Она указала на рассыпавшиеся по полу машины изуродованные белые цветы.
– Это ты виновата. Ты села на них, когда мы уезжали из бара.
Габриэль запрокинула голову и выставила вперед груди.
– Говорю же тебе – прикройся.
– Я хочу загорать.
Она опустила глаза и посмотрела на свои полные, с темными пятнами сосков груди. Многие стриптизерши делали операции по увеличению грудей, но у нее они были большие от природы. К чему скрывать? Она всегда гордилась своим бюстом.
Подняв с пола раздавленный цветок, Габриэль принялась обрывать с него лепестки и украшать ими свой коричневый сосок.
– Тебе нравятся мои груди? – спросила она Марка, выпячивая губы, как маленькая девочка. – Скажи, что нравятся, и тогда я прикроюсь.
Марк в сердцах хлопнул ладонью по рулю.
– У тебя красивые груди. – Он бросил мимолетный взгляд в ее сторону, сглотнул и снова сконцентрировал внимание на дороге. – У тебя красивое тело, но я парень консервативный и не привык разъезжать с полуголыми женщинами. Поэтому еще раз тебя прошу – спрячь свои прелести.
Он посмотрел на нее, потом перевел взгляд на дорогу. Проехал немного – и опять посмотрел.
Габриэль опустила голову и лукаво улыбнулась уголками рта. Все-таки ее прелести произвели на Марка впечатление. Отчасти примирившись с ним по этой причине, она приподнялась на сиденье, сорвала с антенны бюстгальтер и надела его. Потом завернулась в полотенце и откинулась на подушки.
Когда Марк остановил машину у дверей дома Габриэль, она спала мертвым сном. Марк потрепал ее по плечу. Она на мгновение приподняла веки, но тут же снова их опустила. Марк проверил ей пульс: сердце билось ровно и размеренно. Неожиданно Марку пришло на ум, что Джимми Хендрикс и Дженнис Джоплин, выпив лишку, умерли во сне, захлебнувшись собственной блевотиной.
Нет, он не мог бросить Габриэль в таком состоянии на произвол судьбы.
Конечно, сидеть всю ночь в ее квартире радости мало, но если он высадит ее сейчас из машины и вернется к себе, то ему придется до утра задаваться вопросом: не случилось ли с ней чего дурного?
Ему понадобилось не меньше десяти минут, чтобы довести Габриэль до дверей ее квартиры. Еще пять минут он потратил на то, чтобы втащить ее в спальню. По пути в спальню полотенце, которым она прикрывалась, упало. Покачиваясь на нетвердых ногах, Габриэль стояла посреди комнаты в юбке и кружевном бюстгальтере и повторяла:
– Сделай меня, Марк, сделай. Очень тебя прошу.
Боже, ну и денек выдался!
– Ложись спать, – устало попросил он.
– Н-не хочу-у-у…
Она попыталась было обхватить его руками за шею и поцеловать. Марк мягко, но решительно отвел от себя ее руки, после чего стал подталкивать к кровати.
– Иди спать, – упрямо повторил он.
Она посмотрела на него мутными, с потеками туши глазами и заплетающимся языком произнесла:
– Я тебя ненавижу.
– Я тебя прощаю.
Выражение ее лица непрерывно менялось. Исказившие ее черты ненависть и злоба уступили место выражению глубокой печали.
– Почему я тебе не нравлюсь?
– Ты мне нравишься.
– Неправда. Ты меня ненавидишь.
Марк запротестовал, но не слишком активно:
– Тебе показалось…
Габриэль заплакала. Из ее груди вырывались тихие сдавленные рыдания. Голову она опустила, поэтому он не видел ее лица.
Марк усадил ее на кровать, обнял за плечи и, словно малого ребенка, стал ее укачивать.
– Знаешь что? – спросила она прерывающимся от рыданий голосом.
– Что?
– Больше всех я ненавижу себя.
Глава 15
Пятнадцатое июля. День рождения Остина.
"Это не день рождения, а фарс, – подумал Остин. – И самое главное, что и я, и Молли об этом знаем".
Он сидел на кухне, опираясь на новую трость из черного дерева. Эми говорила, что трость придает ему солидность. Остину очень хотелось в это верить, но как-то не получалось.
Они с Молли вернулись из очередного похода к доктору, после чего Молли занялась тортом. Это был праздничный торт – в честь его дня рождения. По нынешним временам – редкость! С тех пор как Эми от них съехала, дни рождения они не праздновали.
На холодильнике орало радио. Сделав паузу в выступлении рок-певцов, диск-жокей вдохновенно повествовал о погоде: "Сегодня жарко, так что напяливайте на себя купальные костюмы – и бегом к воде. На городском озере сегодня день пепси. Покажете шесть пустых жестянок, получите бесплатный билет на пляж. Ну а пока вы втираете себе в кожу масло для загара, мы заведем для вас одну старую песенку – как раз под настроение".
Тягучая песня наводила на мысли о лете, белых парусах, ярком солнце и прогулке босиком по песчаному пляжу.
Молли всегда любила жару, а Остин – нет. Но сегодня ему показалось, что жара в принципе не такая уж плохая вещь и совсем его не тяготит. Все дело было в том, что в жаркую погоду у него улучшалось кровообращение и меньше болели суставы.
Если бы не вечеринка, которую затеяла Молли, день был бы просто чудесный.
Остин ненавидел вечеринки. Всякие, в том числе и те, что устраивали по случаю его дня рождения. От дурацкой песни "С днем рожденья, милый Остин…" и процесса задувания свечей на торте его начинало тошнить. Все праздничные ритуалы он называл собранием глупостей. Особенно в этом смысле выделялся Новый год. В этот вечер люди надевали дурацкие шляпы, колпаки и маски и вели себя, как последние идиоты. Остин в этом балагане никогда не участвовал, но чувство, что он наделал массу глупостей, по какой-то непонятной причине оставалось.
Остину очень хотелось, чтобы на праздник приехала Эми, но она с Крисом и Мелиндой находилась в Канаде. Это была экскурсия, которую она запланировала почти год назад. Что и говорить, дочь верно расставила приоритеты. Поездка с семьей за границу, конечно же, куда важней, чем день рождения жалкой человеческой развалины, именующейся ее отцом.
– Придут Сэмми и Рейчел, – сообщила Молли, пытаясь определить его реакцию на это сообщение.
Зачем, спрашивается, она пригласила Сэмми? Знает же, что ее братец – последний человек на свете, кого он хотел бы видеть.
Когда Остин понял, что Молли так никогда его и не полюбит, ему ничего не оставалось, как подыскать этому удобоваримое объяснение. И тогда он пришел к выводу, что способность любить у нее полностью атрофировалась из-за смерти ее любовника и из-за выкидыша, положившего конец ее первой беременности. Но потом из Вьетнама вернулся Сэмми, и Остин понял, что его теория ни к черту не годится. Молли прямо-таки боготворила брата.
А вот он, Остин, невзлюбил Сэмми с первой же встречи. Уж больно этот Сэмми был остроумен, улыбчив и обаятелен. В этом смысле он превосходил Остина, а Остин ничего не мог ему противопоставить. Что греха таить, Остин никогда не относился к людям, которых называют "душа компании".
Короче, ни к чему ему этот вечер, совершенно ни к чему.
Надо бы сообщить об этом Молли, но у него, как на грех, кончилась бумага. Чтобы привлечь внимание жены, Остин взял карандаш и постучал тупым концом по пластиковой подставке с зажимом.
Это означало: "Молли, принеси мне бумагу. Немедленно".
Молли повернулась к мужу и окинула его оценивающим взглядом. Будто инфузорию какую-то рассматривала.
– Ты слишком полагаешься на бумагу и карандаш. Между тем тебе следует развивать речь.
Насчет речи она была права. Но Остину не нравились утробные звуки, которые он издавал. И потом: он имеет право требовать все, что ему нужно. Неважно, бумага это или что-то другое. Если ему не дадут бумаги, он будет писать на обоях. В конце концов, он у себя дома.
Остин потянулся карандашом к обоям.
Молли, скрестив на груди руки, наблюдала за его действиями.
– Не глупи, Остин. Я дело говорю.
Он понял, что попытка шантажа не удалась. Она ему не поверила. Отшвырнув карандаш, Остин подался всем телом вперед, выпятил губы и с трудом произнес:
– Д-дай м-мне б-бумагу.
– Она тебе ни к чему. Но если ты придерживаешься другого мнения, пойди и возьми сам.
Молли была права. Как обычно. Чтобы попасть в кабинет, ему нужно было сделать всего десять шагов. Но ему-то хотелось, чтобы бумагу принесла она. Остин, опираясь на палку, стал подниматься с места. Пусть видит, как ему тяжело. Ему и в самом деле каждое движение давалось с трудом. Сегодняшние занятия с логопедом совершенно его вымотали.
Молли сделала вид, что ничего этого не видит.
Упрямая. Неужели она всегда была такой неуступчивой? Что-то прежде он этого за ней не замечал.
– Если тебе нужно, – сказала она твердо, – сам принесешь.
Остин приподнялся, но потом снова тяжело опустился на стул.
– Т-ты м-меня… у-убиваешь…
Ага! Проняло… По-видимому, его последние слова основательно напугали Молли, поскольку она сразу же метнулась в кабинет за бумагой.
Остин прислушался: из кабинета не доносилось ни малейшего звука. Когда Молли вернулась на кухню, в руках у нее ничего не было.
Остин удивленно выгнул бровь: а где же бумага?
– Тебе не удастся меня обдурить, – жестко сказала она. – Если тебе нужна бумага, пойди и возьми сам.
Остин сдался. Какой смысл затягивать эту сцену? Молли опять отыграла у него очко.
Она отвернулась к кухонному столу и снова занялась тортом – стала намазывать его кремом. Остин наблюдал за тем, как ловко она двигается, и думал, что его жена выглядит молодо и сексуально. Она была одета в прозрачную блузку, но он не заметил на ее загорелой коже белых полосок от купальника. Невольно напрашивался вопрос: какого покроя был купальник, в котором она загорала во Флориде, и был ли на ней купальник вообще? Один вопрос рождал другой: одна ли она загорала, и кто был тот мужчина, кто сопровождал ее в прогулках по пляжу?
Отогнав от себя эти неприятные мысли, Остин стал думать о другом.
О том, в частности, что прежде он всегда следил за тем, как Молли одевалась. Особенно, когда они куда-то шли вместе. Она, казалось, не уделяла большого внимания своему гардеробу и норовила нацепить на себя первую же тряпку, которая подворачивалась ей под руку. Временами у Остина складывалось такое ощущение, что она воспринимала их совместные выходы в свет как своего рода тяжкий крест, который ей помимо воли приходилось нести. То ли она и вправду не любила светских мероприятий, думал Остин, то ли надевала на себя маску страдалицы намеренно – чтобы испортить ему настроение.
Из ненависти к ее бесцветным, старомодным нарядам он даже как-то раз взялся за ножницы и изрезал на кусочки одно ее особенно уродливое платье. Разбросав обрезки по полу спальни, он стал ждать, что будет дальше. Но ничего не случилось. Молли сказала только, что если бы кусочки были побольше, их можно было бы отдать соседской девушке по имени Кэрол, которая занималась шитьем лоскутных ковриков.
Ее умение держать себя в руках временами вызывало у Остина вспышки ярости. Когда-нибудь, думал он, я сделаю так, что она потеряет над собой контроль. Рано или поздно, но это случится. Обязательно.
Молли поставила перед ним готовый торт. Хотела, должно быть, чтобы он на него полюбовался.
– Лимонный, – сказала она при этом. – Твой любимый.
Вот как она ставит вопрос! Его любимый, не ее. Мы, дескать, такое не едим. На торте желтым кремом было выведено: "С днем рождения, Остин". Он знал, что торт приготовлен по новому рецепту и содержит минимум холестерина. "Должно быть, – подумал Остин, – вкус у него, как у промокашки".
Он с ненавистью посмотрел на торт. Это чудо кулинарии символизировало его, Остина, болезнь, беспомощность и ту власть, которую имела над ним Молли.
– Н-не х-хочу… п-ра… – начал было Остин, пытаясь озвучить свое нежелание участвовать в вечеринке. Не получилось. Слово "праздновать" было слишком длинным и трудным. Слово "торт" было куда легче. – Н-не х-хочу… т-торт. – Он поднял руку, чтобы сбросить блюдо с тортом на пол.
Молли не позволила ему этого сделать, выхватив блюдо прямо у него из-под носа.
Остин заворчал, как пес.
– Между прочим, я пригласила Габриэль, – спокойно заметила Молли, ставя торт на холодильник – подальше от его загребущих рук.
Габриэль?
Остин поморщился: не был уверен, что ему хочется видеть Габриэль. Ведь они недавно встречались, не так ли? Между тем его состояние не располагало к частому общению с кем бы то ни было. Остин не относился к тем людям, которые любят демонстрировать другим свои кровоточащие язвы.
Это все Молли подстроила. Она считается его женой, а поступает, как самый лютый его враг. И умный враг, надо признать. Она мигом раскусила его план, направленный на то, чтобы удалить ее из дома. Как он ни старался, добиться своей цели ему не удалось. Но, может быть, дело вовсе не в Молли, а в том, что его план нехорош?
Определенно, все дело в плане. В игре, которую он затеял, важно уметь признавать свои ошибки. Если его план нехорош, он создаст новый, разработает иную стратегию поведения…
– С днем рождения, милый Остин, с днем рождения тебя!
Певцы они, надо сказать, были неважные. Одна только Рейчел кое-как вела мелодию. Ее, правда, с легкостью перекрывал Сэмми, который ревел, как пьяный матрос.
Когда пение закончилось, все захлопали в ладоши и засмеялись. Все – за исключением виновника торжества.
Молли считала, что вечеринка – лучшее средство отучить Остина разыгрывать из себя инвалида. Она как никто знала, что ее муж не любит выглядеть в глазах других людей слабым и беспомощным. Но она не учла одного важного обстоятельства: того, что Остин все еще оставался больным человеком, причем не только физически.
Теперь она начинала понимать, что задуманное ею мероприятие может стать жестоким испытанием для ее мужа. Эта мысль весь вечер не давала ей покоя, и она не раз корила себя за то, что вынудила Остина сделаться центром внимания, чего он терпеть не мог.
Остин восседал во главе обеденного стола. По левую руку от него расположился Сэмми, а по правую находилась Габриэль. Все ждали, когда Остин задует свечи. Их было десять. Все надеялись, что уж с десятью-то Остин как-нибудь справится.
Остин, упираясь руками в стол, медленно поднялся на ноги, а потом наклонился вперед.
Что будет, если он упадет? Угодит лицом прямо в именинный пирог? Наверняка он решит, что она специально все это подстроила, чтобы его унизить. И никогда ее не простит.
– Ну, задувай скорей свечи, – сказала Габриэль. – Только не забудь загадать желание.
Остин оглядел стол, сидевших за ним гостей и остановил взгляд на Молли. Его губы едва заметно дрогнули: казалось, ему пришла в голову какая-то мысль, показавшаяся ему забавной.
"Скорее всего, – решила Молли, – он загадает, чтобы я поскорей убралась из этого дома".
Остин начал задувать свечи. Получалось это у него не слишком хорошо, поскольку его координация все еще оставляла желать лучшего. Габриэль, забросив волосы за плечи, наклонилась вперед и стала ему помогать.
Когда дело было сделано, Сэмми хлопнул Остина по плечу, едва не сбив его при этом с ног. Тут же сообразив, что с выражениями добрых чувств он несколько переборщил, Сэмми подхватил Остина под руку и помог сохранить равновесие.
Одно время Молли считала, что Остин и ее брат смогут поладить и даже стать друзьями, но этого не случилось. Возможно, по той причине, что они чрезвычайно друг от друга отличались. Сэмми был открыт, импульсивен и самую малость театрален. Остин же, наоборот, был сдержан до крайности и никогда не демонстрировал своих чувств.
– Хорошо держишься! – воскликнул Сэмми, обращаясь к Остину. – Кстати, сколько все-таки тебе сегодня стукнуло?
Молли следила за тем, как шевелил губами Остин, пытаясь собрать ускользающие звуки в слова.
– Д-двес-с-сти… – помолчал, подумал и добавил: – П-по… м-меньшей м-мере.
Сэмми засмеялся. Остин засмеялся тоже.
Молли затаила дыхание. К большому ее удивлению, муж и брат не поцапались, хотя ситуация была щекотливая. На ее памяти такое было впервые. Интересно, смогут они относиться друг к другу по-доброму еще хотя бы час?
Сэмми всегда был парнем чувствительным. С детства. Особенно же его чувствительность развилась после того, как он попал в аварию. Казалось, он умел воспринимать боль других людей как свою собственную. Молли, во всяком случае, считала, что по отношению к Остину он не позволит себе никакой бестактности, как бы сурово ни третировал его Остин в прошлом. Так что поведение Сэмми ее не удивило. Другое дело Остин. Вопреки обыкновению, к конфронтации с Сэмми он совсем не стремился.
Невероятно!
Габриэль взяла нож и стала нарезать торт на куски.
Интересное дело. Прежней острой неприязни к сестре мужа Молли больше не испытывала. Возможно, по той причине, что уже успела немного к ней привыкнуть. А может быть, это произошло потому, что на этот раз Габриэль оделась далеко не так вызывающе, как прежде. На ней были "бермуды" из джинсовой материи и розовая футболка. Да и с косметикой она не переборщила: была накрашена аккуратно и в меру. При всем том у ее глаз и в углах рта собрались морщины, которых не могла скрыть никакая косметика. Это было свидетельство выпавших на ее долю испытаний и трудностей.
Не в обычае Молли было испытывать материнские чувства по отношению к другим людям, даже если возраст ей это и позволял. Но в случае с Габриэль происходило обратное. Она чувствовала себя куда старше этой женщины и умнее ее. У нее даже появилась странная потребность опекать ее и защищать, хотя она знала, что Габриэль видала виды и сама привыкла выбираться из жизненных передряг.
Настала пора заняться подарками. Но прежде их следовало распаковать: развязать ленточку, снять оберточную бумагу, открыть коробку. Это было непростое для больного человека дело, требовавшее хорошей координации движений. Молли подумала, что Остину это не по силам, и еще раз пожалела о том, что устроила вечеринку.
На удивление, это мероприятие прошло как по маслу. Во многом благодаря тому, что Сэмми и Рейчел очень тактично помогали Остину распаковывать подарки.
Габриэль подарила брату книгу с короткими стихами и скороговорками, предназначавшимися для развития речи. Полезный подарок, а если принять во внимание, кто именно его сделал, просто уникальный.
Вечеринка подходила к концу. Гости благодарили за угощение, пожимали руку Остину, желали ему всяких благ и направлялись к выходу.
Чтобы Остин мог проводить гостей, Молли вручила ему подаренную Эми трость из черного дерева. Остин нахмурился, но трость все-таки взял и, опираясь на ее массивную рукоять, прошел к двери. Двигался он тяжело, припадая на одну ногу, а во всем его облике сказывалось сильное утомление.
В дверях Сэмми указал на жену и сказал:
– Между прочим, у нас будет ребенок.