя, и не знал, что сказать, он никогда его таким не видел раньше. Так что он просто открыл ему дверь. Танкреди бросился на заднее сиденье. Рядом он бросил сумку. Савини сел впереди. Положил руки на руль, но был спокоен и молчалив. Он даже не мог набраться смелости, чтобы посмотреть в зеркало заднего видения. И тогда он услышал последнее, что мог представить.
- Я его убью.
49
Когда они подъехали, солнце уже садилось. Танкреди выпрыгнул из машины раньше, чем Савини затормозил. Нажал на дверной звонок. Открывать пошла служанка; она узнала его.
- Добрый день, синьор...
Больше ничего сказать она не успела, потому что он буквально влетел, пробежал гостиную, открывал одну дверь за другой: дверь кабинета, кухни, спальни, другой спальни, ванной - пока не оказался у последней.
Здесь его мать сидела в кресле. Увидев его, она улыбнулась.
- Танкреди, здорово, что ты приехал... - она устало поднялась, пошла ему навстречу и обняла. - Я тебя искала в последнее время, но не знала, где тебя найти. Я сказала Джанфилиппо, чтобы он тебя предупредил... - она отстранилась и взяла его за руку. - Идём... - она повела его к кровати, как мать ведёт за ручку своего младшего сына. Здесь с закрытыми глазами лежал его отец Витторио. Какая-то машина вздыхала, поднимаясь и опускаясь, выпуская кислород, - она помогала мужчине дышать во всю силу, поддерживала в нём жизнь. Рядом с ним стояла капельница с несколькими мешками, которые терялись в его руках. - Он впал в кому.
Танкреди посмотрел на него. Вот он, перед ним, беззащитный.
Глаза закрыты, он спокоен, на его лице что-то вроде улыбки. Он словно смеялся над ним, словно развлекался этой возможностью насмехаться над сыном, словно говорил: "Видишь, какова судьба, сын мой? Иногда жизнь играет с нами злую шутку. Теперь ты, наконец, всё знаешь, но не можешь ничего сделать, не можешь наказать меня. И не только это. Ты собираешься рассказать? Внушить такое отвращение своей матери? Брату? Не думаю. Ты не расскажешь, кем был твой отец на самом деле, ты этого не допустишь. Ты один будешь нести на себе груз этой правды".
- Видишь? И так уже три дня, бедняжка, - мать поднесла руку мужа к своим губам и тихо заплакала. Иногда она была рассеянной женщиной, которая часто прощала измены Витторио, но даже понятия не имела об ужасном преступлении, которое он совершил. - Почему ты приехал? Говорил с Джанфилиппо? Я просила его позвонить тебе.
Танкреди молчал. Он вновь посмотрел на своего отца, его осунувшееся лицо, его морщины, эти неподвижные руки. В какой-то момент ему почудилось, что он зашевелился. Тогда Танкреди в ужасе закрыл глаза. Повернулся к матери. Вот она, рядом с ним, полная невинности, которая в сочетании со старостью делала её ещё более хрупкой. Он улыбнулся ей.
- Да, мама, он позвонил. Я приехал, как только смог.
Едва произнеся эти слова, Танкреди ощутил всю тяжесть лжи. Эта старая уставшая женщина, эта наивная женщина, которая, наверное, до сих пор влюблена в этого человека, не могла узнать о таком. Не должна была узнать.
Затем мать снова его обняла и крепко прижала к себе.
- Твой отец сильный... Но на этот раз мне страшно.
Руки Танкреди были опущены, и, сам того не желая, он похлопал себя по карману куртки. Письмо, эти ужасные фотографии - всё было здесь, в шаге от его матери. Было очень просто показать их ей, чтобы она увидела, с кем жила, с каким монстром она делила постель, кто воспользовался её дочерью. С тех пор, как ей исполнилось четыре годика, и до той последней ночи, когда Клаудине, измученная, не зная, как вынести груз этой истории, не смогла найти иного выхода. Она рассталась с жизнью.
Клаудине. Клаудине, которая не узнала любви, которая ни разу не встречалась с парнем, которая ни с кем не целовалась, которая не говорила "я люблю тебя", которая не плакала, когда заканчивалась одна история, и не была счастлива, когда начиналась новая. Клаудине, для которой секс был пыткой, издевательствами от того, кто больше всех остальных на свете должен был любить её и оберегать.
Тогда Танкреди обнял свою мать и заплакал. Она даже удивилась. Отстранившись, она вытерла его слёзы, погладила его по голове и улыбнулась, пытаясь утешить.
- Ну-ну, всё, не плачь.
Танкреди постепенно смог овладеть собой.
- Я люблю тебя, мам. Скоро позвоню.
Он ушёл, унося с собой единственную боль и груз правды.
50
- София, смотри... - ходунки медленно зашевелились. Андреа мог двигать ногами, медленно продвигаясь, шаг за шагом, поддерживая себя руками, он иногда волочил ноги. Но он даже научился их сгибать. - Видела? Я как будто снова маленький ребёнок! - счастливо улыбнулся он. Он наполнял дом своим восторгом, это был словно новый свет, словно его коснулась энергия новой жизни. София смотрела на него, не переставая улыбаться. Андреа вылез из ходунков и сел на диван. - Хватит, я больше не могу.
- И месяца не прошло. А пройдёт как минимум полгода, пока ты станешь независимым и сможешь ходить хоть немного без опоры. Ты же знаешь это.
Андреа весь вспотел.
- Всё равно, это для меня просто чудо. Когда мне пришло то электронное письмо и я узнал о нашем профессоре, о его исследованиях стволовых клеток, которые вводят в костный мозг... я сразу понял, что это моя история, поверить не мог... Вот это величие коммуникаций, интернета! Его постоянно критикуют, но ведь он позволяет нам быть в курсе.
София погладила его локоть.
- Да... - у него даже выпучились вены от усилий. - Есть хочешь?
- Да, не откажусь.
Она встала и пошла на кухню. Чуть позже вернулась с бутылкой "Gatorade".
- Выпей пока это. Каждый раз, когда ты упражняешься, это словно целая футбольная тренировка.
Андреа улыбнулся.
- Может, через год я уже смогу сыграть по-настоящему.
Затем он сделал большой глоток из бутылки. И раздался звонок домофона. София встала и ответила.
- Да, открываю, - она тут же вернулась в гостиную. - Это Стефано, он уже поднимается.
Андреа попытался встать на ноги, опираясь на подлокотники дивана. Наконец, у него получилось.
София подкатила к нему инвалидное кресло, и Андреа смог сесть в него.
- Готово.
Потом София взяла полотенце и промокнула ему лоб.
- Боже, ты всё ещё потеешь...
В дверь постучали, она пошла открывать.
- Привет.
Стефано был в хорошем настроении.
- Наш чемпион готов?
- Конечно!
Андреа оттолкнулся и подъехал к двери на кресле, так что Стефано пришлось быстро отпрыгнуть.
- Ты меня чуть не сбил!
- Вот увидишь, рано или поздно у меня получится!
Тогда Стефано обратился к Софии:
- Лавиния сказала, что если хотите поужинать с нами в субботу...
- Почему нет, если что, я ей позвоню потом.
Затем она закрыла дверь. В доме вдруг стало тихо. Она села за стол и задумалась. Жизнь и тысячи её путей. Стефано предложил сопровождать Андреа на физиотерапию каждый день. Стефано хороший или Стефано, который считает, что он в долгу перед ними? Может, этим они обязаны тому, что история между Лавинией и Фабио закончилась. Лавиния и Стефано так и не обсудили эту измену, как будто ничего и не случилось. Они вели себя, как ни в чём не бывало. Они оставались такой же крепкой парой, как раньше, счастливыми, как всегда. В гостиной София осмотрелась. Она увидела фотографии из поездок, их свадебные фото и ходунки. "Такой жизни я себе хотела? Значит ли что-то другое для меня этот второй шанс для Андреа?"