– Не знаю, – ответил он. – Я тебе скажу позднее. – И бросил взгляд на свой тяжелый черный телефонный аппарат, намекая на бесконечные деловые переговоры.
– Еще одно, – добавила Мария, вынимая из кармана две крупные банкноты и кладя их на стол. – В конверте с моим жалованьем я нашла на двести лир больше. Должно быть, это ошибка.
Чезаре пристально на нее посмотрел, но светло-карие глаза девушки, в которых сверкали блестящие искорки, выдержали этот властный мужской взгляд.
– Это не ошибка, – поправил он ее. – Это прибавка жалованья.
– Но я не знала, – смутилась она. – И не уверена, справедливо ли это.
– Что справедливо? – спросил Чезаре, как-то слишком уж внимательно вскрывая свою корреспонденцию.
– Я не знаю, заслуживаю ли я этого, – набравшись храбрости, сказала Мария. – Это и в самом деле слишком много.
– Купи себе несколько платьев. – Он уже больше не смотрел на нее, считая инцидент исчерпанным. – Платья ведь нравятся женщинам, а? – неуклюже добавил он.
Эта деланная занятость и холодность лишь подтвердили Марии, что хозяин в каком-то замешательстве и, похоже, вызвала его именно она.
– В таком случае благодарю вас, – сказала она, видя, что бесполезно продолжать эту тему, и с достоинством удалилась.
Чезаре посмотрел, как она скрылась за дверью, и вдохнул нежный запах духов. Все время он попадал впросак с этой девчонкой, такой простой и на вид покорной, но умевшей постоять за себя. И все больше она становилась необходимой в доме для него. Ее голос, ее улыбка, ее хозяйственность и заботливость задавали существованию какой-то новый ритм. Поднимаясь по утрам, он всегда находил готовой ванну, нужные вещи всегда оказывались под рукой, носки и галстук всегда сочетались по тону. Первый завтрак стал для него удовольствием, Мария вернула первозданный блеск столовой посуде и серебру. Чтобы придать теплоту и изящество этому ежедневному ритуалу, она ставила на стол хрустальную вазочку со свежими цветами: розами, гвоздиками или маргаритками… Если какой-нибудь цветок ему особенно нравился, как это случилось сегодня, Чезаре вдевал его в петлицу.
Джузеппина оставила в его сердце пустоту и глубокое горе, но что касается дома, у него, пожалуй, не было случая пожалеть о том, что дом вела уже не она. Напротив, замечая в доме приятные перемены, он часто думал: "Вот эта идея Джузеппине никогда бы в голову не пришла".
У Марии был дар ненавязчивой заботливости и благородной сдержанности, который он уже оценил. Немногочисленные гости, которых он принимал в своем доме, не могли оставить без внимания его новую экономку, которая вышла точно из старинного английского замка, настолько элегантной и в то же время скромной она была.
Резкий телефонный звонок прервал его размышления.
– Междугородный из Рима, – прощебетала в трубке телефонистка. – Одну минуту, синьор…
Трамвай направлялся к Порта Тичинезе, и Больдрани вспрыгнул на подножку уже на ходу. У него был выбор между административным советом, биржей и альковом мадам Лемонье, где его в равной степени ожидали, а вместо этого он вспрыгнул в уже отходивший от остановки трамвай, безропотно выслушав ворчанье кондуктора.
Вагон гудел, как разворошенный улей. С озабоченными лицами люди показывали друг другу повестки, все только и говорили о войне.
– Я должен явиться на призывной пункт в течение недели, – мрачным тоном сообщил один.
– Везет тебе, – ответил другой, – а мне уже через три дня.
– Когда родина в опасности, – проскрипел сидевший на местах для инвалидов старик, – все, как один, должны встать на ее защиту.
Два краснощеких юнца, с интересом рассматривавшие свои повестки, казалось, не понимали их смысла.
– Так говоришь, пошлют на войну? – спросил первый.
– Да нет, – успокоил его второй, постарше, с плутоватым лицом, – просто проверка. Италия – ведь нейтральная страна, мы воевать не будем.
– Но пусть только тронут, – снова вмешался воинственный старик. – Мы им покажем! – И он угрожающе потряс своей суковатой палкой.
Сев в трамвай, совершив этот неожиданный для себя поступок, Чезаре ощутил, насколько он, подобно всем богачам, оторвался от своей среды, а вместе с тем и от реальной жизни.
Заметив в витрине цветочного магазина чудесные красные и желтые цветы, он вышел на следующей остановке и, вернувшись назад, вошел в магазин.
– Эти цветы, – указал он на них рукой.
– Тюльпаны? – спросил продавец в темном жилете с профессиональной готовностью.
– Да, именно они, – подтвердил Чезаре уверенно.
– Сколько? – продавец поднял руку, чтобы отсчитать цветы.
– Все, – сказал Чезаре.
– Все? – переспросил тот, удивленно моргая.
– Да, все до единого.
Цветочник внимательно посмотрел на клиента: элегантный костюм, золотая цепочка, достойное и строгое выражение лица, и, убедившись, что тот заплатит, начал тщательно упаковывать самый большой в своей жизни букет.
Вернувшись домой на такси, Чезаре быстро прошел мимо швейцара, который чуть было не принял его за рассыльного, и, прыгая через две ступеньки, взлетел на второй этаж. Покупая эти тюльпаны, он думал о Марии, но, когда она открыла дверь, он лишь небрежным жестом, точно освобождаясь от мешающего ему предмета, всучил ей букет. Марии с трудом удалось удержать в руках эту цветочную охапку.
– Пусть в доме будут цветы, весна ведь на улице, – сказал он, словно укоряя ее, и не дав ей опомниться, скрылся в своем кабинете.
– Спасибо, синьор Чезаре, – растерянно произнесла Мария ему вслед, а Чеккина уже высунулась из кухни.
– Их принес хозяин, – спросила она, – или я схожу с ума?
– Да, хозяин, – подтвердила Мария, направляясь с цветами на кухню.
– Я, верно, сошла с ума. – Чеккине казалось невероятным, что хозяин вернулся домой с цветами.
Мария же была другого мнения. Несколько минут спустя она постучалась в кабинет Чезаре Больдрани с изящным букетом тюльпанов в прелестной голубоватой хрустальной вазе.
– В чем дело? – спросил он тем особым ворчливым тоном, которым говорил, когда бывал в замешательстве.
– Следую вашим приказаниям, – ответила Мария с обезоруживающей улыбкой.
– Поставь их где хочешь, – бросил он.
– Я очень люблю цветы, – призналась Мария, ставя вазу на письменный стол. – Особенно нарциссы. Они душистые и долго стоят.
– Ну и купи себе нарциссы, – буркнул он, продолжая делать пометки в тетради, переплетенной в сафьян.
– Синьор Чезаре, – осмелилась сказать Мария, используя цветы как предлог. – Я хочу просить у вас разрешения…
– Разрешения на что? – удивился он, оторвав глаза от тетради.
– Мне кажется, дом нуждается в ремонте, – начала Мария с мягкой настойчивостью. – Потолки потемнели, шторы и обои нужно обновить, сантехника тоже старая…
– Старая? – вспыхнул он.
– Не современная, – если хотите.
Чезаре снисходительно воспринял идею обновления своих апартаментов, но ему претила сама мысль о коренной перестройке дома.
– Сначала ты говоришь о частичном обновлении, – ворчливо заметил он, – а потом устроишь мне тут Россию.
По-милански это выражение было синонимом революции.
– Приступив сейчас, – возразила она тоном предусмотрительного администратора, – мы сэкономим время и деньги.
– Может быть, ты и права, – наконец сдался он. – С этим тоже надо считаться. Пригласи специалиста, пусть сделают предварительные расчеты.
– Уже готовы, – сказала Мария, протягивая ему исписанный листок.
Он не знал, сердиться ему или радоваться: положительно, скучать она ему не даст.
– Ладно, – с улыбкой махнул он рукой. – Делай как знаешь.
В эту ночь мысли о Марии не оставляли Чезаре. Но образ ее все время менялся: то он обретал черты его матери, то Матильды, то Элизабет Лемонье. Но во всех случаях это было прекрасное лицо Марии.
С тех пор как он вернулся в 1919 году с фронта, прошло почти двадцать лет. Начав свое дело с помощью инженера Феррари и при поддержке старого маркиза Казати, который предоставил в его распоряжение первоначальный капитал, он уже через несколько лет настолько окреп, что мог снисходительно взирать на этих старого закала дельцов и всех своих вчерашних конкурентов.
Старый маркиз Казати давно уже покоился на кладбище Караваджо в своем фамильном склепе в нескольких шагах от матери Чезаре, но он застал становление форпостов империи Больдрани. А инженер Феррари, этот неисправимый игрок, нашел свою смерть на извилистой горной дороге. Возвращаясь в очередной раз из Баден-Бадена, он, верно, задумался за рулем о Достоевском, великом завсегдатае этого игорного дома.
Чезаре тогда уже не нуждался в них. Его собственное состояние настолько выросло, что он смотрел гораздо дальше как в экономике, так и в политике. Основы империи Больдрани были столь прочны, что он мог рассчитывать на инвестиции из тех четырехсот миллионов долларов (десять пошли ФИАТу, двадцать – Эдисону), которые Соединенные Штаты предоставили в виде кредитов итальянской промышленности в лице самых видных и перспективных ее представителей.
Умело пользуясь Доменико Скалья, своей длинной и надежной рукой, он совершил в те годы крутой взлет в строительном бизнесе и банковском деле. Не связывая себя ни с одной партией, ни тем более с правящим режимом, он все чаще заставлял считаться с собой. Не зная ни слова ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки, он ворочал, однако же, колоссальными делами во всех этих странах, имея связи с самыми влиятельными представителями коммерции и финансов во всем мире.
Но какой смысл имело все это в ту ночь, когда образ Марии заслонил собой все и вся. Он, всемогущий Больдрани, был уже пленником ее красоты, скромной и вызывающей, непорочной и чувственной одновременно.
В последующие дни его дом был взят приступом и оккупирован бандой наглых захватчиков, врывавшихся в своих грязных сапожищах в коридоры, завладевавших комнатами и гостиными и даже проникшими в его собственный кабинет. Это было маленькое войско каменщиков, штукатуров, маляров, обойщиков, столяров и плотников, плиточников, сантехников, электриков, которыми Мария командовала с энергией и непринужденностью опытного полководца.
– Это не дом, а просто бедлам! – вскричал Чезаре в бешенстве уже на второй день после этого адского беспорядка. В знак протеста он отказался от завтрака и вышел, яростно хлопнув дверью.
– Ах, синьора Мария, – затрепетал Амброджино, напуганный гневом хозяина. – Что же будет? Что нам теперь делать? – И он молитвенно сложил руки, словно отдавая себя на волю небес.
– И вы не боитесь, синьора Мария? – опасливо высунулась из кухни Чеккина.
– Он будет доволен, когда я приведу этот дом в порядок, – заверила их Мария, занимая свое место на командном пункте, готовая повелевать и решать.
Чезаре позвонил из конторы около одиннадцати.
– Сегодня я обедаю в "Савини", – сообщил он мрачно, давая ей понять, на какие жертвы он идет по ее вине.
– Хорошо, синьор Чезаре, – ответила ему Мария, поглощенная своими грандиозными работами.
Несколько дней спустя позвонил Пациенца.
– Можно узнать, что ты там натворила? – озабоченно спросил адвокат.
– Кто, я? – обиделась Мария. Ее постигла участь всех реформаторов: ее критиковали, на нее ополчились все, и у каждого, начиная от самого Чезаре Больдрани и кончая Чеккиной, имелось свое мнение.
– Чезаре признался, что вынужден скрываться в Караваджо, – сообщил Пациенца. – Он вне себя.
Мария рассмеялась.
– Но он же дал мне разрешение, – закричала в трубку она. – Конечно, дом полон штукатуров и маляров, которые снуют туда-сюда, но я же пытаюсь придать респектабельность его владениям, и у меня нет волшебной палочки. Господь наш, пусть Пациенца напомнит хозяину, сотворил мир за шесть дней. А я всего лишь слабая женщина, экономка, но обещаю за это же время изменить к лучшему его дом.
– Ладно, – успокоился Пациенца, которому были хорошо знакомы вспышки гнева Больдрани, когда кто-нибудь вмешивался в его личную жизнь. – В конце концов у него это пройдет. Ты права, дом действительно нуждается в основательном ремонте. Когда закончится это светопреставление, позвони мне. Я предупрежу его, что путь свободен.
– Надеюсь, он хоть изредка будет давать о себе знать, – недовольно сказала Мария. – А далеко это Караваджо?
– Тридцать пять километров, – ответил Пациенца. – Полчаса на автомобиле.
– И что же теперь, – обеспокоилась она, – он должен каждый день ездить туда и обратно?
– Ну, это не самая большая жертва.
– Тогда я спокойна. – Она представила Чезаре, одинокого на этой пустой вилле, как ей казалось, мрачновато-запущенной, и ей стало жаль его.
– А что, красивая эта вилла Караваджо? – спросила она, обедая вместе со слугами в кухне.
– Чудесная, – ответил, поспешно проглотив кусочек, Амброджино.
– Синьор Чезаре купил ее у графа Казати, – вмешалась по обыкновению Чеккина.
– Ты несносная женщина, – запротестовал Амброджино, – никогда не дашь мне слова вставить.
– А что, запрещено говорить? – рассердилась она, вытирая рот салфеткой.
– Нет, конечно, – успокоила ее Мария. Ей не терпелось узнать об этой усадьбе.
– Вы знаете, синьора Мария, кто такой граф Бенедетто Казати? – спросил Амброджино.
– Ну, да, я слышала о нем.
– Граф Казати владел этой виллой, которая понемногу приходила в упадок, – неспешно начал свое повествование Амброджино, – и тогда он захотел продать ее…
– Но не находил покупателя, – опять не удержалась Чеккина. И тут же в знак раскаяния прикрыла себе рот рукой.
– Вот тут-то, – продолжал Амброджино, метнув на нее свирепый взгляд, – и появился синьор Чезаре. За сумму, как говорят, непомерную, он купил эту никому не нужную виллу. Трудно даже сказать, сколько ему пришлось вложить денег, чтобы привести в порядок эту виллу, но сейчас она просто загляденье. При ней есть фруктовый сад, огород, обстановка же роскошная. Правда, и забот не оберешься. Думаю, что синьорина Джузеппина заболела отчасти из-за этого. Уж очень она переживала, чтобы все там было ладно. Но зато теперь это чудо.
– А ты уверен, Амброджино, что рассказал ей все? – ехидно спросила служанка.
– А что еще я должен был рассказать?
– Историю, которая стоит за всем этим, – ответила, торжествуя, Чеккина.
– Да ну, – отмахнулся от нее Амброджино. – Все это сказки, легенды. Выдумки женщин, которым дай только посплетничать.
– Ее называют "Силенциоза", эту виллу, – сообщила, понизив голос, служанка. – Не хотите ли узнать, синьора Мария, почему ее так назвали?
– Да ты же сама умираешь от желания рассказать ей это, – ехидно заметил Амброджино.
– Послушайте, синьора Мария, – подкрепившись глоточком вина, начала она с таинственным видом. – Раньше-то эта вилла называлась "Карлотта". Так звали старую графиню Казати, мать графа Чезаре. И вот, скажу я вам, лет пятьдесят, а может, и сто назад, – уточнила она, округляя и без того внушительную цифру, – на этой вилле умер от горя граф Чезаре Казати. Он был добрый, как голубок, но имел, на свое несчастье, один глаз воловий. А умер он с горя, потому что ему не позволили жениться на его любимой девушке, поскольку она была из простонародья. Тогда-то и изменилось название виллы – ее стали называть "Силенциоза". И с тех пор… – Тут Чеккина наклонилась вперед, приглашая и Марию с Амброджино сделать то же. – И с тех пор по ночам там появляются духи, – шепнула она и, быстро перекрестившись, забормотала молитву.
– Скажешь тоже, – протянул Амброджино, который все же слегка побледнел. – Там постоянно живут Романо и Аузония, которые ухаживают за домом, но никогда ничего не видели.
– Глас народа – глас божий, – заявила, поджав губы, Чеккина. И на всякий случай перекрестилась еще разочек.
– Ну что ж, пора и в постель, – сказала Мария, поднимаясь, чтобы скрыть какое-то смутное беспокойство, которое вызвала у нее эта история. – А то завтра опять появятся в доме эти варвары, в шесть утра нужно быть уже на ногах. – Варварами они называли рабочих и каменщиков, которые перевернули дом вверх дном.
Чезаре приехал в Караваджо на своем старом "Тополино". Он был привязан к этой машине и предпочитал ее "Роллс-Ройсу", "Изотта-Фраскини" и "Ланче", стоящим у него в гараже. Багажник машины был набит луковицами.
– Это для нас? – спросил садовник. Чезаре утвердительно кивнул головой.
– Луковицы нарциссов, – сообщил он, помогая выгружать их.
– Луковицы чего? – удивился слуга, который никогда не замечал у своего хозяина интереса к цветам, а тем более к нарциссам.
– Луковицы нарциссов, – повторил недовольно Чезаре. – Я что, по-турецки говорю?
– Нет-нет, – с готовностью ответил садовник, – просто я не сразу расслышал.
– У них красивый цвет, – начал объяснять ему Чезаре, – они душистые и долго стоят. Посади их здесь, и там, и вон там, – приказал он, показывая рукой. – Посади их повсюду, кроме двора, вплоть до ограды фруктового сада. Я хочу цветник, хочу целый луг из нарциссов. Как ты думаешь, этих хватит?
– Если этих не хватит, я возьму еще, – покорно согласился садовник, который с ужасом слушал цветочный проект хозяина, продолжая выгружать луковицы.
В тот вечер телефон виллы "Силенциоза", обычно немой как рыба, вдруг зазвонил. Чезаре застыл с ложкой супа в руке, подозрительно глядя на аппарат, стоявший на буфете в столовой.
– Алло! – гаркнул он, взяв трубку.
– Это Мария.
Ее теплый мягкий голос, однако, вызвал у него раздражение.
– Ну что это еще за новости по телефону?
– Я хотела сообщить вам, что ремонт закончен, – сказала она скорее весело, чем почтительно. – Вы можете вернуться домой. Завтра воскресенье – я, как обычно, ухожу навестить мать и сына.
– И ты звонишь мне во время обеда, чтобы сообщить мне, что завтра воскресенье?
– Я побеспокоила вас, – радостно продолжала она, – чтобы сказать, что завтра меня не будет и я не увижу, к сожалению, вашего лица, когда вы переступите порог своего дома. Здесь все преобразилось. Осталось лишь натереть пол в вашем кабинете.
– Ну, хорошо… Ладно, посмотрим… – Чезаре пробубнил еще несколько невразумительных слов.
– Сначала посмотрите, – посоветовала ему смеющимся голосом Мария. – Добрый ночи, синьор Чезаре.
Эта самонадеянная девчонка опять опередила его, в который уже раз оставляя с носом. Он бросил трубку и вернулся за стол. Аузония по-матерински увещевала его еще немножко поесть, но кусок уже не шел ему в горло.
– Это черт знает что, – пробормотал он, отодвигая тарелку. Сначала она выжила его из дому, а потом нахально беспокоит в Караваджо, чтобы сообщить, и с таким видом, словно смеется над ним, что он может вернуться в свой собственный дом. Завтра, видите ли, он может вернуться. "А почему завтра? – подумал он. – Почему не сегодня?.." Это было иррационально, неразумно, ну а все, что он делал в последнее время, разве можно назвать разумным? Покупать в его возрасте, в его положении тюльпаны охапками, возить луковицы в багажнике, чтобы разбить здесь целый луг из нарциссов?..