И я сидела и ждала, когда эти необычные ощущения ослабнут, исчезнут. Я была смущена и растеряна. Как я могла испытывать подобное именно сегодня? Моя мертвая мать лежит в морге, и, может быть, в это самое время эксперт производит вскрытие.
Я содрогнулась в глубине души. Себастьян был ее любовником более шести лет. А теперь я хочу, чтобы он был моим. Я опять содрогнулась, ненавидя себя за эту чудовищную мысль, ненавидя свое тело, которое предало меня в такой момент.
К счастью, Себастьян, наконец, разжал руки и освободил меня. ПОдняв мое лицо, он легко коснулся губами моего лба. Он попытался улыбнуться, кажется, хотел что‑то сказать, но промолчал.
Наконец, он промолвил тихо и заботливо:
- Я понимаю, дорогая Вивьен, тебе очень одиноко, но у тебя есть я. И ни о чем не беспокойся. Я буду заботиться о тебе. Знаю, что не могу заменить тебе мать, но я твой друг, и буду с тобой всегда, когда понадоблюсь.
Я кивнула головой:
- С того самого дня, как ты нашел меня в беседке, с той первой встречи, я всегда чувствую твою заботу, Себастьян. - Эти слова были истинной правдой.
Он опять попытался улыбнуться, но без особого успеха:
- Ты можешь всегда обратиться ко мне, если у тебя возникнут трудности, и я помогу тебе - это я обещаю. - Он слегка вздохнул и сказал как бы про себя: - Ты была таким милым ребенком. Ты тронула мое сердце…
* * *
И вот он умер, и больше не сможет заботиться обо мне, и моя жизнь без него станет гораздо беднее. Я уткнулась лицом в подушку, и прошло немало времени прежде, чем слезы мои высохли.
Наверное, я так и уснула: потому что когда я проснулась, солнечный свет уже лился во все окна. Ложась спать, я забыла задернуть шторы: начинался новый день. Я слышала за окнами птичий щебет, издали доносился гогот канадских гусей, плывущих по озеру.
Взглянув на часы на тумбочке, я обнаружила, что еще только около семи, и опять спряталась под одеяло, решив немного понежится в тепле и уюте. И вдруг реальность ворвалась в мое сознание, и с мучительным содроганием я вспомнила все, что случилось вчера.
Себастьян умер. Я никогда больше не увижу его.
Я лежала без движения, глубоко дыша, думала о нем, вспоминала разные разности, всякие пустяки. Восемь лет, как мы развелись, и за последние три года я не очень часть виделась с ним. Но до этого в течение двадцати одного года он был очень важной и неотъемлемой частью моей жизни. Двадцать один год! Для меня это число счастливое. Мне был двадцать один год, когда Себастьян стал моим любовником.
И вот я вижу его так ясно. Я вижу его в точности таким, каким он был тогда. В 1979 году. Мне - двадцать один год. Ему - сорок один. На двадцать лет старше меня: но он никогда не выглядел на свой возраст.
Закрыв глаза, я представила себе, как он входит в библиотеку. Это было ночью, после дня моего рождения. По этому поводу Себастьян устроил фантастический вечер у себя на ферме Лорел Крик, соорудив в саду два шатра, убранных цветами. Угощение было самое изысканное, вино превосходное, великолепный оркестр, ради такого случая выписанный из Манхэттена. Это был прекрасный праздник, пока Люциана все не испортила. К концу вечера она повела себя по отношению ко мне так отвратительно, что я была поражена, выбита из колеи и испугана мерзкими, злыми словами, которые она мне наговорила. Ошеломленная, оскорбленная, я убежала. Я вернулась в Риджхилл.
* * *
Подъехала машина, шурша шинами по гравию. Громко хлопнула дверца.
Через мгновение Себастьян ворвался в библиотеку, напряженный и бледный.
Чувствуя себя совершенно одинокой, я стояла у французской двери, ведущей в сад. У меня в руке скомканный носовой платок: слезы вот‑вот снова хлынут из глаз.
Я никогда прежде не видела его таким: присмотревшись внимательней, я поняла, что он в полной ярости.
Он тоже всматривался в меня: его глаза казались кусочками синего льда на искаженном лице.
- Почему ты убежала, Вив, как испуганный жеребенок? - спросил он сурово. Потом пересек комнату несколькими большими шагами и остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз.
Я молчала.
- Так почему же? - снова спросил он.
- Я не могу тебе сказать.
- Ты можешь сказать мне все, и ты это знаешь! Ты с самого детства всегда и все рассказывала мне. - Он был по‑прежнему в ярости, но сдерживался.
- Не могу, и все тут. Об этом - не могу.
- Но почему?
Я все так же тупо смотрела на него. Потом затрясла головой.
- Не могу!
- Послушай. - голос его стал мягче. - Мы всегда были добрыми друзьями, ты и я. Настоящими друзьями‑приятелями. Вивьен, прошу тебя, скажи мне что случилось, что заставило тебя убежать?
Я не ответила, и он быстро продолжил:
- Это Люциана, да? Она обидела тебя.
Я кивнула, но продолжала молчать.
- Она оскорбила тебя… она сказала что‑то… что‑то презрительно, да?
- Как ты догадался?
- Просто я хорошо знаю свою дочь, - воскликнул он. - Что именно она сказала?
- Себастьян, я не могу. Я не доносчица.
Он какое‑то время испытующе смотрел на меня, потом кивнул сам себе.
- Честность - качество врожденное, особенно у тебя. Видишь ли, Вивьен, ты самый благородный человек из тех, кого я знаю, и хотя я понимаю твое нежелание ябедничать, я все же уверен, что ты должна рассказать мне все. В конце концов, это совершенно особенный вечер для нас обоих. Для меня было очень важно устроить тебе праздник, и я очень удивился, когда ты убежала, да еще в таком расстройстве. Ради Бога, скажи мне, что произошло.
Он был прав, конечно прав. Набрав побольше воздуху, я ринулась вперед.
- Она сказала, что усложняю тебе жизнь. Мешаю тебе. Что ты хотел бы избавиться от меня. Она сказала, что ты недоволен тем, что тебе приходится опекать меня, и тем, что тебе приходится платить за мое обучение в Веннесли. Она сказала, я живу за счет благотворительности, что я - никто, всего‑навсего отродье одной из твоих… - я запнулась и замолчала, не смогла продолжить и с трудом сглотнула.
- Давай дальше, - приказал он довольно грубо.
- Люциана… Она сказала, что я - всего‑навсего отродье… одной из твоих шлюх, - прошептала я.
Он гневно сжал губы, и я ждала, что он вот‑вот взорвется.
Но он не взорвался. Он только обескураженно покачал головой и проговорил напряженным голосом:
- Она лгунья, моя дочь. Иногда я думаю, Вивьен, что она самая умная лгунья из всех лжецов, которых я встречал. Она лжет искусней, чем Сирес, а это о чем‑то да говорит. Но нередко она врет безрассудно и не слишком умно. ВОт как сегодня. Да, Люциана не слишком умна.
- Но ведь я не мешаю тебе, ведь нет? - прошептала я.
- Конечно нет! Теперь‑то ты должна понять это. Разве я не доказал тебе, что я забочусь о тебе, о том, чтобы тебе жилось хорошо! А этот вечер? Я же устраивал его ради тебя, и делал это с великим удовольствием.
Я кивнула. Я не могла произнести ни слова. Не то чтобы язык меня не слушался, просто я была подавлена и злилась на себя. Как, наверное, смешно я выгляжу в его глазах! Наверное, он думает, что я не доверю ему. Он никогда не бросал меня, и я знала, что он - человек добросовестный, умеющий держать свое слово. Сколько стоит мое образование, одежда и содержание - все это не имело для него никакого значения. Деньги для него были пустяком. У него их было очень много, он их почти презирал. Или, может быть, мне так казалось. Конечно, он раздавал большую часть своих денег. Как глупо было прислушиваться к словам Люцианы. Она сделала все это, чтобы выгнать меня, потому что ревновала меня к своему отцу. И вдруг мне пришло в голову, что эта ревность существовала и тогда, когда мы были еще детьми. А сегодняшнюю сцену она разыграла сознательно, и что гораздо хуже - я поддалась на эту уловку.
Он взял меня за подбородок и посмотрел в лицо.
- Ты плачешь, Вивьен? Дорогая моя, какой прекрасный был вечер и как грустно он завершился!
- Прости меня, Себастьян, - сказала я задыхаясь, - пожалуйста, прости.
Он прошептал, отерев рукой мои горькие слезы:
- Ну, ну, милая, ты ни в чем не виновата.
- Я не должна была слушать ее.
- Конечно, - согласился он. - И запомни: не нужно обращать внимания на то, что она говорит. Или на то, что говорит Джек. Он не такой плохой человек, как она, и не лжец, но и он не всегда честен.
- Я не буду слушать ни его, ни ее, - обещала я и подалась вперед, вглядываясь в его ярко‑синие глаза, которые смотрели на меня с таким участием. Лицо мое было напряжено. - Пожалуйста, скажи, что у нас все хорошо.
Он вдруг улыбнулся, в уголках глаз появились морщинки.
- Ничто никогда не будет стоять между нами, Вивьен. Мы для этого слишком близки и всегда были слишком близки. Мы друзья на всю жизнь, ты и я. Это совершенно особая связь. Ведь это так, не правда ли?
Я кивнула. Говорить я не могла. Я была переполнена им, завораживающим взглядом его глаз, его мужским обаянием: и меня поглотил взрыв моих собственных чувств. Я хотела, чтобы он принадлежал мне, я хотела принадлежать ему в самом прямом смысле этого слова. Я пыталась что‑то сказать, но слова не шли.
На лице его отразилось смущение, он вопросительно глянул на меня, глаза его сузились.
- Ты как‑то странно смотришь на меня, - сказал он. - О чем ты думаешь?
Я прильнула к нему и поцеловала щеку. Наконец, обретя голос, я сказала:
- Я думаю какой ты чудесный, и как чудесно ты всегда ко мне относился. И я хочу поблагодарить тебя за вечер в честь дня моего рождения. За чудесный вечер.
- Не стоит благодарности, - отозвался он.
Склонив голову, я заглянула ему в лицо.
- Мне двадцать один год. Я взрослая.
- Ну, конечно, - откликнулся он слегка насмешливо.
- Себастьян!
- Что?
- Теперь я женщина.
Наверное, что‑то необычное было в моем лице, или, может быть, в моем голосе. Но, как бы то ни было, он посмотрел на меня очень странно и долго. Вдруг он приблизился ко мне, потом резко отстранился.
Мы обменялись взглядами такими глубокими, понимающими, исполненными желания, что просто задохнулась. Прежде, чем я смогла остановить себя, я почти против воли прижалась к нему.
Мне казалось, что он следит за каждым моим движением. И тогда он порывисто обнял меня. Он схватил меня в объятия с такой жадностью, что я испугалась. Он так обнял меня, что я едва могла дышать.
И тут все переменилось. Я переменилась. Себастьян переменился. Наши жизни переменились раз и навсегда. Пошлое исчезло. Осталось только настоящее. Настоящее и будущее. Наше совместное будущее. Нам суждено быть вместе, мне и ему. По крайней мере, я так считала. Да, так было всегда. Мы давно шли к этому. Почему‑то я знала. Себастьян наклонился и поцеловал меня. Когда его язык легко коснулся моих губ, я раскрыла их совершенно естественно. наши языки встретились. Ноги у меня ослабели, я прижалась к нему крепче, чтобы не упасть, а он все еще целовал меня. Неожиданно он остановился, почти грубо отстранил меня и посмотрел мне в лицо.
Наши взгляды встретились. Я знала, что он хочет меня так же, как я хочу его. Он без слов уже сказал мне об этом. И все же я чувствовала, что он колеблется.
Я взяла его за руку и повела наверх. Войдя в спальню, он высвободил свою руку и, отойдя от меня, остановился посередине комнаты. Я скорее чувствовала, чем видела его неуверенность. Наконец он сказал сдавленным голосом:
- Я приехал за тобой, отвезти тебя обратно, на праздник… - голос его прервался.
- Нет. Я не хочу возвращаться. Я хочу быть здесь, быть с тобой. Я никогда ничего другого не хотела, Себастьян.
- Вивьен…
Одновременно мы двинулись навстречу друг другу.
Мы обнялись, прижались друг к другу: наконец, отпустив меня, он сбросил пиджак, швырнул его на стул, развязал галстук, пока шел до двери. Он запирал ее одной рукой, другой расстегивал пуговки своей рубашки, а глаза его неотрывно следили за мной до тех пор, пока он не вернулся ко мне.
Я раскрыла ему объятия и он приник ко мне. Расстегнул молнию на моем вечернем платье, и вдруг оно превратилось в груду белого кружева на полу у моих ног. Не говоря ни слова, он повлек меня к кровати, бросил на нее, лег рядом, снова обнял. Его губы нашли мои. Он ласкал все мое тело, его руки двигались по мне так искусно, что привели меня в исступление - я все извивалась в восторге. Когда, спустя мгновенье, он вошел в меня, я вздрогнула, и он остановился, глядя на меня. Я уверила его, что все в порядке, пусть продолжает, и обвила его руками. Мои руки твердо и сильно сомкнулись у него на спине: я поймала его ритм, двигалась вместе с ним, зажигаясь от его страсти и от своего собственного неуемного желания. И так мы взмывали ввысь и вместе достигли вершины страсти. Я вскрикнула, он тоже.
Мы молча лежали рядом. Он дышал с трудом и весь взмок. Я пошла в ванную, взяла полотенце и, вернувшись, обтерла его досуха. Он слабо улыбнулся, привлек меня к себе, охватил мое тело своими длинными ногами и лежал так, отдыхая и ни слова не говоря. Но в нашем молчании не было никакой неловкости, оно было легким и красноречивым.
Я запустила пальцы в его густые черные волосы: мои руки побежали по его плечам и спине. Я целовала его так, как мне хотелось его целовать. Потом мы опять любили друг друга безо всякой сдержанности.
И вот мы, наконец, лежим спокойно, удовлетворенные и немного уставшие. Себастьян посмотрел на меня, приподнявшись на локте. Отбросив прядь волос, он тихо сказал:
- Если бы я знал, что ты девушка, я не стал бы…
Я приложила палец к его губам:
- Не говори так.
Он покачал головой.
- Я и подумать не мог, Виви, чтобы в такой день, в таком возрасте… - слова иссякли, он покачал головой, несколько беспомощно, как мне показалось.
Я сказала:
- Я берегла себя.
Темные брови поднялись над пронзительно синими глазами.
- Для тебя, - объяснила я, самодовольно улыбаясь. - Я берегла себя для тебя, Себастьян. Сколько себя помню, я всегда хотела, чтобы ты ласкал меня.
- Виви! Я никогда не предполагал!
Я прикоснулась к его лицу:
- Я люблю тебя. Себастьян Лок. Я всегда тебя любила. И всегда буду любить… до конца дней своих.
Он нежно поцеловал меня в губы, потом обнял меня, привлек к себе.
* * *
Телефонный звонок оглушил меня.
Я очнулась от своей полудремоты и тут же все вспомнила. Я подняла трубку:
- Алло?
- Это я, - сказал Джек, - я еду к тебе. С газетами.
- О Боже, не говори об этом, - простонала я. - Проклятые заголовки. И некрологи.
- В самую точку, детка.
- Газетчики будут тебя осаждать, - пробурчала я. - Наверное, и вправду, тебе лучше быть здесь. Может быть, ты прихватишь с собой и Люциану, Джек?
- А ее нет, Вив. Она улизнула, спряталась, махнула в Манхэттен.
- Ясно, - сказала я, - ничего удивительного. - Спустив ноги с кровати, я добавила: - Я пойду сварю кофе. Увидимся через полчаса.
- Как бы не так. Через двадцать минут, - ответил он резко и повесил трубку.
4
Совершенно ясно, что Джек пребывает в своем обычном настроении. Я увидела это по его лицу прежде, чем он успел дойти до середины кухни.
- Доброе утро, - сказала я, поставив кофейник на стол. Когда в ответ раздалось невнятное урчание, я резко добавила: - Значит, сегодня мы люди супротивные, да?
Он немедленно отреагировал на это слово и глянул на меня.
- Супротивные? Это что?
- Ты не в первый раз слышишь это слово, так что не притворяйся. Это словечко моей Ба. Она часто называла тебя супротивником, когда ты был еще сопливым мальчишкой в коротких штанишках.
Не обращая внимания на мою резкость, он сказал спокойно:
- Я не понимаю, - и, плюхнувшись на ближайший стул, добавил: - Я не знаю, что это значит.
- Тогда я тебе объясню, - ответила я, облокотившись о стол и глядя ему в лицо. - Это значит: брюзгливый, раздражительный, надутый: это слово йоркширское, мой прадед оттуда. - И помолчав, добавила уже помягче: - Ты ведь не забыл замечательные рассказы Ба о ее отце? Помнишь, как мы хохотали, слушая их?
- Джордж Спенси. Вот как его звали, - сказал Джек, сострив гримасу. - Но сейчас мою жизнь может спасти только глоток горячего кофе. И немедленно, лапочка. - Он схватил кофейник, налил нам кофе и тут же отхлебнул из своей чашки.
- Джек, не нужно начинать день с этого - не зови меня лапочкой. Пожалуйста. У тебя что, похмелье? Ты выпивал?
- Классно. Приложился, что надо. Вчера вечером. Как только вернулся на ферму.
Он время от времени напивался, это было не ново. Меня это тревожило, но я уже не пыталась ни исправить его, ни делать ему выговоров, потому что это совершенно бесполезная трата времени. И на этот раз я воздержалась от замечаний. Я просто села напротив него, чтобы просмотреть газеты.
- Тут что, Джек, все очень плохо?
- Не так плохо, как мы ждали. Полно похвал. Почти никакого перемывания грязного белья. Тебя упоминают. Как одну из его пяти жен. Это на первой странице. Некрологи внутри.
Я придвинула к себе пачку газет. Джек привез "Нью‑Йорк Пост", "Нью‑Йорк Таймз" и "Дейли Ньюз", и разложив их перед собой, я увидела, что они говорят примерно одно и то же на разный манер. Великий и добрый человек найден мертвым: подозрительные обстоятельства. Все три газеты сожалели, пели ему хвалу, оплакивали его. Публиковали фотографии Себастьяна, довольно свежие, сделанные за последние два года. Он выглядел удивительно - ни на кого не похожий, красивый и полный обаяния, опасного обаяния. Но теперь это уже не имело значения.
Проглядывая мельком "Пост" и "Ньюз", я углубилась в "Таймз". На первой странице - статья того репортера, который беседовал со мной вчера по телефону, написанная неплохо, с добросовестно и аккуратно собранными деталями: сам тон статьи был осторожен. Больше того, мои слова цитировались дословно, и ни одно из них не было искажено или пересказано своими словами. И то хорошо. Никакими сенсациями там и не пахло.
Я перешла к разделу некрологов в "Нью‑Йорк Таймз". Целая полоса здесь посвящалась Себастьяну Лайону Локу, отпрыску великой американской династии, промышленному магнату‑миллиардеру, главе "Лок Индастриз", президенту "Фонда Лока" и величайшему филантропу мира. Приводилась краткая биография, в которой перечислялись по порядку его добрые деяния, благотворительные акции, которые он проводил в Америке: обширная информация о его благотворительной деятельности заграницей, особенно, в странах третьего мира. Явно написано несколько лет тому назад, как обычно пишутся некрологи известных людей - без первого и последнего абзаца, чтобы их можно было добавить сразу же после смерти данного лица.
Глянув в конец статьи, я с удивлением увидела только четыре имени. Упоминали меня как его бывшую подопечную и бывшую жену - как будто других жен не имелось, - Джека и Люциану, его детей, и Сиреса Лайона Лока, его отца, о котором я не вспоминала до этой минуты.
- О Господи! Сирес! - воскликнула я, глядя на Джека поверх газеты. - Ты связался со своим дедом?
- С этим старым дурнем? Да он скорее мертв, чем жив. Гниет себе в Бар Харбор. В этой усыпальнице. Должно быть…
- Но ты говорил с ним? - перебила я. - Он знает о смерти Себастьяна?