Зинаида Шедогуб
Работа по распределению
Новогодний вечер в пединституте.
Темноту разрезают разноцветные огоньки праздничных гирлянд. Я стою у стены и тщетно пытаюсь разглядеть однокурсниц, Свету и Лилю.
– Подруги выходят замуж, а у меня нет даже парня. Неужели так никому и не понравлюсь? Значит, поеду скоро по распределению, – с досадой вздыхаю я, считая, что зря так долго вертелась перед зеркалом, укладывая непокорные волосы в замысловатую прическу. – Все зря… Лучше бы поехала домой, в Черный Ерик. Нет, все же зря осталась в Краснодаре…
– Пойдем, Дюймовочка, танцевать, – вдруг слышу я и радостно вздрагиваю. Еще не видя говорящего, пытаюсь улыбнуться и поправляю прическу, чтобы ему понравиться.
Боже, как он красив! Блестящие волосы коротко острижены. На высоком лбу темнеют чуть изогнутые брови. Синие очи смотрят умно и насмешливо. Под тонким носом пламенеют чувственные губы.
Танцует он так легко, что я, стыдясь своей неуклюжести, изо всех сил пытаюсь уловить движение его мышц, чтобы предугадать очередное танцевальное па и не опозориться.
Закончился танец, и незнакомец предлагает:
– Давай, Дюймовочка, отсюда куда-нибудь убежим.
– Хорошо, – не задумываясь, отвечаю я, готовая последовать за ним в тот миг хоть на край света.
Взявшись за руки, мы идем в парк.
Неслышно падают с неба снежинки, повисают на ветках деревьев, покрывают серебром дорожки, скамейки, клумбы… Все сказочно блестит. Город погружается в тишину, и мы тоже молчим. Говорят только губы да руки.
– Как же доберусь? – думаю я, пытаясь вырваться из его объятий.
Видя мое беспокойство, мужчина тоже очнулся.
– Замерз, и поздно уже. Пойдем, крошка, ко мне. Я тут недалеко живу.
– А как тебя зовут? – дрожа, спрашиваю я.
– Ну, давай знакомиться: Игорь. Да не трусь, – хохочет он. -
Женщин никогда не беру насильно. Захочешь сама – да. Отвезти на такси тоже не могу: все деньги вчера в ресторане оставил. Так что деваться тебе некуда.
– Да, деваться мне действительно некуда, – считаю я.
Как заколдованная, подчиняюсь любому желанию незнакомца, обнимаюсь, целуюсь… И это я, недотрога… Раньше бы пошла в общежитие и сама, а сейчас, как загипнотизированная, следую за
Игорем, впервые в жизни испытывая физическое влечение к мужчине и боясь этого чувства.
– Ты, конечно, из станицы… Наша… Кубанская… И зовут тебя
Мария, – гадает Игорь.
– Нет, – шепчу я. – Во-первых, хуторская, во-вторых, не Маша, а
Вера.
Щелкнул замок – и мы в комнатке.
Диван. Книжный шкаф. Небольшой письменный стол. Между мебелью узкий проход.
Вот и все, дорогая… Не успела познакомиться с парнем и сразу в постель… Хорошо, если отсюда живой выйдешь!
– Раздевайся, ложись на диван и отдыхай, – приглашает Игорь.
– Нет, не хочу… Понимаешь: у меня еще никого не было… – чуть не плачу я. – Да и нельзя мне: отец этого не перенесет… Мама после родов умерла, он сам меня вырастил. Опозорюсь – умрет…
– Переживет, – ехидно смеется Игорь. – И не ной. Я ведь тебе обещал. Вот только поцелую тебя и спать завалюсь.
Он страстно впился в мои губы, но, заметив страх, недовольно оттолкнул меня, отвернулся к стене и замолчал.
Я сижу рядом, боясь пошевелиться, но, когда, наконец, понимаю, что мужчина не притворяется, а спит, осмелев, встаю с дивана и рассматриваю в шкафу книги, ищу документы и фотографии, чтобы хоть что-то узнать о незнакомце. Ничего не нахожу, только в ящике стола обнаруживаю шприцы и думаю:
– Может, он наркоман?
Всю ночь придумываю страшные истории, а когда начинает светать, тихонько выхожу из дома и еду в общежитие.
– Где ты была? Я так волновалась… – сонно бурчит Светлана, увидев, как я на цыпочках вхожу в комнату.
– Ночевала у тетки в городе, – неумело вру и чувствую, как фальшиво звучат мои слова. Как в омут, бросаюсь в постель и тяжело вздыхаю.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – успокаиваю себя, хотя и понимаю, вряд ли все так закончится: Игорь уже вошел в мое сердце, и забыть его будет непросто.
Закончились каникулы, начались занятия, а Игорь больше не появлялся.
Жду его каждый день. Лектор что-то рассказывает о Владимире
Маяковском, а я не слышу ни единого слова: все черчу и черчу в тетради какие-то замысловатые кружочки и думаю:
– Я ему понравилась, не могла не понравиться: где он еще найдет такую красивую, чистую, невинную…
При выходе из аудитории сталкиваюсь с Игорем. Он весел и элегантен. Сжав мою руку, мужчина так, словно видел меня вчера, говорит:
– Получил зарплату. Сейчас пойдем, Зеленоглазка, в кино, а потом
– в ресторан.
Я, конечно, счастлива.
Кинотеатр "Кубань" переполнен. Мы сидим на последнем ряду, у самой стены. Игорь обнимает меня и одновременно наблюдает за мною. Я же так увлеклась сюжетом, что то смеюсь, то плачу, то вздрагиваю при каждом взрыве, словно снаряды попадают в меня.
– Ну, и сентиментальная же ты… На платок, утри слезы: я все это не люблю… И вставай: пора нам в ресторан. Будем поднимать настроение, – недовольно бурчит Игорь.
Покорно встаю, иду к выходу, но внутри у меня все клокочет:
– Неужели тебя не тронул фильм: ведь он о войне, о верной любви, о семье, о детях…
– Что за нравоучения? Ты уже как учительница в школе! – злится
Игорь. – И скажу тебе, Вера, прямо, чтоб ты не тешила себя иллюзиями: меня тошнит от всего этого… Из всех этих слов мне близко одно: любовь, но учти: свободная любовь. Говорили ли о ней в твоем институте? Это, понимаешь, настоящая любовь… Её нельзя удержать ни брачным свидетельством, ни детьми… Она приходит неожиданно и так же неожиданно уходит. А семья, дети, ссоры – это уже не любовь…
Игорь всё говорит и говорит, излагая теорию свободной любви, а я от его слов сжимаюсь как от удара.
– Вот и узнала милого… Да я ему нужна на вечер. Надо от него бежать подальше, – натыкаясь на прохожих и незаметно смахивая слезы, думаю я, хотя и понимаю, что никуда сейчас не убегу, пока жива во мне надежда на то, что он все-таки полюбит меня по-настоящему.
Кавказская мелодия просочилась на улицу Красную, и Игорь, неожиданно позабыв о своей теории, радостно сказал:
– Сейчас ты увидишь моих друзей…
Впервые в жизни вхожу в ресторан, и мне кажется, что все смотрят на меня осуждающе. Иду по залу, потупив взор, стесняясь окружающих.
Задыхаясь, стонет скрипка. Звонко заливается зурна. Звенят литавры. Гремят барабаны. Музыканты, не переставая, играют, и худые, горбоносые кавказцы словно плывут по воздуху, рядом с ними носятся разгоряченные выпивкой потные женщины, ярко накрашенные и безвкусно одетые.
За длинным столом отмечают чей-то юбилей и дружно поют: "Ой, мороз, мороз"… За другими столами тоже что-то поют, что-то кричат, но из-за шума трудно понять, о чём поют и что говорят. Игорь подводит меня к столу, за которым сидят двое.
– Познакомься, Вера, вот мои друзья, Эдик и Валера, почётные холостяки города Краснодара.
Эдик, худой, лысеющий мужчина лет тридцати – тридцати пяти, лихо вскакивает и, паясничая, докладывает:
– Князь Игорь, наблюдательный пост по твоему приказанию занят!
Затем, уже обращаясь ко мне, приглашает:
– Садитесь, сударыня!
Видно, он всегда здесь говорит одни и те же слова, считая их оригинальными.
Валерий, толстый, неуклюжий, даже не поднялся, чтобы меня поприветствовать, но раздел меня взглядом и заметил:
– Игорь, ты, как всегда, оригинален. Я за тобой на очереди…
Друзья Игоря мне сразу не понравились: говорят обо мне пошлости, назойливо ухаживают за мной. Эдик подливает вино и следит, чтобы я выпивала шампанское, Валерий под столом пытается коснуться моей ноги, и я с трудом уворачиваюсь от его ласк. Все это смущает меня, и мечтаю лишь о том, чтоб этот ужасный вечер поскорее закончился. Но мужчины сидят в ресторане до тех пор, пока их не просят выйти.
Приподнимаясь из-за стола, Валерий хватает меня за руку и пьяно хрипит:
– Учти, девочка, Игорь надоест, ты моя…
– Как вы можете, – выдергивая пальцы из потных мужских ладоней, возмущаюсь я и прижимаюсь к Игорю, ища у него защиты.
Мужчины, не торопясь, идут по улице Красной, вспоминая бурную юность, многочисленных подружек, кричат, пугая редких прохожих.
Когда, наконец, расходятся по домам, я радуюсь: теперь-то смогу поговорить с Игорем. Но он пьян, постоянно лезет целоваться, и я жалею о том, что вновь осталась у него.
– Не могу: ты же знаешь…
– О папочке… – иронично смеётся мужчина. – Давай сядем сейчас на мотоцикл и поедем к твоему папочке… Я ему объясню, что любить можно и без ЗАГСа…
– Зачем я тебе нужна? Ты на мне женишься? – вновь и вновь задаю вопросы, хотя уже знаю, какой ответ будет дан на них.
– Верочка, ты мне нравишься, но жениться не буду: я известный холостяк, – покачивая головой, пьяно бормочет Игорь. – Клянётесь в вечной любви, а сами только и думаете, как заарканить мужика, как посадить его на цепь… Видел не одну такую… Любишь – будь моей.
Нет – уматывай…
Я не знаю, как правильно поступить, как привязать к себе Игоря, потому что у меня с ним все впервые: первый поцелуй, и это чувственное притяжение, и эта близость к мужчине, которого видела в девичьих снах и так боюсь потерять… Теперь сама должна принять решение. Может, привязать его близостью? А отец? А позор?
Словно уловив мои мысли, Игорь произносит:
– И гулять хочется, и чистенькой остаться хочется… Эх, ты, простота… Зачем тогда в ресторан пошла? За это платить надо, дорогая, а то ребята меня засмеют… Ну, что ж, – заметил он, – есть разные способы, как и чистенькой остаться, и радость мне доставить… И заодно перестанешь быть овцой, и поумнеешь немножко.
Раздевайся, доверься мне, и все будет в порядке.
Дрожащими руками снимаю зеленое шелковое платье и швыряю его на диван.
– Как ты совершенна! – восклицает Игорь, восторженно скользя ладонью по моей белоснежной шее, бойко торчащей груди, тонкой талии.
– Тебе надо всегда ходить голой, чтоб не скрывать эту красоту…
От стыда закрываю глаза, потому что Игорь рассматривает меня, как статуэтку, как вещь, а я жду от него других слов и других признаний…
Он легко приподнимает меня, садит к себе на колени и, тяжело дыша, пытается войти в анальное отверстие, а когда все же пробивается к цели, то восклицает:
– Как здорово! Как чудесно!
Что во всем этом безобразии чудесного, я не понимаю: больно, с каждым движением раздувается кишечник, начинаются колики, хочется вырваться из цепких мужских рук и убежать.
– Зачем же так? Все равно уже потеряла себя… – думаю я и, пытаясь сдержать охватившую тело дрожь, выдавливаю:
– Игорь, давай, как все…
– Ты разрешаешь? – радостно кричит он и, посадив меня на диван, бежит в коридор.
– Я сейчас, только обмою…
Вода, с воем вырываясь из трубы, бьется о раковину.
Обреченно падаю на постель, внутренне восставая против близости, и думаю о себе, как о посторонней:
– Так тебе, Верка, и надо… Не лазь с мужиками по ресторанам: за все надо платить…
Игорь прибегает холодный, хочет вновь завестись, но у него ничего не получается, и, утомленный, он ложится рядом, недовольно бурча:
– Ломалась, ломалась, а сама не девушка…
Не пытаюсь оправдываться. Лежу без движения, как мертвая, совершенно раздавленная случившимся. Слезы одна за другой катятся по щекам. Я плачу потому, что так долго мечтала о чистой, красивой любви, о встречах при луне, о признаниях и клятвах, о жарких поцелуях, о долгом и бережном взращивании желаний, а все произошло так пошло, так прозаично, что не стоило об этом и мечтать… Я так и не поняла: стала женщиной или нет, но одно усвоила точно, что меня не скоро потянет на близость с мужчиной, а может быть, и никогда.
– И это называется любовью? – спрашиваю себя и отвечаю:
– Да, если это называется любовью, то я для нее не создана.
Меня тошнит. В животе бурлят газы. Набрасываю на голое тело демисезонное пальто и выхожу во двор. Сижу в холодном, грязном туалете, а где-то так странно в этот ранний час пронзительно стонет скрипка. Она поёт о чистой, возвышенной любви, о романтических грезах, зовёт куда-то в волшебную высь. Но чувствую, что она поёт уже не для меня: как роза, прихваченная морозами, я еще прекрасна, но нет уже той чистоты, той свежести, того благоухания, что прежде…
Вхожу в комнату, неся с собой холод – Игорь на мгновение приоткрывает глаза и шепчет:
– Как все же ты хороша…
Не отвечая на его шёпот, натягиваю одежду и разглядываю спящего, ищу на его красивом лице следы старости. Обнаружила у глаз несколько морщинок, представила известного холостяка одиноким, всеми забытым и стала жалеть сначала его, потом себя, понимая, что прощаюсь с ним навсегда. Никогда я больше не переступлю этот порог, никогда не буду больше с Игорем…
Зачем же тогда все это? Ответить на этот вопрос не могу: наверное, надеялась на чудо… Наконец, попрощавшись, плетусь на трамвайную остановку.
Кажется, уже все знают о моём позоре: вот оглянулся старик, почему-то усмехнулась женщина, презрительно посмотрел на меня молодой человек… Словно клеймо проклятия легло на мое лицо: исчезло радостное, беззаботное выражение, глаза смотрят грустно и виновато.
Один вечер – а рассчитываться за него буду, наверное, всю жизнь: несчастья повалились одно за другим. Начались женские проблемы.
Достала учебник "Кожные и венерические болезни". Читаю – и волосы дыбом встают на голове. Вот уж девочка с хутора… Ловлю себя на мысли, что не хочу больше жить… А тут еще месячных нет… К гинекологу тоже не иду: еще выгонят из института и сообщат отцу…
Куда деваться? Что делать? Чувствую себя прокажённой: всех сторонюсь, ото всех прячусь, насколько это возможно в городе. Решаю бросить занятия и поехать к бабушке Тане в станицу: там обычно скрываюсь от всех жизненных невзгод.
Автобус остановился на пятачке. Захожу в хлебный магазин, чтобы купить бабушке свежие булочки. Увидев меня, продавщица Нина весело улыбается, и её тройной подбородок опускается на пышную грудь.
– Давненько не була в станице… Чи замуж вышла? – с любопытством спрашивает она.
– Нет, никто не берёт… – отвечаю я.
– Пора, пора… Бачь, яка ты ловка, – замечает Нина. – Я тоже така була, а счас за прилавком не помещаюсь… А баба Таня твоя в больнице лежить, на скорой с приступом привезлы. Совсим сдала женщина, а тоже була красавица…
Испугавшись, тороплюсь в больницу, которая находится рядом, за школой, у самого ерика. Заглядываю в первую палату и вижу бабушку. В белой, обвязанной кружевом батистовой косынке, такой же кофточке, в синей сатиновой юбке она сидит на кровати и тщетно пытается попасть ногой в кирзовые чувяки.
– Бабуля, что с Вами? – видя ее слабость и беспомощность, с тревогой спрашиваю я.
– Ой, яка ж радость… Господи, благодарю тэбэ… Одна ж ты у мэнэ… Васю, Петю голодовка сморыла… Дид твий, Ваня, на войне погиб… Светочку, маму твою, Бог забрав, и таку молоденьку, таку красыву… Зачем? Лучше б пришёв за мной… – обнимая меня, шепчет бабушка и жалуется:
– Печень проклята замучила. Як шо съим – так и прыступ…
Она с любовью глядит на меня, и ее темно-зелёные очи наполняются слезами и сверкают изумрудами.
– Как же вы похожи, – говорит больная, лежащая у окна.
– А як же, – гордо замечает бабушка, – одна кровь, моя ж внучка.
Мы сидим, обнявшись, до темноты. Потом вспоминаем, что мне пора идти. Прощаюсь с больными и бреду по станице. Сыро. Серо. Холодно.
Под ногами чавкает грязь.
Низенькие хатки. Старое кладбище. Покосившиеся кресты. Чернеющее поле. Вот и бабушкин домик. Открываю скрипучую дверь, зажигаю огонь в лампадке, лампе – жилище оживает, потому что без хозяина дом сирота… Вношу дрова – и они, пылая, трещат и в печке, и в печи, вода кипит в выварке.
– Ну и устрою себе харакири, – думаю я, впервые радуясь одиночеству. Выпиваю стакан самогонки, сажусь в горячую воду и парюсь, парюсь, парюсь… Затем ползу на печь, ложусь на пышущую зноем лежанку и шепчу:
– Терпи, Верка, терпи… Может, перестанешь кидаться на незнакомых мужиков…
От жары бешено колотится сердце. Ломит поясницу, а я радуюсь этой боли, словно она спасет меня от всех бед. Нет сил ни плакать, ни кричать… Лежу неподвижно, слышу, как кровь струится по моему телу, и засыпаю. Просыпаюсь от стука. Это соседка Мотя колотит палкой в дверь и хрипло кричит:
– Верка! Чи угорела? Чи спышь? Не выйдешь – двери ломать буду…
Она, что-то бубня, куда-то уходит.
Как собака, у которой отбили зад, поползу по череню, осторожно спускаюсь на припечок, с него на ослон, потом на мазанный кизяками пол, подхожу к зеркалу: на меня глядят чужие, уже без девичьего невинного блеска глаза. В них обида, укор, горечь…
– Убийца, – твердят они, и я отвожу взгляд и вижу икону Божьей
Матери. Мария держит на руках сына и кротко глядит на меня. Её лицо излучает свет, доброту, любовь, и мне кажется, что она не осуждает, а жалеет меня, как сбившегося с пути человека.
– Прости, не наказывай, больше никогда не убью подобного себе…
– клянусь я перед иконой, – буду так же, как ты, прижимать сына, защищать и любить его.
Игорь зачем-то ищет меня, наверное, ничего не помнит, что было той ночью, но, желая жить беззаботно, боится завести от меня дитя. Я избегаю его: вдруг снова не выдержу и брошусь в любовный омут…
Поэтому пораньше ухожу с лекций, пропадаю в читзалах, почти не бываю в общежитии. После второй пары буквально сталкиваюсь с ним и бросаюсь от него так стремительно, что Игорь мчится за мной, хватает за руку и до боли сжимает её.
– Не узнаешь? – грубовато спрашивает он. – Быстро же ты забываешь своих возлюбленных… Пойдем в парк: поговорить надо.
Как подстреленная птица, бьюсь в его руках, пытаясь вырваться.
– Не могу, не хочу… Понимаешь: чуть не погибла… – возмущённо кричу я, но вдруг понимаю, что зря все это говорю: кто не видел смерть, тот не поймет, как она страшна… Что ему расскажу? Как читала книги о венерических болезнях и прокаженных? Как зимой пыталась утонуть в Кубани и не смогла? Как убила его и своё дитя?
Подчиняюсь ему и молча иду рядом. А в городе уже пахнет весной.
Солнце проглядывает сквозь фиолетовую гряду туч и ласково греет землю. Кое-где сквозь потрескавшийся асфальт пробивается тоненькая травка. В парке на деревьях зеленеют почки и вот-вот появятся клейкие листочки. Весело трезвонят птицы.
Игорь усаживает меня за низенький столик у крошечного озера, достает из дипломата бутылку красного вина, два разовых стаканчика, плитку шоколада и сообщает:
– Люблю здесь бывать…
– По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух… – подыгрываю я Игорю, желая по-доброму расстаться с ним.
– Обожаю поэзию… Как здорово ты читаешь! – восхищённо шепчет он, пытаясь обнять меня. Отодвигаюсь – его рука соскальзывает на мою грудь…
– Была беременна? – испуганно спрашивает он.