Ну вот, кажется, все встало на свои места. Хорошая все-таки у дьявола улыбка. Полон рот кипенных зубов. Недаром девушки от него без ума. Князь! Это ж надо!
- Ладно, проехали и забыли, - сказал Вазген и хлопнул Алексея по плечу.
5-й Ириновский госпиталь был переполнен. Койки, среди которых не было ни одной свободной, стояли близко друг к другу в палатах и в коридорах. Атмосфера здесь была тяжелая - кисловатый больничный запах, стоны раненых; измученные медсестры и озабоченные врачи; больно бросалась в глаза кровь на бинтах.
Алексей без труда отыскал койку Феди, так как уже навещал его неоднократно.
Матрос встретил своего командира сияющей улыбкой.
- Ну, вот и славно, - сказал Вересов, подсаживаясь к нему, - раз улыбаешься, значит, дело пошло на поправку. А мы тебя ждем, не дождемся. Но ты не торопись, торопиться сейчас некуда. Корабль во льдах стоит, и мы в ледовых окопах сидим, без тебя все равно не уплывем.
- Да мне хоть как, Алексей Иванович, лишь бы с вами, с ребятами. Дозвольте пораньше попроситься на выписку. Очень я скучаю без корабля.
Они разговаривали, а Вазген оглядывал койки, всматривался в лица раненых, в те, которые не скрывали бинты. Одно лицо показалось ему знакомым. Человек этот спал, лоб его был перевязан; на груди, до половины прикрытой одеялом, тоже виднелся толстый слой бинтов. Вазген подошел к раненому и узнал в нем Михаила Захарова, однокурсника и веселого наперсника их юношеских похождений. Теперь этот некогда розовощекий и полнокровный молодой человек был бледен и истощен; страдальческое выражение не покинуло его лица даже во сне, оттого, видимо, что его мучили боли. Сон его больше походил на забытье: он учащенно дышал и время от времени сильно вздрагивал.
Вазген, тихо ступая, вернулся к Алексею:
- Алеша, там Захаров.
- Какой Захаров?
- Миша Захаров, наш однокурсник. Пошли, покажу.
Захаров в это время судорожно закашлялся, от того проснулся и, отерев заслезившиеся глаза, увидел перед собой Вазгена и Алексея.
- Леша, Вазген, - радостно проговорил он хриплым голосом, снова закашлялся, прочистил горло и сказал уже отчетливо: - Братцы! Вы мне не снитесь? - Он протянул к ним руки. - Не чаял увидеть кого-то из наших. А тут открыл глаза, - и вы стоите. - Лицо его вдруг некрасиво сморщилось, слезы потекли по щекам. Этот мгновенный переход от радости к горю ясно показывал неустойчивость и болезненность его состояния.
- Что ты, что ты, Миша, зачем же расстраиваться? - обнял его Вазген. - Ведь это здорово, что мы тебя нашли. Будем теперь к тебе часто приходить. А раны твои заживут, все будет отлично, вот увидишь.
Алексей тем временем, увидев военврача, подошел к нему и все разузнал о характере ранений Захарова. По словам доктора больной лежит в госпитале уже месяц, у него осколочное ранение правого легкого, а из головы при поступлении торчала пуля. Жить будет, сказал он, состояние пока нестабильное, так как сделалось воспаление, но веских оснований для беспокойства нет.
Разговор с доктором обнадежил Алексея, и он передал его содержание товарищам.
- Держись, Миша, - сказал он, - скоро будешь как огурчик. Надо только еще немного потерпеть. Ты как здесь оказался? Рассказывай все по порядку, и о ребятах расскажи.
Лицо Захарова снова омрачилось:
- Да я и сам не знаю, что произошло. Служили мы в Ленинграде - я, Полежаев и Щербин, они в одной базе, я в другой, но виделись часто, Федотова только с нами не было, его отправили на Тихий океан. Полежаев женился, у меня тоже невеста была, Юля… - Тут он, кажется, потерял нить повествования и замолчал; глаза его погрузились в задумчивость, черты разгладились, как если бы он переживал какое-то светлое воспоминание, однако довольно скоро он вернулся к действительности и без всякого перехода поверг друзей в шок: - Два года назад Щербина и Полежаева арестовали и отдали под трибунал.
- Как! За что?! - в один голос воскликнули Алексей и Вазген.
- Этого мне разузнать не удалось. Знаю только, что их отправили на фронт рядовыми. А не случись войны, так бы и пропали в лагерях.
Алексей в сильном волнении прошелся по проходу между койками, а когда вернулся, выглядел помрачневшим и озабоченным.
- Миша, ты Смурова встречал? - спросил он.
Приступ мучительного кашля, овладевший в это время Захаровым, при последнем вопросе внезапно прекратился, как по приказу, и больной ошеломленно воззрился на Алексея:
- Откуда ты знаешь?
- Догадываюсь.
- Ты думаешь, он к этому причастен?
- Я в этом почти уверен. Когда ты его видел?
- Еще до ареста ребят. То, что он особист, я от них же и узнал. Вообще разговоры о Смурове служили им неистощимой темой для веселья. Дошли слухи, что после училища он женился - влюбился в какую-то вертушку, а та позарилась на положение адмиральской невестки, только потом преспокойно сбежала с одним шаромыжником из гражданских, прихватив солидную долю адмиральского барахлишка. Чем история закончилась, никому не ведомо, да и времени с тех пор прошло порядочно, но стоило ребятам представить влюбленного и обманутого Смурова, их немедленно начинало корчить от смеха. Вот как нахлещутся, так кричат: "Полундра! Смуров идет!", и ну хохотать. Я все пытался их вразумить: "Молчите, дураки. С огнем играете". Видел я однажды, как особисты зверски забили сапогами офицера до полусмерти, а потом, словно это мешок с костями, а не человек, бросили в машину и увезли.
Да, о чем это я? Была у нас любимая забегаловка на Литейном, мы там встречались раз в месяц, чтобы посидеть спокойно в мужской компании. Вот сидим мы как-то, уже поддатые, опять же училище вспоминаем, забавы наши совместные, вас, всех ребят, добрались до Смурова и зашлись хохотом чуть не до самозабвения. Поднимаем головы, а он перед нами сидит. Папироску запалил, смотрит с желчным таким прищуром и ухмылочка на лице змеиная. Я, признаться, в первый момент его не узнал, - такой он стал весь гладкий, лощеный, самоуверенности хоть отбавляй, форма с иголочки и сидит на нем как влитая.
"Рад, что вы меня не забыли, - говорит и пускает нам дым в лицо, нахально так, с пренебрежением. - Представьте, и у меня сохранились о вас самые теплые воспоминания. Тем больше удовольствия от нашей встречи".
Полежаев уставился на него и выдает спьяну: "А знаешь, что говорит Ароян в таких случаях? "Помянул собаку, - бери палку". Палки у меня под рукой нет, зато есть кулаки. Так что вали отсюда, пока я твою подлую харю не расквасил! Будут тебе еще воспоминания!". И лезет на него через стол. Тот даже не сморгнул. Сидит и улыбочкой своей дрянной улыбается. Щербин тоже завелся и вскочил. Ну, думаю, сейчас начнется заварушка. И началось - подлетают к ребятам два молодчика в лейтенантской форме, выворачивают им руки за спину и лицом обоих в стол. Уж на что Полежаев в теле и при всех своих мускулах и габаритах, и тот трепыхнуться не смог. Кругом много народу было из военнослужащих, но все сделали вид, что ничего не происходит, никто и пикнуть не посмел. Я торчу столб столбом и в отупении смотрю на эту картину, а Смуров наслаждается в открытую. Потом встает неторопливо, подходит ко мне и говорит: "Ну что, Захаров, и тебе хочется научить меня уму разуму?". Глянул я ему в глаза, и все у меня внутри разом вымерзло, смолчал я и голову перед ним опустил; наверное, проснулся во мне в тот миг инстинкт самосохранения, потому что, сколько бы он ехидно не улыбался и не ерничал, глаза у него были абсолютно мертвые. Такие глаза убивают всякую надежду, и понял я, что если только вылетит из моего горла хоть единый звук, то и меня бросят на пол и отделают ногами до беспамятства.
"То-то, - говорит, - хоть один сообразительный нашелся. Отставить, товарищи лейтенанты! Мне еще представится случай с ними побеседовать".
Те ребят выпустили, саданув их под дых напоследок, и все трое удалились.
Вскоре Полежаева и Щербина арестовали. Я был твердо уверен, что именно Смуров приложил к этому руку, а потому и сам со дня на день ожидал ареста. На Юле из-за этого я так и не женился и потерял ее в конце концов. Но меня почему-то не тронули до самой войны, только вот в октябре вдруг сняли с корабля, назначили командиром стрелкового подразделения морской пехоты и бросили сюда, под Тихвин. А какая из меня пехота? Опыта никакого, даже теоретических знаний по тактике ведения сухопутного боя не было.
Знаю, что Тихвин отстояли, только бойцов моих много полегло, и все из-за меня, бездарного командира, а сам я в госпитале оказался. Так что судите сами.
- Не думаю, что в твоем случае виноват Смуров, - сказал Ароян, в то время как Алексей хранил молчание в глубоком раздумье. - Тогда надо было мобилизовать все силы, многих офицеров перебросили в морскую пехоту.
В июле еще хуже было. Во время высадки десанта на острова Лункулансари и Мантсинсари по той же причине погибли почти все командиры, а десантная операция не имела успеха. Большинство офицеров вышло из военно-морских училищ в марте этого года и не было подготовлено к боевым действиям на суше.
А Смуров, представь, здесь околачивается. Ведет дознание по делу об исчезновении транспортного судна.
- Что?! Смуров здесь? - вскрикнул Захаров. - И вы с ним разговаривали?
Бьюсь об заклад, что он сюда по ваши души явился!
- Ничего он нам не сделает, - сказал Алексей, - кишка тонка. Я его припугнул. Он-то знает, что я слов на ветер не бросаю, поостережется нам вредить.
Глаза у Захарова сделались круглыми, он сел в койке, несмотря на слабость, до того слова Вересова поразили его:
- Ты?! Припугнул Смурова?!
- С чего ты так взвился? Ну да. Назвал его скотиной, кем он и является, и как следует ему пригрозил.
- А он?
- А что - он? Проглотил, утерся и убрался восвояси.
- Погоди, погоди, я, наверное, чего-то не понял. Ты его оскорбил, угрожал ему, а он смолчал и ушел?
- Ну да, черт возьми! Что тебя так удивляет? Да он меня боится!
Захаров разразился лающим из-за кашля смехом, без всякой веселости, страдальчески сморщился, затем придвинулся к Алексею, и, опасливо озираясь, заговорил свистящим, возбужденным шепотом:
- Да ты, Вересов, как есть ума лишился. Он никого не боится. Дергаешь смерть за усы? Они ведь, сукины дети, нас ни во что не ставят. Им можно все. Все! Ты понял? У них власть, полномочия. Захочет Смуров, и скрутит в бараний рог любого из нас, просто так, из прихоти, и ничего ему за это не будет, ничегошеньки! Ты его мордоворотов видал? Ведь это звери натуральные, их так и набирают из психопатов всяких и выродков. А ты куда смотрел? - напустился он на Арояна. - Чего ты ему позволяешь задираться? Беспечность ваша и самонадеянность до добра не доведет. Не пойму, почему он стерпел от тебя, Вересов. Хотя догадываюсь. Я-то имел случай убедиться, насколько он злопамятен. Он теперь затаился, а после отомстит. У него к тебе, Алеша, особый счет, это ясно как день. Ты его сначала пригрел, а потом вышвырнул. Оттого он тебя пока не трогает, расправится сначала с твоими друзьями, чтобы тебе побольнее было, а уж потом до тебя доберется. Говорю тебе, он такой же садист и подонок как те. Они все такие. Он самое интересное, изощренное напоследок для тебя приберег, а потом-то и покуражится, натешит вволю свое самолюбие. И ты поберегись, Ароян, ведь именно ты его разоблачил тогда, я уверен, что этот гад в первую очередь тебе припомнит свое счастливое детство.
- Пусть попробует! - сказал Вазген, хотя зловещие предостережения Захарова оставили в его душе гнетущий осадок. - Только кажется мне, Миша, что ты все преувеличиваешь. Ты сейчас нездоров, оттого и мерещатся тебе всякие ужасы. То, что Смуров хотел показать превосходство, покрасоваться своей властью перед вами, еще не доказывает, что арест ребят - дело его рук. Ни для кого не секрет, что они любили выпить и подебоширить. Может, просто попались на чем-нибудь. Но в целом ты прав: поостеречься не помешает.
- Прятаться я не привык, - возразил Алексей и встал, собираясь уходить. - Ты, главное, поправляйся, Миша, и не унывай. Чересчур ты что-то расклеился. Ведь ты боевой офицер! Прощай, дружище, мы тебя постараемся чаще навещать.
Глава 11
Год 2008
Вечером дома застаю мать в муках творчества. Вернее его отсутствия. У нее случилась внезапная остановка сюжета на очередной главе. Семья сидит за ужином, у мамы расстроенный вид, она ничего не ест и обреченно смотрит в стену. Папа со вкусом наворачивает еду, Дмитрий жует, уткнувшись носом в какую-то брошюру по фалеристике. В другое время он немедленно схлопотал бы от мамы подзатыльник за вопиющее нарушение семейного порядка, сейчас же злостно пользуется тем, что мать находится в душевной прострации.
- Ничего, мам, - ободряю как заботливая дочь, - помучаешься, зато потом создашь настоящий шедевр!
- Катя, о чем ты говоришь? - с горячим страданием возражает мама. - Боже мой! Кому нужны мои шедевры? Зачем, для чего все это? Есть только один путь - сжечь! Все сжечь и стать свободным человеком.
- Что сжечь-то, Гоголь мой ненаглядный? Компьютер? - гудит папа, неспособный подняться до высот художественного обобщения. - Отдай мне, если не нужен. Мой чего-то барахлит.
- Да хоть сейчас! - с жертвенной решимостью отзывается мама. - Можешь уничтожить все мои тексты, отправить в небытие, все равно никто не замечает.
- Ну ты, мать, даешь! - рокочет супруг полковничьим басом. - Погоди маленько-то! Ты же знаешь - у нас всё посмертно…
- Папа! - возмущаюсь я.
- Ты так считаешь? - дрогнувшим голосом сомневается мама. - А вдруг все мои романы канут в лету?
- Какое в дупень лето? - рассеянно бормочет Димка. - Обрадовались! Два дня всего дождя нет. Небось, завтра же рассопливется.
- Вот! Вот все внимание к родителям! - драматическим жестом тычет в него мама. Простофиля Димон невольно становится мальчиком для битья. - Он даже не слышит, о чем я говорю. Ха-ха, они меня еще успокаивают! Нет, я отказываюсь, слышите, отказываюсь обсуждать с вами мое творчество. Вам всем наплевать, я отлично знаю, что вы считаете меня графоманкой. Даже если мне присудят Букер, вы все равно будете тайком посмеиваться.
- Ого, Букер - это звучит! Там, кажется, хорошие деньги дают? - оживляется папа. - А что, я думаю, тебе стоит рискнуть.
Все-таки мужчина - сооружение непробиваемое, а папа, тот вообще до сих пор в танке.
Не дожидаясь, пока со стороны маминых позиций грянет ответный залп, я будто невзначай опрокидываю бокал с вишневым соком на белую скатерть: приходится выбирать наименьшее зло и локализовать грандиозное сражение до бури в стакане.
Слава богу, конфликт исчерпан маминым кудахтаньем по поводу испорченной скатерти. Правда, в данный момент она больше не узнает ни мужа, ни сына, и обращается к ним на "вы". Так обычно выражается ее обида. На мой взгляд, способ в высшей степени аристократичный, которому нелишне поучиться нашим директорам. Например, вызывает к себе сотрудника главный редактор, и вместо того чтобы, брызгая слюной, орать на него за проваленное задание, смотрит на вошедшего в лорнет, но все равно не узнает, робких оправданий не слышит, а вскоре и вовсе перестает беднягу замечать. Тому ничего не остается, как потоптавшись, убраться восвояси с должным чувством вины, но без особого ущерба для самолюбия. Эх, как бы славно было…
- Катя! О чем замечталась? - гудит папа, видимо, для того, чтобы разрядить обстановку. - Между прочим, засек тебя вчера на Невском с каким-то молодым человеком. Кто это? На вид солидный парень, без всяких новомодных финтифлюшек. Люблю, когда мужик выглядит по-мужски.
- А как он еще должен выглядеть? - отвлеченно бубнит в брошюру Димка.
- Да уж не так как ты! - немедленно следует раскат грома. - Что за рубашка на тебе? Где это видано, чтобы парень рядился в розовую рубашку, да еще в цветочек?! А ну марш переодеваться! И чтобы я больше этого срама на тебе не видел! Армия по тебе плачет. Ничего, уже недолго осталось, кончишь институт - и под ружье. Там научат уму-разуму.
Заметно, как мама багровеет от гнева и невозможности высказать супругу-вояке давно укоренившееся мнение, напомнить в который раз, что кухня - не казарма, и квартира - не полигон, но сдерживается из последних сил. Правильно, какой смысл твердить одно и то же, все равно не дойдет. У папы твердые убеждения.
- Так что за кавалер? - настаивает папа.
- Случайный знакомый. - Скашиваю глаза на Димку: еще начнет скандалить, если узнает, с кем я прохлаждалась на Невском. - Разговорились, нашли кое-что общее: его дед воевал на Ладоге. Кстати, мам, почему бы тебе не написать роман по воспоминаниям бабушки. Ты подумай, какой стоящий материал. У нас столько фотографий, а у бабушки письма, вырезки из газет, воспоминания моряков-сослуживцев. Будь я писателем, непременно бы воспользовалась. Посмотри, что написал Чероков в своей книге "Для тебя, Ленинград". - Я достаю с полки книгу командующего Ладожской военной флотилией, ее когда-то приобрел папа, он увлекается военными мемуарами, а я для себя отметила много интересных фактов. Один из них зачитываю вслух: - "Много лет прошло с тех пор, но и сейчас еще можно встретиться с заблуждением, что Дорога жизни проходила только по льду, что только одной ледовой трассе Ленинград обязан своим спасением от голода".
А ведь и правда: когда мы говорим "Дорога жизни" сразу же представляем себе ледовую дорогу, а о моряках никто не упоминает.
Вы только послушайте, что он пишет - приводит данные в цифрах, из которых следует, что за весь период блокады Ленинграда через Ладогу по водной трассе было перевезено в обоих направлениях людей и грузов намного больше, чем по ледовой.
Я зачитываю цифры и торжествую:
- Видите? Ведь это важно! Слушай, мать, нам надо с тобой вместе ехать к бабушке, ты подумай, сколько всего она может нам рассказать! Заодно на солнышке отогреемся, фруктов поедим вволю. А, мам?
- Ты права, доча, - вздыхает мама. - Самое главное - бабулины записи. Она восстанавливала по памяти день за днем весь период службы на озере. Три пухлых тетради исписала. Надо бы их привезти, заодно записать многое с ее устных рассказов. Только как я могу уехать, как оставлю мужчин одних? Они здесь устроят бедлам, отощают без присмотра и зарастут мхом.
- Неделю мы продержимся - на пельменях и яичнице, - успокаивает папа, но ответа не удостаивается: мама своего супруга знать не знает, а с незнакомцами она в беседы не вступает. Речь, видимо, шла о каких-то других мужчинах.
Я весело смотрю на папу, он у нас немного грузноват, все-таки пятьдесят пять стукнуло, но мужчина хоть куда, настоящий полковник! Даже на мой незрелый взгляд. Для меня сорок лет - и то старик, но к папуле это совершенно не относится. Возможно, у меня предвзятое мнение, потому что батяню люблю и считаю лучшим образчиком мужского племени. Пусть ему не всегда хватает чуткости и порой заносит на матчасть, но основные положительные качества при нем. К тому же мама сама не подарок: характер у нее достаточно сложный, не каждый мужчина вытерпит. Папаня же вместо пререканий напевает: "Броня крепка и танки наши быстры…". Мировой папаня!
Мой сотовый тренькает: пришла эсэмэска. Догадайтесь от кого. Открываю, читаю текст: "Кать, давай встретимся, надо поговорить".
Без секунды промедления пишу ответ: "Женя, выпей йаду!"
Отправляю сообщение и хлопаю мобильником по столу.
- Ты чего озверела? - лениво удивляется Димка, дожевывая яблоко. - Только что нормальная была.
- Да вот, встречаются экземпляры, так и хочется придушить.