Но мастер с воодушевлением взялся за дело.
Для начала он пожелал увидеть то, на что должен быть похож будущий собор. Иван Васильевич с готовностью отправил Фиораванти во Владимир. Поведение итальянца во Владимире князя немало позабавило.
Вечером, навестив жену, он со смешком рассказывал, что во Владимире мастер не просто похвалил умение русских зодчих, возводивших собор, но объявил, что это "наши строили".
- Ты скажи ему при случае, что фрязинов во Владимире до него никогда не видали. Или он нашими русских зовет?
Но София Фоминична не скоро сумела поговорить с приглашенным мастером, у нее были свои заботы, она на сносях…
Второй ребенок родился через два месяца после Пасхи. Это снова была дочь, которую назвали Феодосией. Радоваться бы, София и радовалась, хотя очень ждала сына.
Фиораванти, сам того не ожидая, помог Софии пережить эту "неудачу". То, что творилось на площади, где сначала невиданным способом разрушали стены прежнего собора, потом копали глубокие, куда глубже обычного, рвы под фундамент, забивали огромные сваи, отвлекло всех от рождения княжны и от самой княгини.
Осенью Иван Васильевич ушел в Новгород, нет, не войной, напротив, пошел суд рядить, как полагается государю. Фиораванти взял с собой, все равно зимой строительство невозможно, а в походе мастер пригодился - он построил наплавной мост через Волхов и следил за артиллерией.
А София снова носила ребенка и, конечно, снова мечтала о сыне…
В мае наконец на крепком фундаменте начали возводить стены. Все лето росли стены, рос и живот Софии. Она по-прежнему старалась не показываться на людях, Иван Васильевич приходил к супруге поговорить, да и то изредка, но София понимала, что надо вытерпеть и это. Присказка была одна:
- Ничего, вот рожу сыновей, тогда все и изменится.
Прикладывала руку к животу, вопрошала:
- Как ты там, родной?
И не было заботы важней, чем выносить вот это дитя.
Ей бы носить еще месяц, на Константина и Елену должна родить, Константином в честь деда-императора и назвали бы. Но ночью вдруг скрутила неведомая боль все внутри, заставив застонать. На схватки не похоже, да и рано. София испуганно терпела, покусав губы до крови, гладила живот, успокаивая дите и себя, но получалось плохо, ребенок рвался наружу.
Когда стало крутить поясницу, поняла, что все-таки схватки, но решила никому не говорить, свекровь не звать. Непохожесть этих родов на предыдущие внушала ей уверенность, что уж на сей раз сын! Да, конечно, именно так рождаются сыновья - с криками и болью, но София согласна вытерпеть все, только бы родился мальчик.
Великого князя привычно не было дома. Он не ездил на рати, как делали до него московские великие князья, но нередко уезжал на богомолье в монастыри либо просто в вотчины по делам, много и с удовольствием охотился.
Но то, что Ивана Васильевича с Иваном Молодым не было на Москве, к лучшему, мужчинам ни к чему присутствовать при родах, это женское таинство, и чем меньше людей знает о роженице, тем лучше.
София мечтала родить сына тихо, без звериных воплей, которые издают роженицы, потому все время схваток терпела, стискивая зубы.
Евлампия и сенные девки бестолково топтались вокруг, не зная, чем помочь. Одна из девок предложила истопить мыльню да отвести княгиню туда, но София категорически не желала, чтобы ее надежда и гордость родился в темной мыльне.
- Нет! Я рожу так, как это делают в Риме и делали в Константинополе.
Но шли час за часом, а родить легко и молча не удавалось. София теряла силы, чувствуя, что умрет вместе с ребенком.
Одна из девок вопреки запрету все же сообщила великой княгине. Мария Ярославна прибежала, отдала нужные распоряжения и через час в жарко натопленной мыльне на свет появилась девочка. Она была такой маленькой и слабенькой, что сумела лишь открыть глазки, на крик сил не осталось. Позови София на помощь сразу, все могло случиться иначе. А, может, и нет, слишком рано девочка попросилась на свет.
Мария Ярославна обнадежила:
- Бог даст, выживет, хотя слабенькая очень. Крестить успели бы, худо, ежели некрещеная в мир иной отойдет.
Крестить успели, назвав Еленой, но и только. Крошечный гробик и первое материнское горе. София ничего почувствовать не успела, лежала едва живая, почти ничего не понимая, не слышала, не чувствовала.
Уж после, когда плакала горькими обидными слезами в опочивальне, пришла великая княгиня, присела, погладила по волосам, пожалела:
- И-и… милая… Сколько их, детушек, рождается да умирает? К этой дочери ты и привыкнуть не успела, на руках не подержала, а у меня старшенький четырех лет умер, Симеон и двух не прожил, а дочка больше - десяти лет была, когда умерла от горячки. Вот когда тяжело - когда твое дитя, выстраданное и сил полное, недужит, а ты помочь не можешь. Вы молодые, сильные, будут еще детки, будут…
Мария Ярославна была права, у Ивана и Софии родилось еще много детей. А тогда София рыдала не только из-за умершей крошечной дочери, но куда больше, что это снова дочь, а не сын.
По Москве снова ползло: деспина сыновей рожать не способна. Что с нее возьмешь - римская жидкая кровь. О том, что царевна византийская, не вспоминали.
Одно хорошо: дочери царевны вместе с их матерью не были опасны никому. Даже Иван Молодой, уверовав, что брата-соперника не будет, смотрел с усмешкой, но не так зло и ревниво.
Ивану Васильевичу тоже не пришло в голову утешать: мало ли деток умирает, едва родившись?
А вот старый врач Софии Феодосий Христопуло решился на трудный разговор с великим князем. Понимал, что может головы лишиться, но он был стар, а княгиня еще молода, и если ценой собственной жизни Феодосий мог спасти ее жизнь, он был готов это сделать.
Иван Васильевич разговору удивился. Да и кто бы не удивился, услышав такое:
- Государь, царевна уже третьего ребенка рожает за три года. А ведь она еще не привыкла к здешней погоде, ей трудно. Если еще также часто дети будут, то она погибнет. И детей осиротит.
Глаза Ивана Васильевича прищурились, в них появился именно тот блеск, который не сулил ничего хорошего.
- Это княгиня тебя просила со мной поговорить?
Врач замахал руками:
- Что вы, государь! Если царевна узнает, она меня сама убьет. Нет, это я из своего опыта говорю. Надо немного подождать… потерпеть…
- Сколько ждать?
- Год… два…
Говорил старый грек и гадал: сразу его великий князь убьет или сначала в тюрьме подержит. Но тот пробурчал:
- Что ж мне, в опочивальню не ходить?
Христопуло набрался храбрости и пообещал:
- Зато после сыновья пойдут.
- Почему ты уверен?
И снова грек сказал то, в чем уверен быть не мог, но он спасал жизнь своей госпожи, своей любимицы, ведь лечил их семью еще в Морее, знал все их секреты, а царевна, уезжая из Рима, не бросила старика пропадать.
- Так всегда бывает.
- Ладно… иди…
Не сразу послушал грека Иван Васильевич, заглянул в опочивальню жены, да и остался. Не прошло из четырех месяцев, как случилась трагедия - у государыни начались страшные боли и рези, а потом и выкидыш.
На сей раз Иван Васильевич пришел проведать Софию, повздыхал рядом, а потом сообщил:
- Потерпеть нам с тобой надо. Ты отдохнуть должна, иначе и детки не выживут, и сама помереть можешь. Потерпеть.
София и сама понимала, что так, но как терпеть, если муж горячо любимый, а плоть с очередной беременностью не справляется? На странные слова Ивана только кивнула, закусывая губу, чтоб не расплакаться. А когда он ушел, поревела вволю.
Тяжелой была ее женская доля, не до правления Московией, не до умных книг, прочитанных в Риме, не до мудрых речей, услышанных от учителей, ей бы сына родить… Это стало смыслом существования, пока нет сыновей, остальное не важно.
Она великая княгиня, но если и появляется где, то стоит за спиной мужа, свекрови и пасынка. В покоях все богато - на полах шемаханские ковры, из-за которых шагов не слышно, теперь уже зеркала венецианские, злата и серебра достаточно, много драгоценностей в больших ларцах, слуг множество, наряды любые, от яств столы ломятся… Но все это словно дано на время, словно она ни на что прав не имеет. Пока сына не родила - не имеет.
София чувствовала, что начинает тихо ненавидеть свою жизнь и свекровь. С пасынком отношения не сложились с первого дня. Жизнь в Москве оказалась совсем не такой, какой виделась из Рима…
Княжич Василий
Жизнь в Москве действительно была иной.
София и в Риме никогда не стояла в первых рядах, всегда позади, всегда в стороне. Никогда не была богата и самостоятельна, всегда подчинялась и послушно выполняла все приказы. А как иначе, если ты нахлебница, бесприданница, сирота?
Никто не знал, каково это для девушки с сильным характером, сильной волей и огромнейшим честолюбием. Она была племянницей и внучкой императоров, дочерью правителя Мореи, но при папском дворе жила из милости. Мечтала стать королевой и правительницей, но один король, пусть и незаконный, ее замуж не взял, а в Москве София снова стала нахлебницей.
Как ни старалась, и она сама оставалась для москвичей чужой, и московские порядки для нее тоже.
Полнота княгини никого не ужасала, а вот ее нежелание сурьмить брови полосками, наводить свекольным соком яркие пятна на щеки и чернить зубы вызывало осуждение у боярынь. Сначала София ужасалась:
- Почему у многих черные зубы?! Так много выпало?
Она слышала, что при рождении детей женщины нередко теряют зубы и волосы, но черным-черно было и во ртах у молоденьких боярышень.
Евлампия разузнала и объяснила:
- Зубы чернят, чтобы все подумали, что они больные. Зубы то есть.
- Зачем?!
Услышав объяснение, не сразу поверила, поскольку звучало оно так:
- Зубы болят от сладкого, а сладкое едят те, кто богат. Значит, больные зубы у богатых. Вот и чернят даже здоровые, чтобы казались больными.
- А щеки зачем свеклой мажут даже те, у кого румянец свой?
- Мода такая. Как в Риме волосы надо лбом бреют и брови выщипывают, так и здесь щеки румянят.
В Риме София категорически отказывалась выщипывать брови и ресницы и брить волосы до самого темени, здесь она также отказалась сурьмить брови, румянить щеки и красить зубы.
- Ничего, я их изменю! Дайте только срок - заставлю вас стереть свеклу со щек.
Ошиблась, не удалось, хватило и других забот, не до борьбы с румянами, если ты и твои дети в смертельной опасности день за днем, год за годом. Даже ближние боярыни продолжали выглядеть раскрашенными куклами, что их совсем не печалило.
София нередко кручинилась, что не может помочь мужу.
Все твердили, что Иван Васильевич хитер, видела это и его жена. Мало того, великий князь старался везде, где только можно, обойтись без рати. Если можно договориться - договаривался, подкупить - подкупал, запугать - запугивал. Договаривался за спиной, соблазнял какой-то выгодой, даже подбивал на предательство и не сдерживал собственные обещания.
Иван Васильевич никогда не слышал о Макиавелли, но если бы прочитал его книгу "Государь", то поразился, насколько точно итальянец описывал его собственную стратегию. Николо написал это наставление позже смерти правителя Московии, едва ли даже слышал о нем, но суть настоящего государя ухватил и описал точно. Иван Васильевич был настоящим государем - очень разумным, сильным и властным, не всегда обремененным чувством справедливости и не всегда честным. Наверное, иначе нельзя.
Но Софья видела и другое: иногда можно было просто перехитрить, великий князь действует в лоб. Подсказывать значило унижать его, а к этому Иван Васильевич очень чувствителен.
И она решила действовать иначе - предлагать свою хитрость ему в помощь.
Повод представился вскоре.
Возвращаясь на княжий двор со строительства Успенского собора, они заметили крутившихся там же ордынцев, что со двора наместника. Все этот ханский баскак знает, все учитывает! Каждый кирпич на заметку взял, каждое бревнышко. Чуть что, сразу укоряет, мол, лжет московский князь, жалуется, что золота мало, а сам строит и строит…
Великий князь зубами заскрипел:
- Соглядатай в Кремле сиднем сидит! И ведь не выставишь, хоромины ордынские когда еще построили.
София задумчиво произнесла:
- Хоромы горят иногда.
Иван Васильевич вздохнул:
- Мы с дьяком Курицыным о том давно думали. Так ведь из-за пожара может половина Кремля сгореть. Не столь его накажем, как остальных.
- Государь, дозволь мне за дело взяться?
Иван скосил глаза на жену, хмыкнул:
- Удумала чего?
- Удумала. Могу я ордынского наместника к себе пригласить, попотчевать? Лучше, чтобы тебя в Москве в то время не было.
Князь изумленно уставился на супругу: да в своем ли она уме?! София поняла, рассмеялась:
- Не бойся, государь, не в опочивальню позову, но на княжий двор. А ты и впрямь поехал бы поохотиться.
Через два дня Москва наблюдала удивительное зрелище: к ордынскому двору быстрым шагом направлялась молодая великая княгиня, а за ней семенили, то и дело осеняя себя крестным знамением, еще с десяток боярынь, чуть поодаль слуги. На ордынском дворе засвистели, и охрана вмиг окружила дом, натянув луки.
Но София входить во двор не стала, она остановилась, указывая на что-то над крышей, дождалась, пока женщины согласно загалдели, истово перекрестилась, по-прежнему глядя вверх. Выскочивший из дома наместник тоже задрал голову, но ничего не увидел, даже привычных ворон не было. Что они там узрели?
Прогнать бы плетьми, да впереди бабьей толпы великая княгиня. А ко двору со всех сторон уже сбегались москвичи. Понимая, что может произойти столкновение, наместник сам шагнул за ворота, толмач протиснулся следом.
- Что надо?! - Ордынец вовсе не был вежлив, сказывалось беспокойство из-за странного поведения княгини.
София поняла, что достаточно напугала баскака, пора и переговоры начинать, отвела взгляд от чего-то над крышей, что не видел никто другой, смиренно объяснила:
- Не серчай, мурза. Видение мне - над твоим двором лик святого Николая.
- Что?! - ужаснулся ханский наместник. - Где?!
- Неужто не видишь? Вон он. Все видят. - Княгиня обвела рукой стоявших вокруг женщин. Те закивали, загалдели, мол, видим, видим!
Наместник невольно поежился, но держался:
- И что?
- Храму быть в этом месте! - Палец великой княгини решительно ткнул прямо под ноги наместнику, тот невольно отскочил, словно храм мог придавить загнутый носок его сапога. - Святой Николай место для храма своего указал.
- А я куда? - даже растерялся ордынец от такой наглости.
София обнадежила:
- И тебя поселим, Москва большая. Ты уж прости меня, не могу сейчас говорить. - Она кивнула наверх, словно там все еще виднелся образ святого. - Приглашаю в княжеские покои ныне отобедать да побеседовать о сем невиданном чуде. Это чудо - честь тебе, такая не каждому выпадает. Знать, заслужил чем…
Ордынец буквально раздваивался: с одной стороны, его славили, с другой - соглашаться на выселение вовсе не хотелось, ему удобно жить именно в том месте и пристально следить за всем, что происходит в Кремле.
Но женщина была настойчива, ордынец согласился прийти отобедать, правда, сделал это хмуро, словно чтобы отстала.
София махнула рукой:
- Пора возвращаться.
Бабья толпа двинулась в обратный путь. Семенившая рядом с Софией Олена осторожно поинтересовалась:
- А если не придет?
- Куда он денется!
Наместник пришел. Конечно, не один, но никто и не ждал одного. София яств не пожалела, а с порога поднесла чарочку с поясным поклоном. Ордынцу объяснила, что вино из Рима прислано, но о том, что верная Ксантиппа в него кой-чего добавила, говорить не стала.
Потчуя ненавистных гостей, рассказывала о своем видении, мол, святой Николай указал ей на место, где ему должна быть поставлена церковь, а святых надо слушать. Ордынцы, привыкшие чтить всех богов на землях, которые завоевывали, беспокойно ерзали.
Ласково, но твердо журчал женский голос, услужливые пышногрудые девки подливали и подливали вино, норовя прижаться всем телом, ордынцев разморило, и немного погодя княгиня получила согласие наместника переехать в другой дом. О том, где будет этот другой, конечно, не говорилось. А, может, и было сказано, да в голове от фрязского вина уж слишком сильно шумело, причем не у одного наместника, его сопровождающие тоже были согласны на все.
Откуда-то появился писец с бумагой, наместник, одной рукой обнимая хихикающую девку, другой приложил печать к воску…
Заснули там, где пили, хорошо, что лавки в Москве широкие.
Солнце уж давно поднялось в небо, когда наместник наконец разлепил глаза. В голове гудело, во рту гадко, никаких девок рядом, только спящие сотоварищи. Ордынцу было знакомо это состояние, похмельем звалось. Если пить русские меды, то голова не болит, а вот если вина заморские… Ох как теперь будет плохо!..
Слуги принесли опохмелиться. Это были просто холопы, но баскаку все равно. Немного посидел, приходя в себя. В голове все равно стучало и даже громыхало. Неужели так много вина вчера выпито?
Но стучало не только в голове.
С трудом придя в себя и добравшись до двора, он не поверил собственным глазам: дюжие молодцы попросту крушили его дом!
Подскочил помощник, сказал, что вещи уже перенесли…
- Куда?! - взревел ордынец.
- Как ты повелел. От княгини еще вечером люди пришли, показали твою печать на грамоте, всю ночь утварь носили, а с утра хоромы разметывать начали. Сказано, что здесь церковь их святому стоять будет.
Наместник застонал то ли от головной боли, то ли от того, что его обманула женщина! Но святой… Неужели она действительно видела что-то над этим местом? Ордынцы считались с местными верованиями, они знали, что хуже нет навлечь на себя гнев местных богов.
В конце концов наместник просто махнул рукой: ладно, он заставит построить куда больший и лучший дом, например, прямо на княжьем дворе!
Эта мысль так понравилась, что он невольно хихикнул. Успокоившись, ордынец отправился на новое место.
Когда через два дня князь Иван Васильевич вернулся в Москву, то застал на месте бывшего наместничьего дома только груду бревен, а злого как черт ордынца - в посаде. Оказалось, что для него нашелся лишь старый дом Беклемишева далеко за стенами Кремля.
Княгиня не собиралась строить наместнику новый рядом.
Зимовать в запущенном боярском доме, где из всех щелей страшно дуло, а печи дымили (нашлись старатели, сумевшие это устроить), оказалось тяжко, а княгиня ни к зиме, ни даже весной церковь не заложила, словно и не думала этого делать. На вопрос наместника, почему не возводит храм своему святому, как тот требовал, беспечно ответила:
- А он передумал. Видать, испоганили место-то?
Князю объяснила так:
- Какой же храм на месте поганом? Буде надобность в застенке или еще чем таком - теперь есть где.