За очередным порогом река, еще более неожиданно, чем прежде исчезла, возникла вновь. И здесь она была особенно полноводна и причудлива. Майя с изумлением разглядывала торчавшие из воды валуны: один из них в точности напоминал кита, высунувшего наружу морду, другой – крокодила; даже спина "рептилии" была зеленого цвета от покрывавших ее водорослей. А в той стене ущелья, на которую они сейчас карабкались, было что-то от громадной окаменевшей ящерицы. У Майи возникло ощущение, что время двинулось вспять и привело их в тот период истории земли, когда на месте горного Крыма высился тропический лес со всеми населявшими его доисторическими тварями. Сделав еще несколько шагов, женщина обессиленно опустилась на камень. От усталости, голода и кошмарного нового знания, полученного в этом походе, она перестала четко ощущать, что происходит и где она находится. Мезозойский лес, старуха-вампир, кровавый клок, вырванный из сердца, сын, оставшийся в лапах Глафиры… Все это слишком, все чересчур для нее одной! Она привалилась к стене ущелья, и глаза закрылись сами собой; Майю начала стремительно обволакивать сонная тишина.
– А вот и Ванна молодости, – сказал Карим. Его голос звучал как будто из другого мира.
Майя попыталась, но не сумела приоткрыть глаза.
– Я не могу, – прошептала она, не в силах противиться сну, – хватит с меня, я устала. Нет больше сил.
– Нет, так будут, – долетел откуда-то голос Карима. – Вы для того и прошли весь этот путь, чтоб у вас появились силы. Ну, давайте, Майя! – Она почувствовала, как он поднимает ее на ноги. – Всего один шаг! Неужели все зря? Вы должны стать моложе и сильнее ее – иначе вам с ней не справиться!
Этой последней мысли удалось-таки пробиться в ее голову, и Майя рывком поднялась. Однако веки разлепить не удавалось никак; женщина со вздохом привалилась к Кариму и продолжала погружаться в сон, уткнувшись в его плечо. А из глубин сна уже всплывало лицо Глафиры. Юная старуха победоносно улыбалась, и рука ее лежала на плече стоящего рядом Никиты.
Именно в этот момент Майя и потеряла опору под ногами. И практически в ту же секунду ее обожгло ледяной водой – женщина с головой погрузилась в Ванну молодости.
XIV
– Нет, вы меня туда просто столкнули, – тихо, почти без сил возмущалась Майя часом позже. В машине было тепло, и Карим отпаивал женщину коньяком, кроме того, она натянула на себя все теплые вещи, что нашлись в обоих рюкзаках, однако холод не проходил.
– Ну хорошо, столкнул. Но сам-то я прыгнул вместе с вами.
– А вы-то зачем? Хотите совсем мальчиком казаться?
– Нет, я – за компанию. Чтобы вам не обидно было мерзнуть одной.
Майя почувствовала, что наконец-то начала отогреваться, и сменила тон на более благосклонный:
– Карим, а уже заметно?.. Ну что, я теперь другая? Присмотритесь, пожалуйста!
– Пока еще рано присматриваться, – уклонился Карим. – Не думайте, что это действует мгновенно.
– А когда должно подействовать?
– Ну… через несколько часов. А скорее всего – к утру.
Майя успокоенно откинулась на сиденье. Значит, завтра с утра она будет счастливо любоваться в зеркале своим новым лицом. Пять лет – долой! А может, и все десять, кто ее знает, эту Ванну? Нет, лучше – двенадцать! Двадцатитрехлетняя, еще не знавшая ни беременности, ни родов, без растяжек на бедрах и дряблой кожи на животе; с глазами, радостно открытыми миру, и незашибленной душой… Еще способная призывно улыбаться мужчинам и без внутренней дрожи смотреть на старух; с длинными, живыми, не испорченными в парикмахерских волосами; бегущая по свету в обнимку с целой чередой радужных надежд… Майя счастливо засмеялась, и Карим, выруливавший на дорогу, удивленно скосил на нее глаза – это был первый естественный смех, услышанный им от этой женщины за три проведенных вместе дня.
Майе становилось все теплее и теплее, и она по очереди расставалась со всеми предметами одежды, в которые только что отчаянно куталась: со штормовкой, флисовой кофтой, водолазкой. Надежда не только окрыляла ее, но и согревала и ласкала душу, преображая всю скопившуюся там горечь в умиление нашим несовершенным, но полным нежданных чудес миром. На обочине дороги в свете фар вдруг возникла припавшая к земле лиса, чуть дальше в гору – из-под самых колес метнулся заяц; еще выше – лежавшая на дороге палка оказалась судорожно извивавшейся змеей, пытавшейся уползти в безопасное место. Карим едва успевал притормаживать, пропуская то одного, то другого обитателя леса, а Майя всякий раз заинтересованно подавалась вперед, разглядывая потревоженных ими существ. Она не задавала даже вопросов, куда и зачем они едут, полностью полагаясь на то, что Карим спланирует ее будущее мудрее и правильнее, чем она сама. Бесконечный серпантин дороги вскоре заставил ее откинуться и прикрыть глаза; она задремала, а потом сквозь сон почувствовала, что Карим откидывает ее сиденье так, чтобы оно превратилось в ложе, и накрывает ее расстегнутым спальным мешком. И в тот же момент женщину окончательно окутал сон.
* * *
Майя проснулась от того, что стало жарко. Судя по высоте солнца, было никак не меньше десяти, а то и одиннадцати утра, и машина уже начала прогреваться, а тут еще и спальный мешок… Она поспешила выбраться наружу.
Карима нигде не было видно, но машина стояла прямо возле крохотного бревенчатого домика, где ее проводник, видимо, и провел ночь. Рядом возвышались какие-то загадочные железные конструкции, напоминавшие череду уходящих в гору футбольных ворот. А поодаль, на холме, потрясали взгляд и вовсе фантастические сооружения: это было скопление белых полусфер, точно на этом месте на землю опустилась флотилия летающих тарелок.
– Метеорологами любуетесь?
Из домика с приветливой улыбкой выходил Карим, и Майя улыбнулась ему в ответ.
– Спасибо, что объяснили, а то я уже перестала понимать, где нахожусь.
– Как где? На Ай-Петри. Я разве не говорил, что у меня здесь дом?
– Дом? – Майя окинула взглядом крошечное сооружение и рассмеялась. – И как же вы там помещаетесь? Стоя или на корточках?
– А вы зайдите посмотреть.
Майя с любопытством заглянула в домик. Один над другим по диагонали там располагались дощатые настилы, а снизу находилась печка-"буржуйка". При такой максимальной экономии пространства в домике могли одновременно ночевать два человека.
– Что же вы пороскошнее не отстроились? – смеялась Майя. – Вон у вас тут какой простор!
Она обвела рукой окружавшие их поляны и перелески. Здесь, на плоскогорье одной из самых высоких в Крыму гор, было прохладнее, чем внизу, и Майя с удивлением узнавала растительность средней полосы. Сосны, березы, еще не отцветшие одуванчики… Однако по сравнению с российскими пейзажами все было приземистым и мелким, точно прибитым постоянно дующими здесь ветрами.
– А зачем мне роскошнее? – пожал плечами Карим. – Мне и так хорошо.
– А почему вы живете именно здесь? – продолжала интересоваться Майя. – Почему не на побережье?
– Вообще-то здесь я живу только зимой, – ответил Карим, – обслуживаю вот этот бугельный подъемник. – Он указал на заинтриговавшие Майю "футбольные ворота". – Да, у нас тут тоже горные лыжи, не удивляйтесь! Знаете, как здесь метет в феврале? Вон те березы заметает по самую верхушку.
– Интересный у вас образ жизни! – с искренним удивлением констатировала Майя. – Постоянного дома, получается, что и нет.
– Вот он, мой дом, – весело сказал Карим, указывая на машину. – Чем плохо?
– Ничем, – признала Майя. – Наоборот, позавидовать можно! Знаете, я даже не думала, что человек может быть таким свободным, как вы, не привязанным ни к месту, ни к работе.
– Ну, не надо идеализировать! В ноябре и марте у меня мертвый сезон; проедаю то, что заработал за лето и зиму. Накоплений, как вы понимаете, никаких, разве что на лыжах раз в год позволяю себе покататься по-настоящему. В Приэльбрусье или на Балканах. А еще я от клиентов завишу очень сильно; они, правда, не переводятся, но все равно…
– Да, это образ жизни для молодого человека, – кивнула Майя, вновь забывая, сколько Кариму лет.
И вдруг ее словно тряханул электрический разряд. Молодость! Залюбовавшись красотой вокруг и впервые за долгое время почувствовав радость за другого человека, она забыла о себе. Забыла о том, зачем с такими мучениями преодолевала вчера Каньон. Она должна наконец-то воочию лицезреть свою награду.
– Зеркало! – воскликнула Майя, не давая себе труда объяснить Кариму, в чем дело. – У вас в домике есть зеркало?
Тот отрицательно покачал головой, и Майя заметалась в поисках зеркальной поверхности. Сперва она попробовала посмотреться в зеркало заднего вида машины, но то давало слишком уж искаженные пропорции. Следующим, к чему она бросилась, стало зеркальце под лобовым стеклом, но в машине было слишком темно, чтобы адекватно себя оценить. Майя закусила указательный палец, как это делала в минуты наивысшего волнения, но тут вспомнила, что взяла с собой в поход складную щетку для волос. На оборотной ее стороне было узкое зеркальце, и Майя бросилась к рюкзаку.
Раскрыв щетку, она жадно вгляделась в свое отражение. Немного отстранила зеркало от лица, чтобы захватить большую поверхность. Снова приблизила, чтобы рассмотреть детали. И, наконец, опустила, чувствуя при этом, как синхронно опускаются уголки ее губ, как становятся тяжелыми веки, да и вся кожа на лице вдруг начинает безжизненно стремиться вниз.
– Вы меня обманули, – безликим голосом сообщила она Кариму. – Эта ваша Ванна и ваш Каньон – байки для туристов! Я как была, так и осталась тридцатипятилетней старухой.
XV
Карим присмотрелся к женщине повнимательней, как если бы увидел ее впервые за это утро.
– А мне кажется, перемены есть, – пробормотал он.
– Бросьте! – Майя махнула рукой. – Нечего мне зубы заговаривать! Это вчера я вас как дура слушала, а сегодня…
– Сегодня будете умной и слушать меня не станете?
Майя хмуро молчала: именно это она и имела в виду.
– Майя, вы верите, что мне сорок лет? – спросил Карим.
Майя опустила глаза.
– А что моей бабушке – девяносто?
Майя мрачно хмыкнула:
– Это у вас, видимо, наследственное – молодо выглядеть.
– Ванна молодости обязательно должна была сделать свое дело, – проигнорировал ее насмешку Карим, – проблема, видимо, в том, что вы все-таки не до конца верите в себя.
– Ну да, теперь, конечно, найдется, на что списать неудачу!
– Вы можете относиться к моим словам как угодно, но я считаю, что люди всегда получают именно то, во что верят, хотят они этого или нет. Если вы даже искренне хотите помолодеть, но в глубине души сомневаетесь, то можно и не пытаться.
– А я и не буду больше пытаться, – ответила Майя, стараясь выговаривать слова ровным голосом. – Хватит с меня всех этих чудес! Фокус не удался, факир был пьян, – добавила она, все же не удержавшись от истерического смеха.
Теперь молчал Карим, невидящим взглядом глядя куда-то поверх зубцов Ай-Петри. Майя хмуро наблюдала за выражением его лица. Раскаивается? Переживает? Или придумывает, чем бы ее отвлечь и развлечь?
– Хотите есть? – спросил Карим, поворачиваясь к ней. – А то мы с вами не ели уже сутки.
При мысли о еде Майю тут же скрутил голод.
– Хочу! – с неожиданной яростью сказала она. – И за ваш счет, между прочим! И прошу отвезти меня в самое хорошее кафе, чтобы шашлык можно было разжевать и состоял он не из одного жира!
Карим с удивленной улыбкой приподнял брови:
– Можете мне не верить, но вы уже начали молодеть, – констатировал он, направляясь к машине.
Столик в кафе, за которым они разместились, был опоясан низеньким диваном в татарском стиле. Среди подушек с замысловатым узором мертвым сном спала разомлевшая на солнце кошка. Прямо над ней возвышался кальян, и казалось, что рыжая бестия попросту накурилась ароматного зелья и теперь не будет реагировать ни на какие внешние раздражители. Впрочем, солнце разлагающе действовало на всех животных вокруг: под машинами, припаркованными у кафе, развалились собаки, а чуть поодаль вяло лежало в пыли несколько лошадей, которым не находилось тени нигде на этом полностью открытом солнцу плоскогорье.
Обильный завтрак и душистый, настоянный на травах чай несколько примирили Майю с судьбой и помогли выстроить внутреннюю защиту от в очередной раз рухнувших ожиданий. Что ж, видимо, ей не дано помолодеть. Старухе дано, Кариму дано, а ей самой… Но надо смириться и во всем видеть только хорошее: не спустись она с Каримом в Каньон, не узнала бы всей правды о старухе, не узнай она всей правды, не имела бы столь четкого, как сейчас, плана действий по возвращении в Москву. Возможно, Карим в чем-то и прав: она уже хотя бы частично ощущает в себе свойственные молодости силы. Силы для борьбы.
– Майя, а о чем вы мечтали в детстве? – неожиданно спросил Карим.
– Не вставать по утрам в школу.
– Нет, серьезно?
– А если серьезно, то не хочу об этом вспоминать.
– Почему?
– Потому что мечтать уже поздно.
– Может быть, самое время сделать то, о чем мечтали?
Майя почувствовала в его интонации какой-то скрытый смысл.
– С чего это вас вдруг интересуют мои мечты? – напрямик спросила она.
У Карима было просительное выражение лица, и она смягчилась.
– Я дал слово вас омолодить и должен его сдержать.
– Даже если это невозможно?
– Кто сказал, что невозможно? С одного раза у нас не получилось, это верно – но, значит, надо пробовать еще и еще.
– Предлагаю не мучиться больше в Каньоне, а ехать сразу к пластическому хирургу!
Карим предпочел не обращать внимания на ее насмешку.
– Я тут думал о том, что может вернуть человеку молодость, – начал он, – и нашел три таких вещи. Первая – это любовь.
– А вторая? – с устыдившей ее саму поспешностью перебила Майя.
– Вторая – это борьба.
"Нас водила молодость в сабельный поход", – всплыли в памяти строки из пионерского детства.
– На борьбу-то я и делал ставку, когда вел вас по Каньону, но, как видите, этого оказалось мало.
– Что же третье? – невольно подалась вперед Майя.
– Третье – это мечта, – сказал Карим.
– Мечта… – непроизвольно повторила женщина.
– Да, она самая. Когда человек встречается со своей мечтой, он непременно молодеет. Вот это-то мы и должны сейчас попробовать.
– Скажите, – насмешливо сузила глаза Майя, – вы всегда такой философ?
– Образ жизни располагает, – невозмутимо ответил Карим.
Оба смотрели друг на друга пристальнее, чем следовало бы.
– И что вам далась моя молодость?
– Я же сказал, что должен выполнить обещание.
– Может быть, лучше оставить меня в покое?
– Не оставлю.
Майя откинулась на подушки, сдавая свои позиции. У Карима было спокойное лицо, но женщина ясно ощущала внутреннюю непреклонность этого человека. Впервые она начала по-настоящему верить в то, что, взявшись за ее омоложение, Карим добьется своего.
– Так что у вас была за мечта?
Вместо ответа Майя взглянула на импровизированный вольер напротив их кафе. Там две лошади, соловая и темно-гнедая, положили головы друг другу на холки, словно сплетая в этом любовном движении свет и тьму. С печальной полуулыбкой Майя повернулась к Кариму.
– Я мечтала стать жокеем, – ответила она.
XVI
…Сперва я никак не могла понять, откуда в манеже столько воробьев. Потом догадалась: они выклевывают остатки овса из конского навоза. Запах навоза, запах слежавшихся опилок… Я знаю людей, которые находят эти запахи тошнотворными, но для меня это были запахи мечты. Увы, несбывшейся мечты.
– Группа, повод! Учебной рысью марш! Галопом марш!
Боже, чего он только не проделывал со мной поначалу! Лошадь очень тонко чувствует, уверен всадник в своих силах или нет, и, если нет, непременно задаст жару человеку, усевшемуся в седло. Наш манеж был перегорожен на три части высокой сеткой, чтобы в нем могли заниматься три группы одновременно, и Горизонт, мой первый конь, имел обыкновение в разгар занятий устремляться прямо на половину другой группы; сетка не была закреплена и легко поддавалась его напору. Я, двенадцатилетняя мелюзга, пыталась одновременно сдержать треклятое животное и выпутаться из сетки; не получалось у меня, естественно, ни то ни другое. Трибуны, поднимавшиеся вдоль манежа, громко хихикали, а тренер, подавляя смех, отдавал команду добровольным помощникам вернуть беглеца. Горизонта возвращали в строй, а я мечтала стать невидимкой от стыда.
А седловка! Горизонт обожал стоять в деннике крупом ко входу, и я, пришедшая к нему с уздечкой и седлом, терялась, не зная, как поступить. Нас многократно и строго предупреждали, что подходить к лошади сзади опасно, но подойти к моему скакуну с какой-либо другой части тела не представлялось возможным. К тому же стоило мне приоткрыть дверь денника, как Горизонт начинал угрожающе приподнимать заднюю ногу с явным намерением лягнуть незваную гостью. От этих мучений меня могли избавить только конюхи, уверенно входившие в денник и разворачивавшие лошадь в требуемом ракурсе. Однако едва я приближалась к морде коня с уздечкой, как начинался второй виток мучений. Горизонт вскидывал голову и стискивал зубы, не давая мне вставить трензель ему в рот. Я пыталась перехитрить животное, преподнося ему трензель на ладони вместе с кусочком сахара, но Горизонт ловко прихватывал зубами белый кубик и вскидывал голову, по-прежнему не давая себя взнуздать.
Едва мне удавалось справиться с уздечкой, как начинался черед подпруг. У меня никогда не хватало сил затянуть их как следует, и едва я ставила ногу в стремя, собираясь оказаться у лошади на спине, как оказывалась вместе с седлом у него под животом. Ведь хитрый мерин во время седловки еще и надувал свое пузо, чтобы не дать подпругам хоть сколько-нибудь себя стеснить.
Наконец я в седле, полумертвая от волнений и свекольно-красная от усилий. Минут десять цепочка лошадей, разминаясь, идет шагом, и Горизонт обманчиво спокоен. Но через десять минут начнется рысь, а затем мы пустим коней вскачь, и вот тогда… О, тогда меня ждут путешествия через сетку, отказ подняться в галоп после слабого посыла моих шенкелей, вылет в центр круга, образуемого нашей группой, несколько удалых толчков крупом – и я обнаруживаю себя на опилках манежа в непосредственной близости от недавно наваленной кучки навоза. Из последних сил сдерживая слезы, я вскакиваю и бросаюсь ловить Горизонта, победоносно рысящего по манежу. Он дает ухватить себя за уздечку и удержать на месте, но при моей попытке сесть в седло снова двигается вперед, и я, уже поставив одну ногу в стремя, никак не могу оттолкнуться второй, чтобы перекинуть ее по другую сторону лошади. Пару раз я беспомощно подпрыгиваю на одной ноге, а затем, изловчившись, повисаю у Горизонта на боку, вцепившись в обе луки седла. Еще чуть-чуть – и мои усилия будут вознаграждены…
– Группа, шагом!