Я немного выждал, пока в тишине гостиницы не хлопнула дверь. Наконец она хлопнула, громко. После этого я встал, скинул туфли и босиком спустился по лестнице. Добравшись до задней двери, снова обулся и вышел на улицу. Судя по всему, было часа два. Все предавались послеобеденной сиесте. Улицы поселка выглядели пустынными, было самое жаркое время дня. Я зашагал по тропинке вдоль реки, в направлении, противоположном морю, в ту сторону, где были сады и оливковые плантации. Я так еще до конца и не протрезвел, честно говоря, я был пьян в стельку все время, пока мы с ней разговаривали. В кромешной тьме моего сознания теплилась только одна светлая мысль – как бы убраться подальше от гостиницы. Я потерпел такое сокрушительное поражение, что даже не мог оценить его размеров. Теперь я стал свободным мужчиной, без женщины, без обязательств, кроме одного – стать наконец счастливым. Но, спроси кто-нибудь у этого мужчины, почему это он вдруг ни с того ни с сего вздумал расстаться с Гражданским состоянием, я бы не смог ответить ничего вразумительного. Я только что порвал с миром счастья в труде и достойной жизни, потому что мне так и не удалось убедить его в своем несчастье. Короче говоря, судьба моя больше не зависела ни от кого, кроме меня самого, а дела мои отныне касались только меня и никого другого. От жары вино снова ударило мне в голову, и я почувствовал, как опять пьянею. В какой-то момент я остановился и попытался достойным образом поблевать. Но это мне так и не удалось – я никогда не умел ни блевать, ни умерять своих желаний, именно этого-то всегда так недоставало в моем воспитании, и именно этому-то я и был обязан многими своими бедами. Я попробовал еще раз. Опять не получилось. Тогда я решил чуть-чуть переместиться. Шел я с трудом, еле-еле – этот свободный мужчина был тяжелым, как смерть. Во всем теле у меня циркулировало вино, оно уже смешалось с кровью, и мне приходилось передвигаться вместе с ним, все таскать и таскать за собой, пока не отолью и оно не выйдет наружу вместе с мочой. Мне оставалось только ждать. Ждать, пока я не отолью это вино, ждать, пока не уйдет поезд, ждать, пока я не научусь нести в себе это тяжкое бремя свободы. Это ведь вино свободы так опоило меня. Я чувствовал, как сердце проталкивало эту блевотину аж до самых ног, горящих от бесконечной ходьбы.
Шел я долго, откуда мне знать, может, час, а то и больше, все время по оливковой роще, чтобы получше спрятаться. Потом, когда уже, если обернуться, не видно было гостиницы, остановился. Там, в паре метров от реки, рос платан. Я растянулся в его тени. У меня было такое ощущение, будто я тяжелый-претяжелый, такой тяжелый, словно смерть – смерть в мире труда и свободы. Похоже, платановая тень – именно то, что нужно для таких отпетых типов, таких покойников, как я. Во всяком случае, я сразу заснул.
Проснувшись, обнаружил, что теперь даже платановая тень и та меня покинула, теперь она была в нескольких метрах от меня, вся какая-то недоброжелательная, вся в своем невозмутимом движении. Выходит, один час из двух, что я проспал, я лежал прямо на солнцепеке. Я уже протрезвел. И тут же задал себе вопрос: интересно, который сейчас час и ушел ли уже ее поезд? В тот момент я совсем позабыл про женщину, про яхту, про свободу. Теперь все мои мысли были только о ней, той, что уже уехала или вот-вот должна была уехать. Мысль эта наполняла меня ужасом. Я снова пытался вызвать в памяти все неопровержимо веские оправдания, заставившие меня нынче утром окончательно порвать с нею, и находил их снова и снова, четкие и ясные, но они уже ничуть не помогали мне справиться с тем ужасом, который вызывал во мне этот ее отъезд.
Уверен, в эти минуты я пережил холодящий ужас со всех сторон и во всех мельчайших подробностях.
У меня не было часов. Так что я все ждал и ждал. Мне все казалось, нет, еще слишком рано, она еще не уехала. А потому все ждал и ждал без конца. Потом, когда я уже совсем было отчаялся услыхать долгожданные звуки, тут-то они наконец и прозвучали: это был свисток местного вокзала. Отсюда отходил только один вечерний поезд на Сарцану, который следовал потом до Флоренции. Так что никакой ошибки быть не могло – это был тот самый, ее поезд. И только тогда я поднялся и вернулся в гостиницу.
В гостиничном коридоре меня перехватил Эоло.
– Синьора уехала, – сообщил он.
– Знаю, мы так и договорились, – ответил я, – мы с ней расстаемся. Но я решил, лучше уж мне не провожать ее на вокзал.
– Понятно, – помолчав, заметил Эоло. – У нее был такой вид, просто страшно смотреть.
– Она ничего не просила мне передать?
– Она просила сказать вам, что уезжает вечерним поездом, и больше ничего.
Я поспешно поднялся к себе в комнату. Думаю, я зарыдал еще прежде, чем добрался до постели. Наконец-то я смог выплакать все слезы, которые прежде никак не хотели вылиться из моих глаз, должно быть, потому, что мне не хватало свободы. Я наплакался за целое десятилетие.
Когда Эоло постучался ко мне в дверь, было уже поздно. Он приоткрыл ее и заглянул внутрь. На лице играла улыбка. Я лежал. И пригласил его войти.
– Уже очень поздно, – сообщил он, – все за столом, ужинают.
– Я не голоден, – ответил я. – Не умру, если останусь без ужина.
Он подошел ко мне поближе, улыбнулся и в конце концов присел на кровать.
– Жизнь – тяжелая штука, – вздохнул он.
Я угостил его сигаретой и сам тоже закурил. Только тут я заметил, что после полудня не выкурил ни одной сигареты.
– Наверное, в поездах сейчас такая духота, – предположил я.
– Да нет, зря вы так переживаете, – успокоил он меня, – у нас в Италии в поездах не скучают. Все разговаривают, и даже не заметишь, как пролетит время.
Ему больше нечего было мне сказать. Он ждал.
– Я даже толком не знаю, почему так поступил, – заметил я, – у меня такое чувство, будто я взял и убил ее, вот так, ни за что ни про что.
– Она еще совсем молодая, – возразил он, – и вовсе вы ее не убили. Похоже, вы с ней не очень-то понимали друг друга.
– Мы совсем не понимали друг друга, – согласился я, – это уж что правда, то правда, мы ничего не понимали, ни один, ни другой, но это же не оправдание.
– Вчера вечером я наблюдал за вами, когда вы выходили из комнаты. И еще, пожалуй, когда вы только что приехали.
У меня было огромное желание поблевать. Не говорить больше ни слова, поблевать и заснуть.
– Пошли-ка лучше поужинаем, – сказал Эоло.
– Я ужасно устал.
Он задумался, потом, видно, что-то придумал и широко улыбнулся.
– Так и быть, отпускаю с вами Карлу, можете пойти с ней на танцы, – разрешил он, – а теперь пошли поужинаем.
Я улыбнулся ему в ответ. Всякий улыбнулся бы ему на моем месте.
– А ведь я совсем забыл, – признался я.
– Я уже сказал ей, она ждет.
– Все равно, – возразил я, – я очень устал. Он заговорил как-то медленно, с расстановкой:
– Она еще молода, моя малышка, а это важней всего на свете, к тому же у нее отменное здоровье, чего еще можно желать. Вам надо непременно сходить с ней на танцы. А когда танцы закончатся, поезд уже будет во Флоренции.
– Сейчас приду, – пообещал я.
Он поспешно поднялся и спустился вниз. Я дал ему время предупредить Карлу. Потом причесался, умылся и тоже спустился.
На террасе было полно постояльцев, их было куда больше, чем днем, должно быть, многие из них тоже собрались на танцы и решили начать вечер с плотного ужина. Она была там. Она заметила, что я был один и сильно опоздал, но если и удивилась, то разве что самую малость. Вскоре после моего появления из коридора показалась и Карла. Она одарила меня широкой, немного смущенной улыбкой, я сделал над собой небольшое усилие, и мне удалось почти непринужденно улыбнуться ей в ответ. За одним из накрытых столиков оставалось два свободных места. Судя по всему, Карла была еще не в курсе.
– А что синьора, она сейчас спустится? – спросила Карла.
– Нет, – ответил я, – синьора уехала.
Она услыхала мои слова. И посмотрела на меня так, что я сразу понял: стоит мне захотеть, и я уплыву на этой яхте. Один шанс из тысячи. Он у меня в руках.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я залпом выпил два стакана кьянти, один за другим, и ждал, сам не знаю чего, может, когда Карла принесет мне поесть, а скорее всего, когда на меня начнет действовать выпитое кьянти. Она смотрела, как я пил, и тоже, видно, ждала, пока вино на меня как следует подействует.
Действие вина не замедлило сказаться. Я почувствовал, как оно стало разливаться по рукам, ударило в голову. Она подкрасилась, на ней было черное платье, которое она надела специально, чтобы пойти на танцы. Она выглядела невероятно красивой и желанной. Те, кто пришел впервые и еще не был с ней знаком, пялили на нее глаза и говорили о ней вполголоса. А она, она смотрела на меня. Один раз я даже обернулся, чтобы удостовериться, неужели она и вправду смотрит именно на меня, а не на кого-то другого, кто случайно оказался у меня за спиной. Но нет, кроме меня, в том углу террасы больше никого не было, даже кота на стене. Я опрокинул еще стакан кьянти. Эоло, сидя подле входной двери, тоже глядел на меня – с симпатией и тревогой. Он что-то вполголоса проговорил Карле, и та поспешила принести мне тарелку спагетти.
– Отец, – едва слышно, вся залившись краской, прошептала мне она, – он сказал, чтобы вы поели и не пили слишком много кьянти.
И, вконец смутившись, тут же отошла. Когда она проходила мимо женщины, та остановила ее.
– Я тоже пойду с тобой на танцы, – сказала она ей.
Я проглотил немного спагетти, потом выпил еще стакан кьянти. В голове у меня все еще маячил мчавшийся в ночи поезд, и я пил в надежде исцелиться от этого навязчивого видения, забыть его раз и навсегда. Все тело у меня ломило, лицо горело после сиесты на земле, прямо под палящим солнцем. Вино было отменное. Она почти не отрывала от меня взгляда. Наши столики были довольно близко друг от друга. И внезапно мы ощутили какую-то настоятельную потребность обменяться хотя бы парой слов – раз уж так случилось, что наши столики оказались совсем близко и мы все равно то и дело обменивались взглядами.
– Мне нравится это вино, – сказал я ей.
– И мне тоже, – каким-то нежным, ласкающим голосом ответила она. – Правда, очень хорошее вино.
Потом, слегка помешкав, добавила:
– Вы что, тоже собираетесь сегодня на танцы?
– Само собой, – ответил я, – ведь с вами он ни за что не отпустит Карлу.
Она улыбнулась. Надо было подождать, пока Карла закончит обслуживать клиентов. Она уже кончила ужинать, потягивала вино и курила. Теперь, когда мы с ней уже вроде бы поговорили, поняла ли она, что мне больше нечего ей сказать? Она принялась читать газету. А я старался не пить слишком много.
Наконец долгожданный момент наступил. Эоло велел Карле пойти переодеться. Карла исчезла из траттории и пять минут спустя вернулась в красном платьице. Эоло поднялся со стула.
– Ну что, пошли?
Мы втроем последовали за ним. Он перевез нас на другой берег реки. Может, и поворчал немного, но вполне добродушно.
– Привезете ее мне назад через час, договорились? – обратился он ко мне.
Я пообещал. Если он и ворчал, то без всякой злобы и без всяких сожалений. И, высадив нас, тут же поплыл назад, спешил обслуживать клиентов вместо Карлы – как всегда, добавил он. Карла рассмеялась и возразила, что это выпадает ему никак не чаще пары раз в год.
Она взяла под руку Карлу, я пошел рядом с ней. Заметил, что она была чуть повыше Карлы, но не очень, во всяком случае, ниже меня. Как ни глупо, но это почему-то подействовало на меня успокоительно.
Мы сели за небольшой столик, единственный, что еще оставался свободным, в углу, довольно далеко от оркестра. Карлу почти сразу же пригласили на танец. Мы остались вдвоем, она и я. В тот вечер я еще машинально оглядывал лица, пытался убедиться, нет ли там его. Но это было в последний раз. Назавтра я уже напрочь забуду о его существовании, а когда встречу на пляже, даже с трудом узнаю. Его там не было. Я увидел Кандиду, она танцевала и пока что не заметила меня.
– Вы кого-нибудь ищете?
– И да и нет, – ответил я.
Мимо нас пронеслась Карла. Она танцевала смеясь. Эоло был прав, партнер пока еще ничего для нее не значил, она танцевала как ребенок и так хорошо, с такой фацией, что мы с ней улыбнулись друг другу.
– Было бы досадно, – заметила она, – если бы нам не удалось привести ее сюда.
Я попытался подыскать, что бы такое ей ответить, но в голову так ничего и не пришло. Мне совершенно нечего было ей сказать. Кандида увидела меня рядом с нею и тоже протанцевала мимо нас. Расстроилась ли она из-за этого? Вряд ли, скорее, удивилась. Поравнявшись с нашим столиком, она на пару секунд задержала партнера и склонилась ко мне.
– Она уехала, – сообщил я ей.
И та снова умчалась в танце, все не спуская глаз с нее, по-моему, пытаясь понять, что мы здесь делаем вместе.
– Это ее вы искали? – спросила меня она.
– Не совсем, – ответил я, – скорее, одного молодого человека.
Она проявила любопытство. Показала на Кандиду.
– А она?
– Вчера вечером, – ответил я, – мы встретились с ней здесь на танцах.
Я пригласил ее на танец. Мы встали. Но стоило ей оказаться в моих объятиях, ее рука в моей, я понял, что не смогу танцевать. Я не знал, что играли, ритм полностью ускользал от меня, мне не удавалось не только приноровиться к нему, но хотя бы услышать музыку. Я пытался. Но не мог прислушиваться больше десяти секунд. Пришлось остановиться.
– Не выходит, – проговорил я, – не получается танцевать.
– Что бы это могло значить? – поинтересовалась она.
У нее был какой-то удивительно милый, ласковый голос. Никто еще никогда в жизни не говорил со мной таким голосом. Но, как бы я ни старался, нет, танцевать у меня все равно так и не выходило. Нас толкали. Она смеялась. Дело было вовсе не в том, будто я возжелал ее – нет, Боже упаси, у меня и в мыслях-то такого не было, я вообще больше не способен был желать близости с какой бы то ни было женщиной – все дело было в ней, она явно совершала ошибку, а я даже не знал, как ее предостеречь. Должно быть, она просто не понимала, что делает, а я был уверен, что вот-вот, с минуты на минуту поймет, кто я такой, с кем она имеет дело, – и сразу очертя голову убежит с этих танцев. Руки у меня дрожали, ощущение ее тела в моих объятьях почти лишало меня чувств. Я испытывал ужас, какой бывает перед роковыми событиями, событиями, зависящими лишь от игры случая и не подвластными нашей воле – такими, как смерть или удача. И тут я наконец решился заговорить с ней – должен же я хоть как-то предостеречь ее, пусть по крайней мере знает, какой у меня голос, – я решил отдаться воле случая. Мне хотелось бы рассказать ей тысячу всяких вещей, но я не мог говорить с ней ни о чем, кроме ее яхты, этого "Гибралтара".
– А почему вы так ее назвали? – спросил я. – Почему "Гибралтар"?
Голос у меня дрожал. Когда я задал ей этот вопрос, у меня появилось такое чувство, будто я скинул с себя огромную тяжесть.
– Ах, – проговорила она, – это очень длинная история.
Не глядя на нее, я видел, что она улыбается.
– У меня много времени, мне некуда спешить, – ответил я.
– Я знаю, слышала, что вы сказали Карле.
– У меня просто уйма времени, мне теперь совсем некуда спешить.
– Вы что, хотите сказать, совсем-совсем некуда?
– Да, совсем-совсем некуда, у меня впереди целая жизнь, и вся моя.
– Я не знала, – проговорила она, – я думала, она просто уехала пораньше.
– Нет, она уехала навсегда, – ответил я.
– И давно вы были вместе?
– Два года.
Все сразу стало как-то проще. Я начал лучше танцевать, и меня уже не так трясло. А главное, только теперь я почувствовал, какую большую службу сослужило мне выпитое вино.
– Она была славная, – добавил я, – да только мы с ней не понимали друг друга.
– Сегодня утром за столом я заметила, что у вас не очень ладится, – сказала она.
– Мы были совсем разные, – пояснил я. – Но она была славная.
На лице ее засияла улыбка. Впервые мы обменялись взглядами, это длилось всего мгновение. – А вы, разве вы не славный? В тоне ее сквозила мягкая насмешка.
– Сам не знаю, – ответил я. – Просто я очень устал.
Я танцевал все лучше и лучше. Руки уже совсем не дрожали.
– Вы хорошо танцуете, – заметила она.
– Так почему же "Гибралтар"? – снова спросил я.
– Потому что. А вам случалось бывать на Гибралтаре?
Внезапно в нашем разговоре появилась какая-то простота.
– Да нет, не случалось, – ответил я. Продолжила она не сразу.
– Я рада, – проговорила она наконец, – что встретила вас.
Мы снова улыбнулись друг другу.
– Он очень красивый, Гибралтар, – заметила она. – О нем обычно говорят, что это одна из самых важных стратегических точек в мире, но никогда не говорят, как он красив. Там с одной стороны Средиземное море, а с другой Атлантический океан. Это совсем разные вещи.
– Понятно. Неужели такие уж разные?
– Совсем разные. Там есть африканский берег, он очень красивый, такое плоскогорье, которое отвесно падает прямо в море.
– Вы часто проплывали через Гибралтар?
– Да, часто.
– Сколько раз?
– Наверное, раз шестнадцать. А испанский берег, с другой стороны, вот он выглядит совсем не так сурово.
– Но это вряд ли только потому, что он такой красивый…
– Нет, не только, – ответила она.
Должно быть, она сочла, что наше знакомство не стоит того, чтобы рассказывать мне о настоящих причинах.
– Это из-за нее вы так много пили за обедом?
– Да, из-за нее, и потом, сам не знаю, просто из-за жизни.
Танец подошел к концу. Мы все трое снова оказались вместе за столиком.
– Ну что, ты довольна? – обратилась она к Карле. – Ты очень хорошо танцуешь.
– А ведь я не привыкла, – ответила Карла. Она посмотрела на Карлу.
– Мне жаль уезжать отсюда, – заметила она.
– Но вы же вернетесь назад, – сказала Карла. Она закурила сигарету. Рассеянно смотрела куда-то в пустоту.
– Кто знает, – проговорила она. – Если и вернусь, то только чтобы снова увидеться с тобой, посмотреть, счастлива ли ты, вышла ли замуж.
– Ну, я еще слишком молода, мне еще рано, – ответила Карла. – Не стоит возвращаться только ради этого.
– Вы уплываете? – спросил я.
– Да, завтра вечером, – ответила она.
Я вспомнил, что говорил мне Эоло: эта женщина не из привередливых.
– А вы не могли бы на денек задержаться?
Она опустила глаза и извиняющимся тоном проговорила:
– Это трудно. А вы, вы надолго собираетесь остаться в Рокке?
– Пока не знаю, похоже, довольно надолго.
Зазвучал новый танец. Карла опять пошла танцевать.
– Можем потанцевать, – предложил я, – пока.
– Пока что?
– Пока вы еще здесь.
Она не ответила.
– Расскажите мне про свою яхту, – попросил я, – про "Гибралтар".
– Эта история не про яхту.
– Знаю, мне говорили, что эта история связана с мужчиной. Он что, был с Гибралтара, что ли?