Но и после ухода проводницы разговор не получался, ни внимание и добродушие Алексея, ни величие физики не смогли смягчить ее напряжения. Скоро и чай был выпит, и Марина, сухо пожелав "Спокойной ночи" и распустив волосы (чтоб голова поскорей прошла), улеглась, отвернувшись к стене, и неожиданно быстро заснула.
А вот Алексею не спалось. Он ворочался, комкал подушку, перестилал постель, просто сидел, закрыв глаза и призывая сон, но сон не шел, и он открывал глаза… В тусклом свете ночника, в смешении бледно-розовых тонов и серо-синих теней, плед укрывал девичий силуэт, как ракушка - жемчужинку. Длинные волосы свободно струились по подушке, плечам и лицу Марины. "Хорошо ли ей спится? У нее ж голова болела", - и он прислушивался к ее дыханию, поправлял занавески, чтоб проносящиеся мимо огни не разбудили ее, пугался болезненной серости ее лица, присматривался, убеждаясь, что это - из-за освещения; присаживался рядом, аккуратно отводил прядки, не сводя глаз с подрагивающих ресничек, и улыбающихся неведомо чему губ, уверялся, что все хорошо, но спокойней не становилось, - в сердце просилась боль, беспричинная и ненужная. И Алексей вышел в коридор, чтоб, не видя Марины, обрести душевное равновесие.
Встреча вторая. Глава 9. Женитьба
Из купе проводницы доносился мужской голос: "Лежат муж с любовницей: вино, все-такое, вдруг жена возвращается…"
***
Татьяна, жена Алексея, знала сотни таких анекдотов, охотно делилась ими и любила посмеяться над горе-любовниками. И пока слушатели, кто с восхищением, кто с завистью, любовались на ее роскошно подрагивающую, изобильную грудь, торжествующе поглядывала на Алексея: видишь? цени! И он ценил, как умел.
Многие, пооблизывавшись месяц-другой на ягодку-Танюшу, пугались ее не по-женски прямолинейного нрава и тихо исчезали с ее горизонта. Но Татьяну эту не смущало: при ее-то формах удержать мужичка не вопрос, но прежде, по плану, - институт, хорошая работа, зарплата, и только потом поиски жениха. (Список предъявляемых требований был подробным и длинным.)
Когда настало время определяться с личной жизнью, Татьяна сначала правдами - неправдами, через родственные и неродственные обмены, получила в единоличную собственность двухкомнатную квартиру, а уж потом занялась подбором кандидатуры: ходила по разным соревнованиям, матчам, клубам, даже в автошколу записалась. Вечера выпускников тоже кстати оказались: мужичков пруд пруди (вуз-то технический), и общие темы всегда найдутся. Там и заприметила Алексея: высокий, обаятельный, с лучистым взглядом, легкой походкой, - экстерьер годился. По своим каналам узнала "установочные данные": полная семья, местная прописка, образование, понятно, высшее, в браке не состоял, детей нет, здоровье в порядке, - короче, можно брать. Правда, ходила о нем слава сердцееда, - уж больно симпатичный, - но другого б она не потерпела, ни она, ни ее честолюбие.
Не слишком зацикливаясь на конфетно-букетных настроениях (только деньги переводить да время тянуть), она занялась общественным мнением. Оно сработало, как и положено, - беспардонно и быстро. Скоро в тайну будущей свадьбы было посвящено полгорода, а Лешик все медлил.
Какую девушку не тянет на романтику? особенно, в пору сердечных волнений! Татьяну не тянуло. Никак. Ни разу. Собственно, ничего против любовной болтологии она не имела, но в душе презирала и ее, и тех, кто на нее ведется. Алексей с таким практицизмом еще не сталкивался:
- Ладно - письма, стихи, дневники… Но искусство? Добрая половина книг, картин, романов любовными флюидами пропитана! - пытался он пробудить в Татьяне сочувствие к прекрасному и поэтическому. При таких-то формах - еще б и содержания поромантичней, поженственней…
- И флюиды твои чушь, и искусство… - не задумываясь, парировала та и кокетливо оправляла что-то на груди.
- А Пушкин, Лермонтов, Есенин?
- Лодыри и бабники!
- И не скучно тебе жить?
- Мне? Скучно? Да я все время в действии, в процессе, в движении! Ставлю цель - и иду к ней! Препоны, преграды, - а я иду!
- А потом?
- Потом - новую ставлю!
- А для души?
- Опять ты… Для души - квартира, хорошая работа, нужные знакомства. Все есть! Хозяина бы…
"Пора б ему решаться, - горела от нетерпения Татьяна. - Все готово, продумано, деньги подкоплены, ресторан выбран… знакомые и родственники только и ждут, когда она дату назовет. И ей, между прочим, не двадцать лет, - еще немного, и поздно будет. Девки-то нынче ловкие, хваткие пошли, - вмиг из-под носа уведут. А этот ни мычит, ни телится. Самой действовать надо! Решительно и наверняка: да-да, нет-нет, чего ждать-то! Тем более скоро очередная институтская вечеринка в любимом выпускниками кафе, - чем не подходящий момент".
На решающее мероприятие Татьяна оделась и накрасилась как можно эффектнее (Лешик со своей аллергией потерпит), ощущение близкой победы бурлило в каждой клеточке богатого, налитого тела, глаза блестели необыкновенно ярко. Алексей даже смутился: что это - вдохновение? влюбленность? неужто прорвалось, пробудилось? и когда, после бокала-другого, на щеках Татьяны сквозь тон и пудру проступил румянец, - в который уже раз заговорил о природе и красоте чувств.
- Чувств тебе? - зло сверкнула Татьяна. - Ну, смотри… - и решительно направилась к маленькой эстраде, забралась на нее, крикнула что-то музыкантам, и указав на Алексея, хрипло произнесла в самый микрофон: - Танцую… Для него.
Если кто и взглянул на Алексея, то лишь из вежливости, - все внимание устремилось к ней, невысокой, налитой, разгоряченной…
Татьяна не стала томить публику: с первыми же аккордами расстегнула верхнюю пуговичку блузки, и, дождавшись звуков одобрения, перешла к следующей… Мужчины отвлеклись от спутниц, спутницы опустили глаза, кто-то поспешил на выход…
Пуговичка за пуговичкой, - вскоре Татьяна, скинула блузку, и, швырнув ее на крышку рояля, перешла к лифчику. Тонкие пальчики игриво оттягивали натянутые лямки. Мужчины толпились у эстрады, у ног танцовщицы, не сводя глаз с ее пышущего здоровьем тела, алкоголь возбуждал, напряжение росло. "Эй, лабухи, бахните, чтоб стены задрожали!", - крикнули из зала. И "лабухи" бахнули: зал вздрогнул, стекла взвизгнули, столики задребезжали, мужчины с горящими глазами чуть ни стонали. Ошарашенный Алексей поспешил на выход, но перед самой дверью невольно обернулся на эстраду. Брызнув в него дерзким и гордым взглядом, Татьяна отчаянно тряхнула грудью, и, мигом скинув лифчик, явила всю свою вожделенную роскошь, подрагивающую, спелую, упругую. Пронесся стон восхищения, кто-то полез на эстраду, кто-то пытался стащить скомканную блузку… Татьяна, не ожидавшая такой резвости от хмельных зрителей, нервно пятилась за кулисы, одеваясь на ходу, путаясь в рукавах и рюшах, больно ударилась обо что-то острое (даже слезы навернулись, - и это кстати!), и с трудом выбравшись из толпы, поспешила следом Алексеем в холл.
- Что!? Получил?… Ты ж хотел чувств?! - набросилась она. Вызов и слезы мешались в ее голосе, волосы растрепаны, блузка застегнута наперекосяк, как у малого ребенка, в движениях - взвинченность, в глазах - отчаяние.
- Ну, все. Успокойся. Все хорошо, - может, не так уж она нечувствительна. Может ей больше других нужны его тепло и нежность. И то ли жалея, то ли успокаивая, он прижал к себе это растерянное создание. - Я рядом…
- Рядом!? - и в шаге от победы нельзя расслабляться. - Что мне твое "рядом"? Что ты меня мучаешь? Я ж до сих пор не знаю, буду ли твоей женой!
Вихрь сочувствия и винных паров подхватил мысли Алексея, и он подчинился стихийным началам:
- Будешь. Будешь ты моей женой.
- Значит, делаешь мне предложение?!
- Делаю, - чего не скажешь, чтоб утихомирить расстроенную женщину.
Татьяна выдохнула, отошла к зеркалу, поправила прическу, макияж, перезастегнула блузку, и вернулась, сияя улыбкой победительницы:
- Пошли-ка! - повела она его в зал. - Перед всеми скажешь!
Алексей послушно последовал за ней, - только б сейчас все закончилось, а как угар пройдет, все и разъяснится.
Уставшие музыканты играли абы что и абы как, у эстрады изгибаясь, топталось несколько полуобнаженных девиц, мужики скучали. Увидев вернувшуюся парочку, все притихли, будто этих двоих только и ждали, и даже девицы вернулись за столики.
- Давай, - указала Татьяна на эстраду.
- Может, без этого… - вяло отпирался Алексей.
- Давай! Давай! - раздались нетрезвые голоса.
Он неохотно подошел к эстраде, но подниматься не стал. Ему сунули микрофон, - не отмахнешься:
- Ну… в общем…
- Ну?! В общем?! - активно втягивала публику Татьяна.
- В общем… я делаю тебе предложение, - промямлил он.
- Еще раз… - не унималась Татьяна.
- Будь моей женой.
По залу прокатилось одобрительное "О-o-o!", но, очевидно, публику это волновало меньше, чем недавнее зрелище.
- Я согласна, - ответила Татьяна.
А это и вовсе никого не интересовало. Прощаться было излишне. Так и уехали, по-английски.
Первая ночь была жаркой: Татьяна упивалась победой и добычей, Алексею казалось, что именно благодаря ему она, может быть, впервые в жизни ощутила надежду, отчаяние, кураж, - целую палитру чувств. Но уже на следующее утро Татьяна обнаружила прежнюю невозмутимую приземленность: за завтраком сухо обсуждала предстоящую свадьбу, его переезд к ней, расписание на ближайшие два года: с ребенком лучше подождать, - сначала надо мебель купить, бюджет наладить, приготовить все. И снова Алексей изумлялся, - где та, бедовая, с горящими глазами? думал о диапазонах чувств: может, у каждого он свой, и все дело в умении соразмерять частоты? сосуществовать как-то…
Свадьбу старался не вспоминать: его ставили, сажали, поворачивали, фотографировали… А "молодая" еще несколько месяцев упивалась статусом замужней дамы, размахивая перед знакомыми и незнакомыми обручальным кольцом, собирая гостей, чтоб представиться молодой парой, то и дело роняя "мой-то, мой", и бывало, поддевая кокетством какого-нибудь ротозея, внушительно и с торжеством выговаривала ему: "Вы же видите, я женщина замужняя"…
И то сказать, жена из Татьяны вышла крепкая, надежная. Она лихо справлялась с бытовыми и будничными заботами, знала все о праздниках (светских, православных, языческих), традициях, приметах, скидках и распродажах, умела упрощать любые сложности, и главное, - всегда точно знала, что должна и не должна жена, и что должен и не должен муж, склонность Лешика к любовным похождениям принимала по-житейски мудро: его любвеобилия на всех хватит. А парень он симпатичный, язык подвешен, не пьет, - какая ж баба не позарится, вот и бросаются… А мужику того и надо, в природе у него - по бабам шляться. Со временем нагуляется. Главное, - чтоб детей на стороне не наделал и семейного благообразия не нарушал. Он и не нарушал: послушно отмечал праздники, когда надо, сидел с гостями, смеялся над пошловатыми анекдотами и уважал Татьяну за ее житейскую сноровистость, и за то, что однажды она совершила ради него такое, на что не каждая отважится.
Жизнь как жизнь. Семья как семья. Счастье как счастье, немножко тоскливое, похожее на старенький диванчик, пролежанный, обтрепанный, но такой привычный… А привычка, как известно, вторая натура. Вот только с обручальным кольцом он так и не смирился. И не потому чтоб оно мешало или нет его сердечным забавам, а потому что странным считал выставлять символ своей несвободы напоказ. Никому ж не приходит в голову украшения ради в арестантских наручниках ходить. И сколько Татьяна не воевала, - ничего поделать не смогла. Так и завалялось его кольцо в недрах семейного быта.
***
В купе проводницы что-то громыхнуло, послышались ворчанье, хихиканье, дверь открылась, выпуская хмельного довольного пассажира, вслед ему высунулась сонное, в разводах косметики, лицо проводницы, и с томным "с вами уснешь…" снова исчезло. Невзрачного вида мужичок, покачиваясь и покряхтывая, с видом победителя прошествовал мимо Алексея и скрылся за дверью своего купе.
"Вот так просто. Всем хорошо, ничто не нарушено, равновесие сохранено…И не замечаешь, как время вымывает из жизни все лучшее, бесследно, без остатка растворяя это лучшее в секундочках, в мгновениях… Кто знает, зачем? Может, чтобы дразнить этим "лучшим" тех, кто идет следом? Потом и у них отберет… Пройдет время, - и та же Марина будет смеяться над пошловатыми анекдотами и по-хозяйски тешиться "а мой-то, мой"". И на душе стало так тошно, так мерзко, что Алексей бросился обратно в купе убедиться, что пока - это только его догадки.
Здесь все было по-прежнему. Марина спала. За зашторенными окнами проносились редкие огни, и одинокий, и тусклый, превозмогая море тьмы и сновидчества, маленьким маяком мерцал у его полки ночник. Алексей улегся удобно и сразу, и с удовольствием вдыхая посвежевший воздух, думал, что каждому уготован свой путь, и лучшее, что может человек - двигаться по нему, никуда не сворачивая, ни с кем не сравнивая, не торопясь и не волнуясь, чтобы сердце билось четко и ровно, четко и ровно…
Встреча вторая. Глава 10. Сны и пробуждения
Спал он недолго, зато здорово и крепко, и едва проснувшись, хотел отправиться за кипятком, но вспомнив о вчерашней головной боли Марины, и чтоб ее не разбудить (пусть отсыпается сколько надо), как можно тише вернулся на место. Марина же в предчувствии скорого пробуждения спешила досмотреть удивительный сон.
***
Снились заросли тучных акаций, суматошливость солнечных бликов, стук колес и предчувствие чуда. Рядом с ней - синеглазый Алеша с лучезарной весенней улыбкой губ по-детски припухлых и чутких.
Зачем-то они собирались в Энск, хотели оговорить все детали, но кто-то следил за ними из-за кустов, чей-то взгляд упирался ей в спину, и она беспокойно оглядываясь, теряла нить разговора, потом возвращалась, с трудом вспоминая суть, снова видела пухлые уголки губ, и безумно хотела целоваться, но кто-то дышал за плечами… Разговор не шел, и Алеша предложил сбежать… немедленно… протянул ей руку… и исчез. А Марина, не зная что делать, проснулась. Верней, казалось, что проснулась, а на самом деле, перенеслась в следующий сон.
Стук колес и предчувствие чуда. И свежо. И дыханье Алеши. И не видишь, а знаешь, что рядом. Вне материй и логики - знаешь. "Получилось!" - смеялась Марина, - "получилось!" - теперь упивайся бархатистым целующим солнцем, золотистой пыльцою улыбки в уголках его трепетных губ.
- Какой сон хороший… Правда? - спрашивала она, еле приоткрыв ресницы, словно боясь расстаться с чудесным видением, и тянулась к нему.
Алексей понимал, что Марина не очень проснулась, но вместо того, чтоб дождаться ее окончательного пробуждения, осторожно присел к ней, и легко, удивительно нежно подхватил ее, мягкую, сонную, под спину, чуть притянув, замер на секунду "не проснется ли?", но она по-прежнему доверчиво льнула:
- Хороший сон… Хороший… - гладил он длинные волосы, шею, плечи, вдыхал запах чуть влажной кожи, шептал что-то ласковое, и целовал, целовал, целовал… И если отрывался на секунду от теплых, ласковых губ, то целовал глаза, виски, шею, и словно случайно, касался ее аккуратной и крепкой груди, еле-еле, едва-едва…
А там и сон отступил, и за окном, сквозь кипень летней листвы, то и дело слепяще вспыхивало солнце, но двое завороженных никак не хотели очнуться. Время истаивало в провалах меж сном и явью, и казалось, что вечность - рядом…
…ведь в его глазах - синее небо, на губах - откровение чуда, а в ладонях - притихшая юность; а в ее глазах - тихое море, на губах - легкий запах черешни, в темных прядях - вплетения солнца; а в касаниях - трепет свободы, драгоценной и жаркой как кровь…
***
Из-за двери донеслись шаги, стук, звонкое "Просыпаемся! Чай, кофе позже, кипяток в конце вагона!" Голос проводницы и стук в дверь утверждали примат материи над сознанием (и спящим, и не спящим).
- Я сейчас, только открою… - шепнул Алексей, и с сожалением оставив Марину, открыл дверь и отошел к своей полке.
Инна-Нина шумно и деловито подсела к столику, разложила папки, и покопавшись, выложила бумажки:
- Это вам. Билетики.
- А с бельем что? - торопилась потонуть в суете Марина.
- А что с бельем? Сложите аккуратненько, да и все. Голова-то как?
- Спасибо, прошла.
- Ну-ну… - понимающе подмигнула проводница. - А ты не робей, девка! Не робей! В дороге чего только не бывает! - бросила она, скрываясь в коридоре.
Марина даже из вежливости улыбки выдавить не смогла. Стыд, боль и ужас охватили ее душу: "Ну, Мрыська! Ну, скотина безмозглая! Ну щетина же… покалывала, щекоталась! Скажешь, не заметила? Права, получается, Твердушкина? И матушка права. А он… Как в глаза-то ему глядеть?!" Она забилась в самый угол полки, и спрятала лицо в ладони. Оно горело от украденных поцелуев, пусть спросонья, пусть неожиданных, заблудившихся на перекрестках сознания и подсознания, но украденных:
- Алексей, простите, я не… - заговорила, наконец, Марина, прижав руки к груди. - Вы замечательный, и жена у вас… вы бы не стали… а я… я… - осеклась она, не в силах договорить, опустив голову, и уронив руки на колени.
- Значит… я хороший, а ты коварная? - Алексей жил просто, с улыбкой, и лишнего драматизма не любил. Ну, забылась, на солнце перегрелась, с жары отсыпалась… - Коварная, потому что я женат? Или потому что ты - коварная?
- Потому что я…
- А если не так?
- А как? - не мог же Алеша на себя намекать, не мог сознательно потворствовать ее глупостям.
- Ну… допустим… Допустим, узнала ты, что была такая история: оказалась твоя подружка один на один с женатым пареньком, и нашло на них что-то…Не удержались… Да особо и не удерживались. Дело-то в дороге было, - в купе кроме них никого. И он вроде хороший, и подружка твоя… Соня, например. А не удержались… И что?
С собой Марина не церемонилась. Не надеясь достать высот человеческих, в лучшем случае оказывалась балдой, в худшем… Впрочем, каждый "худший" выявлял все новые грани ее низости. (В этот раз - то ли коварство, то ли то, за что камнями забивают.) Но судить других? Кто она? Бог? Судья всезнающий? А Соня… Как ее не любить?.. глазки живые, яркие, как вишенки, щечки румяные, кудряшки непослушные в тяжелый узел убраны… а умненькая какая! Веселая! Да кто ж не захочет такую расцеловать! От мыслей о Соне на сердце у Марины так потеплело, что даже смеяться захотелось, просто так, потому что хорошо. Губы в дурацкую улыбку растягиваться начали.
- Нет, Мариш, коварство, - это не про тебя, - веселился Алексей.
- А что про меня?
- Какая разница? Главное, ты рядом - смешная, милая, нежная…
Женщины любят ушами. Но странное дело, мужчины, нет, чтоб прислушаться к старой проверенной истине, упорно отстаивают право быть грубыми и безъязыкими. Алексей одаривал комплиментами щедро и проникновенно. Где разница между искренним словом и обычной галантностью Марина не понимала, и добросовестно ринулась перетряхивать свою душу. Смешная? Насколько смешной бывает глупость (есть же "абсурдный" юмор), - пожалуй. А вот остальное…
- Вы уверены? - с недоверчивостью спросила она.
- В чем?
- Что милая, нежная?