Несомненно, простолюдины так не едят, они испытывают голод и холод, но те, в чьих руках власть в Московии, не учитывают желаний народа. Бонумбре должен раскрыть правителю Московии глаза на греховность такой жизни, должен нести свет Римской веры народу Московии!
Епископ даже задохнулся от понимания, сколь важна его миссия. Его святейшество папа Сикст не мог правильно оценить эту миссию, из Рима не видно. Не ради похода на турок, а ради света Римской веры в заблудших душах московитов Бонумбре столько месяцев трясся в повозке, потом страдал в бушующем море, а теперь терпит холод и неверность сопровождающих. Не он царевну Зою сопровождает, это ее замужество лишь повод для его миссии. И он вынесет все, но исполнит свою миссию, возложенную даже не наместником престола Святого Петра, а самим Господом!
Антонио Бонумбре уже видел себя Святителем Московии и всей Руси!
Итогом размышлений стало решение отныне на Русской земле нести большой крест, который он намеревался водрузить в покоях Зои в Москве. Этот крест (русские называли его крыжем) еще станет камнем преткновения, но пока никто не противился, когда епископ, вытащив его из своих вещей, положил рядом в повозку.
Вдовая великая княгиня Марья Ярославна сидела под деревом в тенечке, прячась от солнца. Осенние денечки куда лучше летних бывают, когда паутинки по воздуху летят, солнышко мягким теплом согревает, не палит и не слепит, птицы слетываются в стаи, чтобы в дальние края отправиться…
Вдовая великая княгиня… А другой сейчас у Москвы нет. После смерти ее невестки Марии Борисовны, дочери Тверского князя, овдовел не только Иван Васильевич, вся Московия овдовела разом. Пятый год уж шел вдовства-то.
Только успела об этом подумать, как заметила приближающегося внука - Ивана Ивановича. Хорош сын у великого князя-то, рослый, сильный, крепкий. И силушкой, и умом Господь не обидел. Пример есть с кого брать, его отец всем мог бы пример подать. И во всем.
Мария Ярославна гордилась сыном справедливо, Иван Васильевич у власти считай с детства, как отца ослепили. Не только глазами великого князя Василия Темного был, но и головой. Десятый год сам правит, всех с собой считаться заставил, даже строптивых новгородцев. И латинян тоже.
Сын в отца пошел, Иван Молодой (чтоб с отцом различать, княжича стали так называть, тот не противился) тоже обещал стать сильным правителем.
На сердце у Марии Ярославны потеплело при виде внука, она и не скрывала, что Ванюшу больше других внуков любит. Рослый не по годам, голос уж "поломался", басом разговаривает, как взрослый, "петуха" больше не дает, как у отроков бывает. А вот походка мальчишечья - ногами загребает по земле и косолапит малость. Надо осторожно сказать об этом, потому как сын в отца пошел - вспыхивает, точно сухая солома. Но Иван Васильевич в детстве научился свой гнев внутри гасить, а Ивану Младшему пока не удается.
Подошел, поклонился, здоровья любимой бабушке пожелал. От глаз Марии Ярославны побежали лучики-морщинки от улыбки, но при этом глаза оглядывали внука внимательно, выискивая непорядок в одежде, в лице. От нее не укрылось, что Иван Молодой чем-то озабочен.
Но он сразу говорить не пожелал, речь повел пустую, ни о чем. Так тому и быть, пусть просто поговорит, душой отойдет, тогда важное сам скажет. Бабушка прекрасно понимала, что волнует внука, тут и гадать нечего - предстоящая женитьбы отца на латинянке.
Так и есть, немного погодя разговор об этом и пошел.
- К чем отцу латинянку брать, своих княжон да боярынь мало?
- Он, Ванюша, хорошо подумал, прежде чем свое согласие на сватовство давать. И правильно подумал.
Иван Молодой строптиво мотнул головой. Ведь понимал, что это так, но смириться не смог. Мария Ярославна знала, что разумом Господь внука не обидел, потому ему нужно еще раз все объяснить, чтобы умом понял отцову задумку.
Она вспомнила, как хитро поступил сам великий князь Иван Васильевич. Он всегда так: вроде и советовался со всеми, но мать точно знала, что все уж обдумал и все сам решил. А когда митрополит против такого брака возражать стал, несколькими доводами его возражения разбил, пришлось согласиться. Иван Васильевич советы собирал и высказаться всем важным людям давал, но потом свои мысли высказывал, и даже супротивные поражались тому, как же сами не додумались. В конце концов все соглашались с князем. И получалось, что противных нет. В этом тоже его сила.
Мария Ярославна решила так же поступить и с внуком. Начала толково объяснять.
Боярышень пригожих много, Русь всегда красавицами славилась. Но не ради пригожести князь новую жену берет. И родовитых княжон много, и таких, что детей родят, тоже. Но за каждой из них свои люди стоят. Марию Борисовну кто отравил?
Знала, что больно сыну такие рассуждения о матери слушать, но на то он и будущий князь, чтобы ради своей Земли через свою боль переступать.
За Марией Борисовной Тверь стояла, вот и отомстили свои же вороги. И так какую ни возьми, недаром князья себе женок издали привозили, чтоб всем чужие были.
Но это не все. Латинянка та не просто знатного рода, она ведь внучка византийского императора, значит, над всеми княжнами и боярышнями на две головы выше стоять будет.
- Вот этого и боюсь, - дернул головой Иван Молодой.
- Над княжнами да боярышнями, - повторила бабка, - но не над князем, тобой и мной тоже. Она женкой будет второй, дети вперед тебя к престолу не подступят, а вот то, что византийская царевна в княгинях ходит, отцу твоему подспорье перед другими князьями, он с императорской кровью породнится. Великий князь старается Москву над остальными княжествами поставить, а такая женка будет в помощь.
- И отца в латинство тянуть станет!
Мария Ярославна нахмурилась:
- Худо об отце думаешь. Он в вере крепок, ни жена, никто другой никуда не перетянет, наоборот, только укрепит. К тому же сумеет ли ромейка власть над князем взять? И отзываются о ней хорошо, дьяк Василий Саввич Мамырев Федору Курицыну еще из Рима доброе о царевне писал: мол, сирота она, давно у папы римского из милости живет. Знаешь, каково оно - из милости жить? Я знаю, мы в Твери меньше года жили, и дед твой князь Борис добр был, очень уж отец твой ему понравился, все хотел своим сыном назвать и славу великую предрекал. Но все одно - из милости жили, а хлеб милостыни горек. И мачеха твоя будущая, такого хлебушка вкусив, княжеский ценить будет.
Иван Молодой только плечом дернул. Мария Ярославна вздохнула украдкой: весь в отца. Этот внук любимый не потому, что старший, у младшей дочери Анны тоже мальчишки один другого лучше, но Иван Молодой повторил Ивана Старшего, княгиня видела перед собой сына в детском возрасте. Раньше так хотелось тетешкать, наблюдать, как в детские игры играет, как взрослеет, превращаясь из мальца в юношу, но, видно, не судьба. У старших княжичей не бывает долгого детства, это братья Ивана Васильевича могли в игры играть, он сам встал подле отца в восемь, а стал соправителем в двенадцать поневоле, но решил, что и Иван Молодой также должен.
Зря бабушка надеялась внуку сказки рассказывать, Иван Васильевич рано приобщил единственного сына к своим делам, назвал соправителем. И хотя Иван Молодой без отцова согласия и шагу не делал, все же бояр с собой считаться заставил. Ему пятнадцатый год, женить уж пора, а тут мачеха это ромейка. Что-то волновалось внутри у парня, неспокойно было. Оправдывался тем, что она латинской веры, мол, докука в Москве будет, а в действительности беспокойно было как-то иначе. Будущих младших братьев не боялся, он уже великий князь, а вот мачеху… Объяснить не мог, откуда это предчувствие беды.
Но бабушке ничего говорить не стал. Негоже мужчине к женскому плечу в слезах прислоняться. Приедет царевна, там видно будет, что за сиротку Иван Фрязин великому князю высватал.
Зоя тоже размышляла о своей миссии. Почему именно этой иконой благословил ее старец в Риме, почему именно в день Софии и после молитвы к ней прекратилась буря?
Почему столько раз срывались ее возможные браки, чтобы сейчас вдруг забросить в далекую Московию? Чем Московия отличается от всех других стран? Почему именно она выбрана в невесты московскому правителю, разве там мало своих девушек?
Почему византийская царевна должна стать правительницей Московии и какой правительницей она должна стать?
Результатом размышлений явилось неожиданное решение. Неожиданное для остальных, но только не для самой Зои.
К Мамыреву бочком подошла Настена. Девушка служила ему еще в Москве верой и правдой, с собой взял в надежде, что к будущей княгине пристроит, поскольку Настена языки знала, у нее отец купцом был, а сестра за Фрязиным замужем. Настена умная, сама пристроилась и теперь опекала царевну, как наседка цыпленка. После того как Никиша рассказал о попытке Ивана Фрязина подкупить его, усомнился Мамырев и в Настене тоже. Вдруг Никишу не удалось подкупить, а Настену удалось? Прогнала же она от себя Никишу… Нет, с этой ловкой девкой надо ухо востро держать.
- Василий Саввич, царевна с тобой говорить хочет, но так, чтоб остальные не слышали.
- С чего это? - подивился дьяк, настороженно косясь на Настену.
Та на сомнения и внимания не обратила, добавив:
- Только чтоб Иван Фрязин не знал. И присмотрщик папский тоже.
Дьяк Мамырев кивнул:
- Пусть скажет когда.
Настена быстрая, ловкая в делах, но у дьяка подозрения, что девка Фрязину служит тайно, ему все слова царевны передает.
Настена словно подслушала его мысли, сама вдруг посоветовала:
- Василий Саввич, ты бы Фрязина этого поостерегся.
- Чего это? - подозрительно прищурился дьяк. Кто ее знает эту девку, вдруг хитра не в меру?
- Скользкий он. И болтливый очень, обещания раздает и себя ставит так, словно от него что зависит. Только не верь ему, ничего он не может, разве только языком молоть.
- Так ведь и зависит. Что-то ты на своего хозяина больно сердита. Обидел, что ль?
Дьяк Мамырев схитрил, лучше сделать вид, что не принял слова девки на веру. Он и без Настены знал, что Фрязин обещать горазд.
Девка вторую часть сказанного вроде и не заметила, а на первую откликнулась:
- Вот то-то и обидно, что зависит. Наобещал в Риме столько, что половина фрязинов теперь за нами в Москву поедут. Говорил, что на Руси мехами лавки покрывают, а золотом церкви покрыты. И что государь платить будет щедро всем, кто ни приедет.
Дьяк рассмеялся:
- А ведь правду болтун баял. У Белоозера и впрямь лавки мехами покрыты, а купола соборов в Кремле позолочены. И о том, что государь сполна платить станет, тоже правда, только вот не всем, а тем, кто стоить будет.
- Все равно болтун он! - упорствовала Настена.
- Болтун, и еще какой. Я знаю, что обещал многое. Только ты сама не болтай лишнего, пусть Фрязин пока в неведении остается.
Чего угодно ожидал дьяк от Зои Палеолог - что станет на холод жаловаться, что возок богатый потребует, какой от Рима до Любека вез, что еще меха нужны и злато с каменьями самоцветными… Но только того, что услышал, ожидать не мог.
- Все ли так, царевна, нет ли в чем обиды, неудобства, нет ли пожеланий?
- Всем довольна. - Зоя вздохнула и вдруг словно с обрыва в холодную воду бросилась: - Я креститься хочу.
Сначала у дьяка внутри все похолодело, а как же обручение с Фрязиным от имени великого князя в римском храме? Потом понял, о чем она, даже горло перехватило, но на всякий случай переспросил:
- Ты латинянка, царевна?
- Была униаткой, но в Риме в латинской церкви крестили. Иначе нельзя…
В голосе столько досады, боли, словно каялась на исповеди в страшном грехе. А как подумать - в чем ее грех? Не в магометанство же перешла.
Мамырев не дал царевне мучиться, сухонькая рука легла на ее рукав:
- В том себя не вини, то не грех. А крестят тебя в Москве обязательно, перед венчанием и крестят.
Зоя дух перевела и даже выпрямилась, бровь чуть вздернулась. Дьяк мысленно усмехнулся: ишь ты, строптивая!
- Я скорей хочу!
- Не было, царевна, такого наказа от государя, чтоб тебя в пути крестить.
Но нашла коса на камень, будущая великая княгиня потребовала:
- Вон церковь. Священник там есть?
Дьяк вздохнул:
- Есть, конечно. Да только это маленькая церквушка, подожди уж до Новгорода, там крестишься, коли до Москвы терпеть невмочь.
Темные восточные глаза сверкнули (ой, гневлива государыня-то будет!).
- В Русскую землю хочу православной въехать.
Что тут скажешь? Русская земля скоро, псковитяне должны царевну на границе в устье Омовжи встречать, так договорено. Негоже, конечно, будущую великую княгиню в Юрьеве крестить, да, видно, так лучше.
- Тогда я нашего Евлампия позову, у него святости поболе будет, нежели у здешнего попа. Он на Афоне был.
- У меня иконка святых Софии и ее дочерей есть, - зачем-то сказала Зоя. - Старец ваш в Риме благословил и сказал, что мне имя София.
- Амвросий? - ахнул Мамырев.
- Не знаю, как зовут. Он с вами приехал, но обратно не едет.
- Старец на святую гору Афон отправился, через греческие монастыри пойдет.
- Если бы я знала! - досадовала царевна. - У меня в монастыре сестра Елена, привет бы ей передать.
- Жаль, что не знали, непременно передал бы доброе слово.
- Я на иконку молилась, когда буря была. Это был день Софии. Я молилась, и буря стихла. Хочу ее имя взять.
Дьяк смотрел на свою будущую государыню, широко раскрыв глаза: ай да царевна!
Потом усмехнулся:
- Епископ не знает?
- Нет.
- Сделаю все как скажешь, царевна, сделаю, - обрадовался Мамырев.
Евлампий на старца Амвросия, что благословлял Зою в Риме, не похож. Он тоже сухощавый, но темный, глаза словно уголья, а брови седые.
- По доброй ли воле решила в греческую веру вернуться, дочь моя? - Глаза старца смотрели внимательно и строго, как у ликов на русских иконах.
- Да, отец. Не по своей воле в латинянство переходила, вы же знаете.
Он чуть нахмурился:
- Не говори сейчас о том: что было, то прошло. Хорошее имя выбрала, Софию за мудрость на Руси почитают.
Зоя согласилась, она помнила значение имени: мудрая. Чего лучше для правительницы?
Посланцы земли Русской встретили их на границе - в устье реки Омовжи.
Блестя любопытными глазами (какая она, византийская царевна, воспитанная в Риме?), поднесли на серебряном блюде золотую чарку отменного вина. Зоя не пила, но пригубила. Блюдо и чарку забирать не стали, это, мол, дар.
Зоя, наученная уже Настеной, поясно поклонилась, поблагодарила по-русски, вызвав бурю восторга у встречающих. Ей были явно рады!
Пригласили на богато украшенные расшивы, чтобы озером плыть в устье Великой к Пскову, мол, там основная встреча приготовлена. Обоз должен берегом тянуться туда же. Дали проводников, чтобы в болотах не застрять. Бонумбре сначала категорически отказался ступать на борт ладьи, но потом рискнул. Из-за собственных переживаний он упустил важную деталь - царевна крестилась справа налево, как делали это и псковичи.
Бедолагу снова мутило, хотя волнения на озере почти не было. Нет, все эти путешествия по воде не для него!
Царевна не обращала на своего бывшего духовного наставника внимания, не до того.
К Пскову подплыли ярким солнечным днем.
Природа словно опомнилась, залила все светом, в небе синь-синева, все яркое, радостное. И золотые купола церквей, блестевших золотом.
И тут…
Шагнув с ладьи на пристань, царевна остановилась, низко, почти в пол, поклонилась встречающим и размашисто перекрестилась на церковные купола православным крестом - справа налево, выдохнув:
- Дома!
Папский легат Бонумбре обомлел, только рот разевал, не в силах даже возмутиться. Но потом подскочил, зашипел:
- Вы с ума сошли! Я обо всем сообщу его святейшеству!
Его голос потонул в гуле радостных криков окружающих, но София поняла по одному движению губ. Повернула к нему сияющее лицо:
- Мне теперь его святейшество не указ, я православная.
- Что?!
София только отмахнулась от наседавшего на нее Антонио Бонумбре.
Дьяк Мамырев сокрушенно качал головой:
- Ох, девка, крута больно. Теперь за легатом пригляд особый нужен, не то счеты сведет…
Боярин Тимофей Шубин поморщился:
- Показное сие. Небось с легатом сговорились, что тот гнев показывать станет. Вона как крестилась-то…
- Как?
- Сначала себя крестным знамением осенила, а потом персты по-латински к губам приложила, словно бы прощения просила.
Дьяку стало не по себе. Может, конечно, царевна просто не знала, что на Руси так не делают, а может, и прав боярин. Что, если все сговорено, и вчерашнее крещение тоже? Решил пока молчать, понаблюдать за Софией, послушать, что вполголоса говорить станет, братьев Траханиотов поспрашивать. Хотя и с ними осторожно надо, Дмитрий и Георгий византийцы, но ведь латиняне, кто знает, зачем с царевной на Русь отправлены. Эти латиняне спят и видят, чтоб русские княжества под себя поставить да на турок натравить. Сами с султаном заигрывали, пока тот Царьград не взял да многие земли славянские себе не подчинил, а теперь жаждут, чтоб те земли русские воины освобождали ради Гроба Господня. Да только где гроб, где турки, а где Русь.
Ох, осторожно с ними дела вести надо. О том еще дьяк Курицын (умнейшая голова!) предупреждал. Они, конечно, с великим князем умны, да только и фрязины хитры не в меру.
Мамырев решил сразу по приезде дьяку Федору Курицыну все свои сомнения и опасения высказать, даже если тот сам все знает, еще один голос не лишний будет. Лучше перестараться, чем оступиться.
Решение хорошее, но на душе после него муторно, словно в ясный день вдруг хмарь налетела или стая черных ворон с карканьем мимо пронеслась.
София о тяжелых думах дьяка не подозревала, иначе вела бы себя по-другому, умней и осторожней. А еще лучше - поговорила с Мамыревым откровенно. Многое пошло бы иначе, знай она о сомнениях своих новых соплеменников. Но человек задним умом силен, а в свое время многое не замечает или не понимает.
В тот же вечер дьяк Мамырев невольно оказался свидетелем тайного разговора Софии с легатом Бонумбре. Шел к царевне, да замер, услышав их с архиепископом приглушенные голоса. Остановился, не зная, как поступить, но потом остался, вникая.
Он понимал и латынь, и греческий, хотя этого не выдавал. Хорошо, что понимал.
Легат, видно, даже своих хоронился, с царевной на дворе говорить решил. Он выговаривал Софие за неподобающее поведение и особливо за то, что крестится православным крестом. Это бы ничего, но дьяка ужаснуло то, что София ответила.
- Неужели вы, ваше преосвященство, не видите, как московиты принимают меня всего лишь из-за того, что крещусь справа налево? Легче всего завоевать людей, внушив им любовь к себе, а не ненависть. Или вы предпочитаете, чтобы я с ними враждовала? Делайте свое дело, а я буду делать свое. Мне его святейшеством приказано подтолкнуть правителя московитов к унии, я и подтолкну. Только делать это надо исподволь и изнутри, а не противостоя.
Она еще что-то говорила, Бонумбре поддакивал, изумляясь хитрости царевны. Но сам отказывался поступать так же.