Каждому в жизни дается выбор, но что делать тому, за кем выбор приходит сам - внезапно и без шанса на отказ? Что делать, когда дорога к мечте оказывается залита кровью, а ты сам себе порой кажешься куском мяса? И как быть, если мечта умирает, оставляя после себя только пустоту? Нельзя стать боевым магом и ни разу не убить. Нельзя быть некромантом, сохраняя чистоту помыслов. Нельзя выучиться на целителя, ни разу не разрезав живую плоть. В этом мире магия - это цинизм, грязь и кровь. Но любовь выдержит все. Даже то, что не в силах выдержать рассудок.
СамИздат, невыправленный черновик!
Дизайн обложки: Frost Valery.
Красная Шкапочка и Белая Снежка
Жнецы Страданий
Как хорош вечер месяца цветеня - первого месяца лета! Жаркое солнце медленно опускается к краю небоската, а земля, нагретая за день его горячими поцелуями, отдает щедрое тепло набирающей силу ниве. И такая тихая отрада проливается в сердце, будто нет на свете мгновений благодатнее. Даже воздух, дурманно пахнущий разнотравьем, кажется густым, словно мед, и хочется его - сладкий и тягучий - намазать на хрустящую корочку еще горячего хлеба.
Тихо во дворах уставшей за день веси. Цепные псы, вывалив розовые языки, лежат в тенечке и лишь изредка лениво перебрехиваются - охота им драть глотки в такую жарынь! Вот заскрипел ворот старого колодца, где-то хлопнула дверь избы, потянулся над поселением дым очагов - пришла пора возвращаться с поля, из леса в прохладу родных домов, где пахнет стряпней, а у печей хлопочут хозяйки.
И летит над домами легкий теплый ветер, несет с собой запахи сосен, луга, воды и никак не угомонится. Вот он пробежался над гладью речушки, прошелестел камышами, взъерошил длинные ветви старой ивы, погнал по дороге пыль и забился под стреху стоящего на краю деревни дома, а там вдруг угомонился, словно уснул.
В наступившей тишине скрипнула дверь избы и на крыльцо, опираясь на длинную резную палку, вышел старик. Был он сед, а прожитые годы тяжким грузом лежали на некогда сильных плечах и клонили деда к земле. Тяжело передвигая ногами, обутыми в стоптанные валеные сапоги, согбенный пошаркал к лавке под яблоней. Не успел он со вздохом опуститься на потемневшую от времени доску, как с порога дома едва не кубарем скатилась девчушка лет восьми. Путаясь в подоле старенькой рубашонки, она подлетела к нему и, подражая кому-то взрослому (наверняка, матери), накинула на сгорбленную спину старенькую душегрейку, с любовью проворчав:
- Ты, дедунь, долго не сиди! А то стемнеет скорехонько, - и, поцеловав в морщинистую щеку, убежала в дом.
- Егоза, - с затаенной гордостью прошептал вслед внучке старик, и вздохнул, когда подумал о том, что уже не увидит, как придут за его любимицей сваты. Чувствовал, дряхлый, станет нынешнее лето для него последним. Оттого и старался почаще выходить из горницы на улицу, чтобы подслеповатыми глазами налюбоваться посаженным еще его отцом садом да вдохнуть некогда могучей грудью сладкого вольного воздуха. Казалось бы, только вчера, он - голоногий мальчишка - бегал по родной деревне за стадом, а теперь пришло время встречать закат жизни.
Нет, ни о чем он не жалел. Жизнь прожита, пускай и тяжелая, но счастливая. Женился на той, которую полюбил, родил сыновей, видел, как взрослеют его внуки и приводят в дом жен. Не прервался род, вон, подрастает продолжение, радуя смышленостью да добрым нравом. Жаль только безвременно покинувшей его подруги, а еще, пожалуй, жаль не узнать, кто умчит со двора ненаглядную Зорянку. Не обидел лишь бы избранник пичужку малую! Сердце больно кольнуло, так глубоко ушел в свои думы старец, что не заметил как схватился за спрятанный под рубахой мешочек с оберегом.
А тем временем. Ветер, дремавший под стрехой, услышал мысли деда и сердито зашуршал соломой. Не за тем он здесь схоронился, чтобы чужой грусти-тоске внимать. Не интересны ему, юному, старческие воспоминания, полные сонной усталости и тихой грусти. Он уже собрался улетать, как вдруг ворота открылись, и вошел во двор молодой парень. Молодой-то, молодой… Вот только ноги он приставлял, будто древний дед, горбилась молодая спина, на смоляных висках серебрилась седина, а в потухших, каких-то неживых глазах, спала тоска.
- Здоров будь, дедушка Врон… - негромко промолвил вошедший.
- И ты будь крепок, Каред, - ответил старик и подвинулся на лавке. - Садись. Что? Томно тебе?
Парень тяжело опустился на скамью и кивнул.
Собеседник посмотрел на него слезящимися воспаленными глазами.
Уж полгода миновало с той поры, как заплутал Каред во время охоты в лесу и не смог вернуться в деревню засветло… Как голосила тогда его мать, как билась в избе, как причитала! Единственного сынка отобрала проклятая ночь, единственного мужчину украла из дома.
Едва рассвело, всей деревней отправились на поиски, хотя знали - найти не удастся. Так и вышло - на охотничьей заимке парень не ночевал. И куда делся не хотелось даже гадать. Но три дня спустя вернулся пропавший. Пришел бы ночью, не пустили б заблудшего, но он явился белым днем. Первым заприметила усталого путника вездесущая ребятня и с визгом кинулась по дворам - схорониться. Одна мать не побоялась - выбежала навстречу и повисла на шее, рыдая и причитая.
Вот только как мертвый был Каред. Ничего не говорил, смотрел в пустоту и стоял, попустив руки вдоль тела плетьми. Зазвали его в дом к знахарке. Та оглядела несчастного, но не нашла ни единой раны на белом теле, ни единого синяка… Лишь деревянный оберег, висящий под рубахой на шнурке, был словно изгрызен чьими-то острыми зубами.
Сколько не расспрашивали блаженного, не говорил тот ни слова. Бедную мать отговаривали пускать сына в дом, но та заупрямилась, мол, лучше всей семьей сгибнем, чем родную кровь оставлю ночью за порогом!
Но не сгибла семья. Мало-помалу, вошел Каред и в ум, и в память. Вот только, что случилось с ним в ночном лесу - так никому и не рассказал. Однако с той поры, словно жизненный огонь погас в молодом крепком и некогда смешливом парне - первом женихе деревни. Ходил он теперь, едва волоча ноги, и ни к какой работе не был способен - не держали некогда сильные руки ни топор, ни плуг, ни рогатину.
Говаривали, будто зачаровал парня кровосос, и не будет теперь горе-охотнику ни жизни, ни радости, пока не скинет он с себя злое колдовство или пока не возьмет себе вампир новую жертву… Ах, как следили теперь матери за детьми, как берегли их, едва солнце к горизонту начинало клониться - всех скликали!
Но вот прошло уже полгода с той поры. Кареду делалось то лучше, то хуже, да только прежним он так и не стал.
- Муторно мне, дедушка, - сказал, наконец, парень, с трудом выталкивая слова, - страшно…
Старый Врон помолчал, раздумывая о чем-то своем, а потом ответил:
- Ты был прежде смелый охотник и отважный боец. Неужто не умеешь побороть страх?
- Этот - не умею… - негромко произнес несчастный. - Хоть ты скажи - как? И можно ли?
Врон прикрыл глаза.
- Я расскажу тебе то, что однажды мне поведал мой дед, а ему рассказал его дед. Мне этот сказ запал в душу. Может и тебе придется по нраву… Запомни, Каред, миром и нами правит страх. Так было всегда и так будет. Боги решили, что любая живая тварь должна бояться. Это знает каждый. От страха некуда сбежать и негде спрятаться. Страх рождается вместе с человеком и покидает его только с последним вздохом.
Каждый чего-то боится. Кто голода, кто старости, кто смерти, а кто самой жизни. Проще всего бояться нечисти, что лютует каждую ночь. Можно бояться стать плохим человеком, и это не постыдный страх, а голос совести. Но самая большая трусость - бояться быть в ответе за кого-то, пусть этот кто-то хоть слепой кутенок. Всего можно бояться… только это не жизнь, а так, пустое топтание земли.
Немногим удается победить страх. Только тот, кто каленым железом выжигал его в себе, закончив земной круг, имеет право сказать: "Я жил и не боялся! Жил, а не трепетал! Дышал полной грудью, а не вжимался в землю подобно дикому зверю, пытаясь с ней слиться!".
И еще запомни: есть люди и нелюди, которые пользуются нашими страхами, разжигают их в наших душах и наживаются на них! Вот их нужно побеждать в первую очередь! Потому как пока страх живет среди нас, он правит и нами, и миром.
Согбенный парень вскинул вспыхнувший пониманием взгляд, а его собеседник продолжил:
- Но есть кое-что, что сильнее страха. Любовь. Всесокрушающая и всепобеждающая. Ей подвластны и первый богач, и последний нищий. Не спастись от нее никому. Будь ты добродетельный молитвенник или горький пьяница, государь или бродяга, она придет и заберет твое сердце. И нет от нее оберегов и заклятий. Не откупиться от нее деньгами да посулами и бежать - бесполезно. Скройся ты хоть в самом глубоком погребе или на самой высокой горе, все равно придет она терзать тебя, не давая спать по ночам.
А еще помни: глупцы те, кто боятся любви! Нет ничего страшнее - прожить жизнь, так и не узнав, почему сладко замирает сердце по весне; и что рука любимого человека нежнее шелков. Во имя любви люди забывают страхи. Вчерашний трус совершит такой подвиг, на который не отважится даже самый храбрый воин.
Любовь преодолеет все: разлуку, боль, одиночество, горе, предательство. Страх, как шелудивый пес, бежит от того, к кому она приходит. Нет места страху рядом с истинной любовью, которая одна способна исцелить израненную душу и вернуть веру тому, кто давно забыл, что значит верить…
Каред слушал напевную речь и из глаз его текли слезы. О чем он плакал? То лишь боги ведают. Но уже к ночи пропал парень бесследно и не нашли его ни на следующий день, ни через седмицу… Только горько причитала мать и плакала Зорянка, которой обещал он смастерить соломенную куклу…
* * *
Зима в этом году выдалась холодная и снежная. Поутру, пока от дома до ворот тропинку расчистишь - замаешься. А стужа такая, что дыхание в горле перехватывает!
Лесана возвращалась от колодца с двумя полными ведрами, вода в которых уже начала схватываться тонким мятым ледком. Ветер дул в лицо, мешая смотреть, обжигая щеки.
- Дай, помогу.
И ведра, только что такие тяжелые, вдруг сделались невесомыми. Девушка оглянулась, с трудом разлепляя смерзшиеся ресницы.
Высокий широкоплечий парень в овчинном тулупе перехватил ношу и улыбнулся. Лицо у него было круглое, курносое, простое. Самое лучше в мире лицо! Лесана улыбнулась и зарделась. Мирут давно запал ей в сердечко. А она нравилась ему. И весной, возможно, он придет со сватами. Нет, не "возможно", точно придет! От этой блаженной мысли на душе становилось тепло-тепло, и даже обжигающий ветер не мог остудить горение сладкого пламени.
Шли молча. Да и о чем говорить? Все эти двое друг о друге знали. Он - сын кузнеца, она - дочь бортника. Не самая завидная невеста - семья не шибко богата, скотины в доме немного, а вот детей - семеро по лавкам. И она - Лесана - самая взрослая. Была у нее сестра, летами старше. Но вот уже четыре года, как пропала Зорянка. Вечером, в осенних сумерках провожал ее жених до дома. Всего-то и надо было перейти улицу. Так оба и сгинули. Искали их наутро, звали, кричали, надеялись - спасли несчастных деревянные ладанки-обереги. Но нет. Только собаки беспокоились и выли…
Вызывал тогда деревенский староста колдуна, чтобы защитил поселение от возможного возвращения двоих влюбленных. Недешево обошелся охранительный обряд, так недешево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы - не на что было пиры пировать, едва дотянули, перебиваясь с овса на полбу, до нового урожая.
А Лесана до сих пор помнила продирающий неживой взгляд чародея, творившего заклятье. Он тогда посмотрел на заплаканную девочку (зарыдаешь, пожалуй, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить зловредную и в любой миг возвратиться может на родимый порог - стонать, скрестись под окнами, смеяться диковатым смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы) таким взглядом, что у нее подкосились ноги.
Зато теперь охранное заклинание берегло все поселение. Даже в сумерках можно было выйти во двор, а то и дойти до соседнего дома. Конечно, мало кто осмеливался, но все равно было так спокойнее.
Мирут - из всех храбрецов на деревне первый - рассказывал Лесане, как ночью с друзьями на спор ходил аж до самого колодца! И, хотя, сердце едва не выскочило из груди, никто парня не тронул, но он божился, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец тогда надавал ему подзатыльников и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивая из бестолкового придурь. Ибо охранное заклятие оберегало деревню от вторжения злобной нечисти, но сколько было случаев, когда не спасали ни обереги, ни заклятья, если манил несчастную жертву сладкий зов вампира, лишающий разума. А бывало, иным хватало просто услышать голос, взывающий о помощи, чтобы самим выбежать на кровожадного оборотня и стать его добычей.
Да, всякое случалось. Потому каждый знал - с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому - ни на шаг не отлучайся. Богат ты или беден, но денежку на защитный талисман-оберег для жилья отыщешь. У кого достаток был велик, те заговаривали целые подворья, но все равно без особой нужды по темну за порог не совались. Если беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом, но дом этот был укрытием и для скотины (если имелась таковая), и для людей.
Когда у отца дела шли совсем плохо, или когда год был неурожайный, засушливый, в доме Лесаны теснились за перегородкой и корова с теленком, и коза, и десяток кур. Никуда не денешься. Если нет звонкой монеты на оплату труда колдуна, исхитришься как угодно, чтобы и не тратиться, и себя вместе со всем невеликим добром сберечь.
То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговоренный на защиту не на год, не на два, а на целых пять лет! И кузня, и дом, и все подворье их осенено особым наговором. А когда рождался в семье новый ребятенок, сразу посылали за чародеем, чтобы защитил дитятку заклятьем.
А вот у соседей их - гончаров с окраины - денег водилось немного, потому, когда померла в семье старая бабка, не на что было пригласить колдуна - отшептать покойницу. Похоронили ее за буевищем, ибо все равно знали - поднимется.
Так и случилось, встала старая через два дня и несколько седмиц ходила в деревню, скрежещущим голосом звала любимого сына. Так и пришлось тому продать корову, чтобы утихомирить мать. Но долго еще малые дети в доме гончара кричали во сне, все казалось им - скребется бабушка в дверь, хочет войти и загрызть…
Чего только не бывало. А защитить от лютого зла могли только чародеи. Они успокаивали усопших, чтобы те не стали бродячими мертвяками, накладывали охранные заклятья на жилища, скотину, людей. Они заговаривали обереги, которые были у всякого. И стоило это, ой, как недешево. Но когда стоишь перед выбором - стать кровососом, оборотнем, вурдалаком, мертвецом ходячим, изнывающим от вечного голода или злобным призраком - понимаешь, что выбора нет. Будешь голодать, ходить в лаптях и одеваться в рогожу, но денег на колдуна сыщешь.
Думала обо всем этом Лесана, идя впереди своего спутника, и сладкий огонь, пылающий у нее в груди, разгорался все жарче, а рука сама собой тянулась к ладанке, висящей на шее под исподней рубахой. Ни у кого в ее семье не было такой. Заговоренной от зова вампирьего. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.
Но вот и родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нес огромные ведра без малейшей натуги и смотрел счастливыми глазами на шагающую впереди зазнобу. Дочка бортника была хороша! Русая косища, толщиной в руку спускается из-под платка на спину, щеки и нос на белом лице полыхают отчаянным морозным румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.
- Давай, - протянула она руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня ведра.
Тот покачал головой и поставил тяжеленные бадьи в снег у тропинки.
Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило, он зажал малиновую от смущения спутницу между сугробом и забором и, знай себе, целовал, пользуясь тем, что от сторонних глаз их прятал опушенный снегом куст калины.
Наконец, задыхающаяся жертва вырвалась, толкнула ретивого ухажера и подхватила со снега ведра. Хорошо еще вода уже схватилась крепким ледком, не то Лесана всю бы расплескала.
Мирута засмеялся, глядя, как улепетывает от него ненаглядная. А та хлопнула тяжелой створкой ворот и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием.
- Скажи отцу, едва снег сойдет, сватов пришлем! - весело крикнул парень, и зацелованная красавица спрятала пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!