- Не ждите этих пятниц - заходите всякий раз, когда вы будете в Потсдаме. Будем всегда рады. Sans façon, - дружески сказал он. В его французском произношении слышалась легкая прусская скрипучесть. - И если я как-то смогу быть полезен, дайте мне знать. Я охотно представлю вас в обществе, покажу достопримечательности. Дома у нас нет телефона, но вы всегда можете меня найти по телефону в полку.
Николас, получив в гардеробе плащ и фуражку, покинул замок.
Ночь была ясной, звезд на небе было множество, как в летнюю ночь, но морозный воздух пощипывал кожу, в лицо дул майский бриз. Нужно было пройти четверть часа через парк Сан-Суси до вокзала, откуда шел поезд до Берлина. Впервые, с тех пор как уехал из Берлина, он находился под огромным впечатлением. По ту сторону высокой металлической ограды находился - скрытый сейчас темнотой - военный плац, на котором Фридрих Великий муштровал своих солдат. Слева смутно виднелся замок Сан-Суси, нетронутый войнами, внутренними беспорядками или коварными нападениями наследников. Щебень под его обувью скрипел точно так же, как и под сапогами Старого Фритца, дубы в этом парке давали в полуденный зной тень для Вольтера, а маленькие Гогенцоллерны играли под ними в солдатики.
Несмотря на то что позади был довольно напряженный день, Николас не чувствовал усталости, он был свеж и бодр - состояние, которого он у себя не мог припомнить уже несколько месяцев, как если бы он проснулся после долгого, безмятежного сна. Прогулка, свежий воздух, юношеская окрыленность от собственной легкой походки создавали в душе ощущение радости. Не было никаких видимых причин для такого настроения, еще меньший повод для этого состоял в том, что еще несколько часов назад его чувства были притуплены - его жизнь была подернута скукой, подобно тому, когда все затянуто ноябрьскими туманами. И вдруг все это внезапно рассеялось. Его мысли вернулись во времена, когда это ощущение счастья было ему знакомо, когда жизнь казалась такой, что стоило жить. Он вспоминал о поездках с доктором Шауффеле, своем первом командирстве в полку гусар, о своей женитьбе на Беате. После увольнения Шауффеле путешествия потеряли для него всякую прелесть. Жизнь в гарнизоне в Галиции спустя два года стала казаться невыносимо пустой, и только Беата была для него постоянным источником восхищения. В течение этого благословенного года совместной жизни всегда было что-то, что приносило радость: вечером ложиться вместе в постель, утром вместе просыпаться. Радоваться будущему ребенку. Но Беата была мертва. На календаре его жизни больше не было дней, помеченных красным цветом. Вина в этом лежала полностью на нем - он перестал радоваться мелочам жизни. Женщины называли его бездушным, безразличным, не способным любить. Он посмеивался над ними, но втайне завидовал тому, как они по-детски могли радоваться пустякам: новому платью, банальному комплименту, упоминанию в светской хронике. Больше всех его озадачивала мать. Как неисправимая золушка, она надеялась на каждом балу найти своего принца. И вот пожалуйста - она находила, и не одного.
О личной жизни своего отца он знал немного. Женившись в двадцать лет он, видимо, хотел с этой девушкой решить все свои личные проблемы, но уже через несколько лет был близок к тому, чтобы с ней развестись и жениться на учительнице в Шаркани.
Николас унаследовал многие хорошие и плохие черты характера своих родителей, но только не легко воспламеняющееся любовью сердце. До сих пор он любил один-единственный раз - Беату. Но теперь, в эту прохладную майскую ночь Потсдама, ему показалось, что это могло бы произойти и во второй раз. Или это был тот же самый жар, который внезапно был снова раздут? Говорят, мужчины всегда влюбляются в женщин одинакового типа. Он знал одного полковника, который прошел через изматывающий нервы бракоразводный процесс, пожертвовал своей карьерой ради одной женщины, которая была не чем иным, как несколько более молодым подобием его отставленной жены.
Была ли учительница в Шаркани похожа на ту девушку, подумал он, из-за которой его отец однажды хотел покончить с собой? Может ли так случиться, что Алекса с ее греческим профилем и осиной талией захватит его душу, как когда-то Беата? Нет, конечно нет. Но все ли дело только в схожести? Спустя два года он научился переносить тяжесть утраты. Его крепкий сон уже не прерывался внезапно из-за того, что головка Беаты не лежала рядом на подушке, и тоска по ней не была больше раздирающей сердце болью. Это была, скорее, тупая боль, от которой ему никогда не избавиться. Но он от всего этого не умер. Он примирился со своим одиночеством.
Он спрашивал себя, что бы могла значить Алекса в его жизни? Она обладала красотой Беаты, но не ее светлым, радостным нравом. Она умна, забавна и даже импульсивней, чем Беата, но в ее бойкой речи сквозил оттенок развязности, некая epate le bourgeois. Она вышла замуж за необычайно привлекательного человека, который, совершенно очевидно, является ее повелителем, и в которого она, несомненно, была влюблена. Короче говоря, Алекса для него недосягаема.
На вокзале Николас встретил многих сотрудников посольства, которые также ждали поезда. Обрадовавшись возможности отвлечься от своих мыслей о чете Годехаузен, он присоединился к их обществу.
Во время возвращения в Берлин разговор вертелся, в основном, вокруг особы Вильгельма II. Хотя кайзер и утратил кое-что из сказочного блеска первых лет своего правления, он по-прежнему сильно занимал мысли своих подданных. Он был постоянно предметом отчаянных споров. Многие - и не только немцы - считали его блестящим императором, другие видели в нем ненормального или даже опасного психопата.
Тон в разговоре задавал второй секретарь посольства Шислер, стройный молодой блондин, который, по-видимому, основой своей карьеры полагал сделать ораторское искусство. Поскольку они были среди своих, не было необходимости держать язык за зубами.
- Вы заметили, как Вилли обрезал рейхсканцлера? - спросил Шислер.
- Похоже, медовый месяц у них уже закончился.
- Все отзываются по-разному о Бюлове, - сказал Николас. - А что он за человек на самом деле?
- Есть люди, которые зовут его "мышеловкой", потому что он знает, на какой сыр прибежит та или иная мышь. А сортов сыра у него множество, и поэтому он ловит так много мышей. Но ему еще придется пережить, что когда-то Его Величество не прельстится на очередной сыр.
Разговор, таким образом, снова вернулся к Вильгельму.
- Он просто сумасшедший, - сказал Шислер. - Под его началом огромная армия, он хочет построить самый большой флот в мире, и все это только для того, чтобы произвести впечатление на своего дядю. И не более того. Простая семейная ссора. Вильгельм до сих пор не решил, любит ли он Эдуарда или ненавидит его.
Постепенно под усыпляющий стук колес вагона разговор затих. Николас откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда вдруг сон как рукой сняло, когда он услышал фамилию Годенхаузена. Шислер рассказывал об одном вечере у принца Фридриха Хайнриха, в котором принимали участие многие гвардейские офицеры.
- Одни педерасты. Не могу понять, меня-то зачем пригласили.
Кто-то хихикнул.
- Действительно не можешь?
- Слушай, кроме шуток. Когда я сегодня вечером увидел жену Годенхаузена, я был поражен. Какая красавица! Я вообще не знал, что он женат. Сейчас я просто не понимаю, что он забыл у принца.
- Но ведь и ты точно так же там был.
- Один раз и никогда больше. А Годенхаузен явно принадлежит к их кругу. Я этого просто не понимаю. Если бы у меня была такая жена, меня туда и канатом не затащили бы.
- Когда это было? - спросил военный атташе.
- Три года назад. Тогда он, по-моему, еще был капитаном.
- А между тем он майор. Если бы он принадлежал к придворной клике принца, его бы не повысили.
- Повышение состоялось еще до скандала. Принц вынужден был только в прошлом году отказаться от руководства орденом иоаннитов. До этого всего лишь ходили слухи, однако этим отказом они только подтвердились.
- Но это вовсе не значит, что все его друзья гомосексуалисты, - вмешался в разговор один из секретарей посольства, который до сих пор молчал. - Несколько лет назад принц был замешан в одной афере с женщиной, я это знаю от его бывшего гофмаршала. У него просто слабый характер, и его легко увлечь.
Поезд подъезжал к Берлину, и обсуждение подлинной натуры принца закончилось. Тем не менее высказанные в адрес мужа Алексы подозрения произвели на Николаса неприятное впечатление и вызвали в душе некоторое замешательство.
Николас обещал нанести визит Алексе в последнюю пятницу мая, но вынужден был с извинениями отказаться, послав Алексе букет из двух дюжин роз.
Дело в том, что государственный секретарь министерства иностранных дел Хайнрих фон Чирски устраивал прием, на котором Николас просто обязан был присутствовать. В июне он должен был сопровождать военного атташе к морским маневрам в Киле, в июле же Алекса, как всегда, отправилась в Нордерни, где она проводила лето на арендованной ее теткой вилле.
Николас к этому времени так и не нашел подходящей квартиры и жил по-прежнему в отеле "Кайзерхоф". Когда однажды он вернулся в отель с завтрака, который устроил посол в честь святого Стефана, паж передал ему записку. К своему удивлению он увидел, что записка эта от князя Ойленбурга, который вернулся в город из своего имения Либенберг и остановился в этом же отеле. Он узнал, что Николас живет здесь, и приглашал его в свои апартаменты к обеду. Николас с радостью принял приглашение.
Они не виделись с тех пор, как Ойленбург ушел в отставку с поста немецкого посланника при дворе Франца-Иосифа. Николас нашел его ужасно уставшим и постаревшим для его пятидесяти девяти лет. Только глаза и голос оставались неизменно молодыми. Глаза продолжали улыбаться даже тогда, когда улыбки на лице уже не было, а голос обладал какой-то мечтательной мягкостью. Он обладал тем флером шарма и элегантности, которые непроизвольно привлекают внимание.
- Ах, мой милый Ники, вы поистине подарок неба. Я чувствую себя как странствующий в пустыне, который неожиданно набрел на оазис. Смотрите, во что превратился Берлин - просто безжизненная пустыня.
Он, со своей изысканной речью и лучезарной улыбкой, полностью принадлежал XIX столетию. Причем никакого жеманства. Хотя Каради заранее решил отказаться от всех предубеждений, однако непроизвольно продолжал выискивать какие-либо признаки женственных манер. Но он видел перед собой только благородство, некоторую усталость космополита, и никаких аффектирующих ужимок, ничего манерного в его легком баритоне не было.
- Как вы поживаете, мой милый юноша? Счастливы ли вы? Несчастны? Или только довольны? Как я слышал, вы живете в одиночестве и не хотите ничего изменять?
- Если вы имеете в виду, что у меня нет никаких планов насчет женитьбы, то вы попали в точку.
- Да, с этим было бы слишком рано. Только два года. Тем не менее без семьи жизнь не стоит и гроша ломаного. Я говорю это еще, видимо, и потому, что Бог благословил меня моей любимой Августой и шестью желанными ребятишками, воистину подарком небес. Никакие почести или титулы не стоят этого благословения. Без любви и привязанности моих близких вряд ли я был бы еще жив.
- Вы и кроме этого окружены любовью и участием, - сказал Николас.
- Я знаю, всякий убежден, что дружба монарха сделала меня самым счастливым человеком Германии, но не забывайте и о зависти, которую она вызывает. Есть люди, которые еще двадцать лет назад желали моей гибели, да и сегодня они еще не успокоились.
- Кто же это мог быть?
- На сегодняшний день это два самых безответственных человека в стране. Вам что-нибудь говорит имя Харден?
- Да, я знаю его журнал - "Будущее". - Он промолчал, что следил за кампанией, которую в течение нескольких лет журнал вел против Ойленбурга.
- Это отвратительный, злокозненный и сумасбродный листок, но его многие читают. Даже тайный Совет, руководимый фон Хольштайном, до сих пор является предметом их нападок; Харден обвиняет его в том, что он принадлежит к некой "камарилье", которая бесконтрольно захватила власть в Германии и к которой, кстати, он причисляет и меня. Еще пару дней назад он придерживался этой позиции, и вдруг теперь примирился с Хольштайном! Я глазам своим не поверил, когда читал эту статью. Сначала я был изумлен, но потом и в самом деле встревожен.
- Но каким образом это примирение, как вы его называете, может вам навредить? Харден нападает на вас годами, без того…
- Конечно, это так. Но теперь это не один только Харден, теперь это Харден и Хольштайн. С того момента, когда его отставка была принята, он ищет виновного. Бюлов и младший госсекретарь фон Рихтхофен стоят вне подозрений, они еще за несколько дней до того, как Его Величество одобрил отставку, были больны. Рихтхофен избежал мести Хольштайна только потому, что успел умереть, Бюлов увернулся, отправившись в длительный отпуск. К несчастью, в тот день, когда кайзер дал ход прошению Хольштайна об отставке, я обедал с Его Величеством - для Хольштайна это повод более чем достаточный, чтобы считать, что я ответственен за его падение. В мае он высказал мне свои обвинения в письме, полном оскорблений. Я уведомил Бюлова, что намереваюсь вызвать Хольштайна на дуэль, но Бюлов был буквально вне себя и умолял меня отказаться от этого. Министерство иностранных дел все еще трепещет перед этим Хольштайном. Он, конечно, знает, у кого рыльце в пушку. Бюлов выступил посредником между нами, и Хольштайн принес письменные извинения. Но я знаю, что это ни о чем не говорит. Хольштайн помешался на этом деле.
Князь выглядел совершенно расстроенным. Почему человек с такой репутацией и таким общественным положением должен считать себя легкой добычей какого-то Фридриха фон Хольштайна, у которого не было ни того ни другого, - было для Николаса загадкой.
Подали обед, и они сменили тему. Князь вспоминал свои годы жизни в Вене, самое счастливое время, как он сказал. Там он чувствовал себя превосходно, не то что в Берлине, который прямо-таки лопается от какой-то панической энергии, как будто к ночи ожидается конец света.
- Двадцать долгих лет удостаивал Его Величество меня своей дружбой, - размышлял князь далее. - Я всегда ценил эту дружбу дороже всех сокровищ мира, но сейчас дает о себе знать разница в возрасте, как-никак двенадцать лет. В июне неделя маневров в Киле, в июле поездка по северным землям, в августе короткая пауза в Потсдаме, в сентябре охота в Роминтене, в ноябре охота в Донауэшлингене, а между этим визит кайзера ко мне в Либенберг, Рождество и Новый год, балы, ужины, приемы. Весной новые поездки, круизы по Средиземному морю. Я не могу сказать, что для меня теперь тяжелее - лето или зима. В этом году я хочу отдохнуть в Роминтене, возможно, и на Женевском озере. Если я нахожусь в стране, я не могу просто так отклонить приглашение кайзера. Если я все же это делаю, он обижается и жалуется на одиночество. Конечно, он сгущает краски, замок просто кишит военными, адъютантами, генералами и гвардейскими офицерами.
- Кстати, князь, - перебил его Николас, - не знаете ли вы, случайно, некоего фон Годенхаузена, майора гвардейского полка?
- Годенхаузен? Ну конечно знаю. Высокий, прекрасно выглядит, женат на венгерке, настоящей красавице.
Николас почувствовал, как ему жмет форменный воротник.
- Она моя свояченица. Сестра-близнец моей скончавшейся жены.
- Ах. - И после короткой паузы князь повторил: - Настоящая красавица. Очень привлекательная пара. Насколько я наслышан, у Годенхаузена блестящие перспективы. Возможно, он станет флигель-адъютантом кайзера. Его Величество весьма к нему расположен, а у майора есть очень влиятельные друзья. К тому же и его жена увеличивает его шансы.
Николас вновь почувствовал какое-то внутреннее стеснение и заметил, что его волнение не ускользнуло от князя.
- Моя умершая жена и баронесса были настолько похожи, что их невозможно было бы различить, - сказал он как можно более спокойным тоном.
Князь положил свою тонкую руку музыканта на крепкую руку Каради.
- Я понимаю, требуется время, чтобы пережить такую утрату. - И затем, убрав руку: - Ваша жена была прекрасна, раз она была так похожа на баронессу, восхитительно красива. - Он испытующе посмотрел на Николаса. - Вы позволите дать вам совет? Я бы на вашем месте держал себя на некоторой дистанции от этой семьи. Они, как считает свет, очень счастливы, даже, поговаривают, влюблены друг в друга. А вы, мой милый друг, должны попытаться забыть прошлое. Хотя вы и не просили моего совета, но я достаточно стар, чтобы дать вам отеческий совет. Вы же знаете, что мои недоброжелатели приписывают мне способности ясновидящего. Послушайте меня, держитесь от них подальше.
Ходили слухи, что Ойленбург обладал оккультными силами, которым приписывали и тайну его многолетнего влияния на кайзера. Николас не верил этим слухам и расценил предупреждение князя просто как заботу о его благополучии. Но когда он в конце октября получил приглашение на охоту в имении князя, которое по времени снова совпадало с днем приема у Годенхаузенов, Николас отправил Алексе письмо с извинениями и принял приглашение князя.
Он приехал туда до обеда и увидел, что замок намного превосходит все его ожидания. Его поразила красота всего окружающего. Мебель, картины и скульптуры - все говорило об изысканном вкусе. Хозяйственные постройки, конюшни и дома для обслуги были построены в голландском стиле и напоминали полотна Тениерса-старшего. В лишенной всякой привлекательности местности был создан поистине зеленый остров. Князь, будучи специалистом в области ландшафтных парков и садов, на скудной песчаной почве сумел заставить прижиться разнообразные экзотические деревья и кустарники.
Перед обедом гости, собравшиеся в одном из садовых павильонов, увидели, что к ним прямо по газону, отделявшему павильон от замка, быстро шел князь, который еще издали кричал:
- У меня новости!
- Плохие или хорошие? - спросила княгиня.
Эта стареющая, некрасивая женщина излучала любезность и веселый нрав, как и всё здесь в Либенберге. Николас узнал позднее, что она, наряду с этим, была невероятно деятельна и неутомима. Ее супруг, человек искусства и поэт, оставил на ее попечение все прозаические заботы, такие как, например, управление всем этим огромным имением.
Князь, запыхавшись, вошел в павильон.
- Приезжает Его Величество, - объявил он без видимого восторга.
К числу гостей, приехавших на охоту, принадлежали также: художник из Мюнхена, генерал, снискавший славу как историк, интендант государственного театра в Гамбурге, комендант Берлина граф фон Мольтке, а также аккредитованный в Берлине французский дипломат Лекомт. Все они рассчитывали провести спокойные дни в Либенберге и поэтому восприняли известие со смешанными чувствами. Одна княгиня, казалось, была откровенно подавлена.
- Боже мой, и когда же? - спросила она безучастно.
Ойленбург погладил ее по руке.
- Не беспокойся, все будет хорошо. - И после короткой паузы добавил: - Он приезжает завтра.
Княгиня посмотрела на него:
- После обеда?