Иначе ходила, чем первые разы, как-то спокойней, уверенней. О приметах не спрашивала, даже пресекала такие речи, если заводили. И от себя мысли о будущем ребенке гнала. Почувствовав схватки, не стала скрываться, позвала повитуху, пошла в мыльню, кричала, когда было очень больно.
Великий князь старательно скрывал свой интерес к происходящему в покоях жены. Столько раз рождались девочки либо роды были неудачными, что сглазить боялись все, а Иван Васильевич даже мысленно. Потому, когда оттуда прибежали с известием, что началось, постарался заняться делами, чтобы только не думать.
Он сделал все, чтобы оградить жену от чужого недоброго глаза. София почти не появлялась на людях, изредка, только в самые большие праздники выходила в собор, всегда и везде держалась не просто позади мужа и свекрови, но старалась в глаза не бросаться. После того памятного разговора все, в том числе и Иван Молодой, решили, что великий князь и вовсе не ценит жену, ее место в опочивальне и рядом с детьми.
София правильно поняла заботу мужа, правильно себя повела. Пусть Москва и пасынок с его сторонниками думают что хотят, у нее свои заботы. Вот родит сыновей одного за другим и покажет себя во всей красе!
И вот 25 марта, на день Гавриила и Василия, исполнилась страстная мечта Софии - она родила сына!
Княгиня не слышала, как свекровь сказала своей ближней боярыне:
- И-и-и… что ни родится на Гавриила, все уродливо и неспоро.
Та угодливо закивала:
- Да, государыня-матушка, чего хорошего от такого дня ждать?
София этой приметы не знала, для нее первый сын был самым красивым и ладным. Дочери дочерьми, но сын!..
Примета не сбылась, княжич Василий Иванович родился крепким и красивым, таковым оставался всю жизнь. Не во всем счастливую, трудную и к концу осуждаемую подданными, но долгую жизнь.
В памяти людской он навсегда останется словно между двух Иванов Васильевичей Грозных - своих отца и сына. Запомнится москвичам тем, что после двадцати лет счастливого, хотя и бездетного брака отправит свою жену Соломонию Сабурову в монастырь, чтобы жениться на литовинке Елене Глинской, которая родит ему сына Ивана, будущего Ивана IV Васильевича Грозного.
Но тогда до этого было еще очень далеко, в колыбели лежал крепкий младенец, кормили которого две мамки, одна не справлялась. Великий князь радовался:
- Наконец-то! Прав был старый грек, советовавший "потерпеть".
Крестили младенца в Троице-Сергиевом монастыре, имя дали двойное - крестильное Гавриил и для остальных назвали Василием. София и сама не могла объяснить, почему упорно звала сына первым именем, когда все вокруг называли вторым. Это было ее право, она желала хоть чем-то отличаться. Василий Иванович воспринимал свое крестильное имя, как данное матерью, их тайну, это особенно роднила мать даже через много лет со взрослым уже сыном.
А через полгода София Фоминична снова сообщила мужу, что в тяжести…
Щедро одарил жену Иван Васильевич, но не деньгами или земельными владениями, как стоило бы, а украшениями. София вздыхала:
- Ларец полон, а денег даже на милостыню нет. Была в Риме нищей - и в Москве такой осталась. Живу словно из милости у собственного мужа.
Это была горькая правда, все княгини и даже княжны вокруг Софии имели земельные владения - деревни, села и даже города, приносившие им какой-то доход, у Марии Ярославны вон целый Ростов, а у великой княгини, кроме собственной опочивальни, в которой и ковер постелен с ведома мужа, ничего!
Иван Васильевич считал, что так и должно быть, ни к чему жене при живом муже заниматься хозяйством и свои деньги иметь. А о том, каково это - вечно ждать подачек и не подавать вида, что нуждаешься, не думал.
Понимала ли это Мария Ярославна? Конечно, понимала. Умная женщина, всегда имевшая собственные средства и щедро их раздаривавшая, не могла не знать о трудностях невестки, но это было еще одним средством давления на Софию, упускать которое княгиня-мать не желала. Она и внушала сыну, даже теперь находившемуся под сильным материнским влиянием, что женке достаточно мужниной любви и подарков, какие он сочтет нужным подарить. О себе почему-то не упоминала.
Зато понимал беду невестки младший из князей - Андрей Меньшой. Вологодский князь не забывал одаривать невестку и племянниц по праздникам, причем давал серебро или вещицы, которые советовал передарить в случае необходимости. Пусть немного, но это выручало.
Просить у мужа София считала унизительным, все надеясь, что догадается сам. Но Иван Васильевич был догадлив только в свою пользу, ждать от него милости не стоило.
Далеко не все радовались рождению сына у великой княгини, особенно недоволен был Иван Молодой.
Ивану двадцать один год, жениться самому давно пора, своих детей рожать, а он все позади отца. Тот назвал сына не только великим князем, но и соправителем, все время твердил, что следующее правление его, что никто не сможет перейти дорогу, но Иван Молодой все равно не был спокоен.
Почему? Что он предчувствовал? София никакого повода ненавидеть себя не давала, давно поняв правоту мужа, что гусей дразнить не следует. Но ее сын самим своим существованием был опасен старшему брату. Перед глазами Ивана Молодого разворачивалась трагедия отца и его братьев, когда Ивану Васильевичу никак не удавалось поставить "к стремени" желавших власти хотя бы в собственных уделах Андрея Большого и Бориса Васильевича. Не будет ли так и у него?
Иван Молодой не боялся, что не справится с младшим братом даже в будущем (расправа проста - в тюрьму неугодного или в монастырь, а то и вовсе казнить!), но не желал таких трудностей для себя. А потому злился на мачеху. Рожала бы девок и сидела в своих покоях!
Через год после первого сына София родила второго, названного Георгием (Юрием). Наверное, имя выбрал князь в честь своего любимого умершего брата. Этого мальчика крестили в Москве, София по-прежнему старалась не привлекать внимания к себе и к детям. Не время еще, а ждать и готовиться она умела.
Вокруг была не любившая ее Москва, равнодушная свекровь, скрипевший зубами уже взрослый пасынок, размалеванные боярыни, но был любимый муж и уже четверо маленьких детей. В том, что будут еще, София уже не сомневалась.
А к власти она еще придет…
Беда не приходит одна
Это был страшный год.
Сначала ничто не предвещало беды. Великий князь с октября был в Новгороде, оставив Софию уже круглой - она носила второго сына. К отъездам мужа жена привыкла, князь на коне чаще, чем на перине. В том, что будет сын, уверена. Девочки и Вася здоровы, сама София тоже.
Тревожные дни начались к февралю перед Масленой. Пришло известие, что недовольный расправой великого князя над Оболенским, перешедшим на службу к Борису Васильевичу, этот брат Ивана отправил семью в Ржев, ближе к литовской границе, а сам поехал к брату Андрею в Углич. Мятежные Борис и Андрей Большой в Угличе, при том что семья в Ржеве, это могло означать только повторение истории с Шемякой, когда тот метнулся из Углича на Москву, чтобы захватить ее.
Сначала гонец загнал трех лошадей, неся тревожное известие великому князю в Новгород, потом сам князь, возвращаясь в столицу. Иван примчался в Прощеное воскресенье, просил прощения у всех, даже у митрополита Геронтия, благословившего его сквозь зубы. И мать тоже словно окаменела, на вопрос, как быть, поджала губы:
- Умеешь обижать, умей и уступать.
На дворе февраль, летом хан Ахмат непременно на Русь пойдет, уже и с братьями своими договорился, и с Литвой тоже. Силищу поведет такую, какой Русь со времен Батыя не видывала, а братья на раздор решились. Неужто свобода боярина Оболенского стоила судьбы Руси?
Но братья припомнили Ивану все: и то, что после смерти Юрия Васильевича себе его выморочные города забрал, и что добычей разграбленного Новгорода не поделился, и что все решает советуясь, но советы не учитывая, и что вообще много воли себе взял…
Только сначала вовсе не желали с ним переговоры вести, собрались и отправились обозом в Ржев, а там?.. Неужели родные братья предадут и в Литву переметнутся? Раздерут Русь на части между Литвой и Ордой?
Иван не жаловался жене, он все еще считал, что не ее это дело, хватит с великой княгини забот с детьми. Было очень обидно, но София понимала, что ничего пока исправить нельзя. Она уже не сидела в тереме безвылазно, хотя по-прежнему боялась морозов. Однако и на людях появлялась редко, старалась просто уезжать куда-нибудь или гулять по двору, чтобы никто не видел. Москва так ее и не приняла, а она не приняла Москву.
Но были трое детей, и вот-вот родится четвертый. Может, Мария Ярославна и права - ее заботы в них, а остальное пусть князь решает? Но сама вдовая великая княгиня вмешивалась во все, София точно знала, что она поддерживает мятеж младших князей против старшего, даже подстрекает. Зачем? Неужели не понимает, что тем страшно мешает Ивану и ослабляет Московское княжество?
Все понимала Мария Ярославна, но вопреки всеобщему убеждению, что она добрая мать и прекрасная помощница, больше старшего из своих сыновей любила княгиня следующего - Андрея Большого, ему отдала многие из своих владений, но одного не могла - посадить своего любимца на московский престол.
И вот теперь бунт младших князей против старшего. Не время не только бунтовать, но и просто ссориться, вокруг Московии одни враги, к тому же между собой сговорившиеся. Если братья в Литву отъедут, совсем беда будет.
София не стала вмешиваться, все равно не послушают, но, прося прощения у мужа, мимоходом посоветовала:
- Примирись, лучше потерять меньшее, чем все.
Иван только метнул свой страшный взгляд на жену, но София уже научилась не обращать на его взоры внимания. Знала, что все понял, а раз понял, то учтет сказанное. Но если решит иначе, то ничем не переубедишь.
Беда вдруг оказалась на пороге, а отвести нечем. Одна надежда на разум супруга.
Иван смирился, отступил, отдал братьям все, что просили, выбив тем самым у них повод для возражений. Конечно, обиды остались, но в чем теперь винить?
К братьям ездил ростовский архиепископ Вассиан, митрополита Геронтия Иван Васильевич в помощники не позвал, не доверяя всевладыке. Обидно тому? А как же! Но когда судьба решалась, не хотел великий князь рисковать и сводить вместе своих соперников. Надо было братьев срочно из соперников в помощников превратить, чтобы не спелись с врагами. София права, лучше потерять малое, чем все.
А она в четверг (княжий день!) на шестой неделе поста ровно через год после первого сына родила второго. Георгий был не столь силен, как Василий, к тому же князь не рискнул выезжать даже в Троице-Сергиев монастырь, ребенка крестили в Москве, но разве это плохо?
Зато в Москву приехал долгожданный гость - Андреас!
София была несказанно рада.
В майских садах старательно гудели шмели, перелетая с цветка на цветок, было тепло и сухо. Андреасу понравилось в Москве, хотя нос воротил от деревянных зданий и пожарищ, без которых не обходился ни один год.
София старалась, чтобы брату было удобно, чтобы остался доволен приемом, просила остаться жить в Москве, но Андреас, сразу осознав, что воли здесь не будет совсем, торопился обратно. Он привез подарки великому князю и племянникам, получил ответные дары и засобирался обратно. В Москве уже знали тревожные новости - хан Ахмат собирается в новый поход. Примирение братьев Васильевичей произошло, но припозднилось, их противостояние подсказало ордынцам, что пора пытаться урвать свой кусок.
Оказываться в беспокойное время в чужой стране Андреасу не хотелось, Палеолог решил, что в Риме спокойней.
Перед самым отъездом в июне откровенно рассказал сестре о своем бедственном положении. София собрала все что смогла (своих средств у нее просто не было) и щедро сложила украшения в кошель брата. Что она еще могла?
А в ответ получила полный насмешек отзыв Палеолога о ее княжестве, о Москве и о ее житье-бытье. София сумела проглотить слезы и не подать вида, как это обидно - слушать полунищего братца, который ругает ее жизнь. Хотелось крикнуть, что у него и такой скоро не будет! Погряз Андреас в долгах, сестра понимала, что он быстро потратит все, что сумела собрать, снова влезет в долги и когда-нибудь просто поплатится за свои долги жизнью.
Но она ничего не могла поделать, не могла ни помочь, ни просто отругать Андреаса, он оставался единственным Палеологом: глядя на брата, София видела отца. Сам Андреас вдруг вздохнул:
- Одни мы с тобой на свете остались. Нет остальных Палеологов.
Они избегали упоминать Мануила, перешедшего в магометанство и служившего турецкому султану.
- Андреас, если будет трудно, приезжай, чем смогу - помогу.
- Ладно уж, - махнул рукой брат.
Андреас уехал, Иван Васильевич отправился с войском в Коломну.
Перед тем на совете с боярами, матерью, митрополитом и воеводами решал, как поступить. Слишком серьезной оказалась угроза: против Москвы шел не просто хан Ахмат, как в год приезда Софии, ныне он собрал большое войско, очень большое. И с Литвой сговорился, что вместе выступят, и ливонцы своего не упустят. По всему выходило: Москве либо окончательную победу над Ордой одержать, либо навсегда исчезнуть.
Был выход: покориться Ахмату, выслать послов вперед с богатыми дарами, на веки вечные данниками остаться, надеть еще более тяжелое ярмо на шею. Обобрать всех и выплатить многолетнюю дань, к тому же добавить за нанесенный неподчинением урон и впредь тоже платить куда больше, чем было когда-то.
Но это тоже погибель, Московия и без того небогата, злата своего и серебра, какие у других в земле есть, не имеет, самоцветов тоже, все богатство - меха да то, что горбом смердов выращено. А чтобы дань платить, надо те меха продать, значит, на поклон либо к Новгороду, либо, хуже того, к Литве идти.
Из ослабшего от дани княжества, неспособного защитить своих, побегут сначала князья, что покрепче, отложатся, уйдут в Литву, уйдет Новгород, ливонцы под себя заберут Псков. Побегут к богатым соседям бояре: своя рубаха ближе к телу, к чему им Москва без злата? И простой люд тоже от бесконечных поборов побежит, места на земле много, не у этого князя, так у другого, а не у князя, так и вовсе в глухомань заберутся.
И это погибель, ослабшее княжество соседи-враги растащат быстро.
Вот и получалось - куда ни кинь, всюду клин.
Все прекрасно понимали угрозу для Москвы: сопротивляться, значит, рисковать всем. Но не сопротивляться - заведомо все потерять. Только великий князь Иван Васильевич раньше смерти в гроб ложиться не собирался, пока живы, надо бороться.
Совет проходил тяжело, София обычно на таких собраниях боярских не присутствовала, не по ней дело, да там и княгини Марии Ярославны хватало. А тут попросилась, немало удивив и мужа, и свекровь. Великий князь знал, что женщины настроены по-разному. София все твердила, что ордынцев из Москвы гнать пора, и Мамата из Кремля прогнала. Мария Ярославна, видевшая, как разоряют города ордынцы, и понимавшая, что ждет в случае поражения Москву, стояла за то, чтобы Ахмата, пока не поздно, замирить - предложить выкуп, заплатить пропущенную дань, повиниться…
София не спорила, понимая, что не ее слово главное, но стоило только Ивану оказаться с ней наедине, заводила свою песню: уступишь сейчас Ахмату - не просто разорит Русь, а уничтожит, поделив с Казимиром. Говорят, ночная кукушка дневную всегда перекукует, но только не сейчас. Не было времени у Софии куковать, а вот у Марии Ярославны оно было. С ней, а не с женой считался великий князь, к ее словам прислушивался, ей доверял.
Тем более Марию Ярославну поддерживали многие бояре и воеводы. И сосед Михаил Борисович Тверской за замирение Орды стоял, и митрополит Геронтий тоже. Что против них голос Ромейки, которая в своих покоях сидит и ничего не знает?
София слушала речи князей да бояр и думала о том, на что те рассчитывают. Дань не плачена много лет, если ныне и отдать за все годы Ахмату, так завтра другая Орда придет себе требовать. Их сейчас много, каждый из пяти потребует, так совсем разорят Московию, а потом все равно на части растащат.
Но она понимала, что, скажи это вслух, решат, что вмешивается не в свое дело, не станут слушать князья да бояре ее рассуждения о том, что бедной Московии неоткуда столько злата и серебра взять. Скажут, что не надо было столько лет уклоняться от уплаты, посоветуют народ обобрать. София не задумывалась о смердах или купцах, но хорошо помнила рассуждения Плифона, что обобранный народ норовит или правителя скинуть, или к другому уйти.
Может, кто-то из бояр на это и рассчитывал?
А сказать об этом нельзя, значит, надо иначе, хитрей, чтобы не поняли суть ее размышлений бояре, но требование поняли.
- Дозволь, государь, и мне слово молвить, - попросила вдруг София, поднимаясь со своего стульца. И, не дожидаясь разрешения, заговорила, да как! - Слушаю я умные речи, да понять не могу, в чем их ум. Не бабье то дело, но вот вам наш бабий сказ. Сколько лет Русь под Ордой живет? Жизнь ли это? Один только раз князь Димитрий посмел отпор дать, и ведь прогнал проклятого Мамая. Чего вы все боитесь? Рати с ордынцами али просто зады с лавок поднять?
Собравшиеся возмущенно загалдели, Никита Косой даже запальчиво выкрикнул, что и впрямь не бабье это дело. Крикнул петушком и тут же за спину воеводы Данилы Холмского спрятался. Иван Васильевич поднял руку, делая знак, чтобы замолчали:
- Пусть скажет государыня.
Мария Ярославна в своем вдовьем одеянии (и к чему надела, словно заранее Москву оплакивая?) сидела с отрешенным видом, словно не слышала ничего. Обижалась на сына, что жену государыней назвал.
София благодарно глянула, продолжила:
- Орда била всех поодиночке, пора бы уж распри забыть да всем вместе отпор Ахмату дать. Он после Алексина сунуться долго не смел, а что сейчас рать большую собрал, так и вы не слабей стали. Не мое это дело - о рати судить-рядить, но одно скажу твердо: бабы русские не хотят больше в страхе за своих детей жить! Государь, коли мужи русские не могут нас защитить, то мы, бабы, сами рать соберем и на защиту земли Русской встанем!
Темные глаза великой княгини, казалось, метали стрелы огненные в бояр и воевод, чем дольше говорила, тем больше глаз в пол опускалось, а пятерней в затылки лезло. Кряхтели от суровых слов государыни, смущенно носами шморгали.
Митрополит метал гневные взгляды, а великая княгиня Мария Ярославна и вовсе губы поджала, но вся напряжена, вот-вот и сама с кресла поднимется, чтобы невестке на ее неразумные, обидные для князей да бояр речи ответить. Совсем ополоумела?! Столько лет сиднем сидела, а теперь вон вышла сказать! А что мужу за те речи от своих бояр да воевод придется много обидного выслушать в ответ, не подумала?! Римлянка, одним словом. Плюнуть бы в сердцах да прогнать дурищу строптивую, но это все после, а сейчас надо было как-то примирить бояр с глупостью Софииной, повиниться, чтобы не все на сына легло.
Но Мария Ярославна не успела.
София наконец рукой махнула:
- Дозволь, государь, удалиться. Тошно мне здесь.
Иван видел, как задели слова государыни надменных бояр, попытался чуть разрядить накал, усмехнулся:
- Куда, бабье войско собирать?