…Папа записал Дашу в школу в Московском районе. Вокруг их панельной пятиэтажки таких одинаковых школ, построенных буквой П, было несколько. Соня хотела отдать ее в специализированную, английскую, тоже находившуюся неподалеку, но туда Дашу не взяли, объяснив свой отказ тем, что родители ее "служащие". Квота на служащих вся вышла, вот если бы она была дочерью рабочего, тогда да, а раз служащие, извините, возможности нет.
Папа вернулся домой очень расстроенный. Соня встретила его в крохотной прихожей их трехкомнатной квартиры и прыгающим голосом спросила:
- Ну что, ты ходил к директору? Что она сказала?
- Сказала, что лучше бы ты вышла замуж за слесаря! - огрызнулся Папа.
- Английская школа дает язык на всю жизнь, - безнадежно настаивала Соня, прижимая ладони к щекам. - Ты должен позаботиться о будущем своего ребенка. - Сквозь командный пафос предательски проскальзывали беспомощные интонации.
- Дворник, токарь, кухонный мужик - все достойны того, чтобы их дети знали иностранные языки, а мы с тобой, кандидаты наук, рылом не вышли! - Папа шутил, но в глазах его стояла обида. Даша знала, так бывает, когда не хочешь показать, как тебе обидно.
Первого сентября она отправилась в соседнюю школу с огромным букетом розовых и красных гладиолусов, с торчащими, будто приклеенными к голове, тугими косичками и черными уродскими очочками. Круглые очки скрывали огромные серо-зеленые глаза в длинных темных ресницах, выделяя на лице довольно крупный горбатый нос. Не очень хорошенькая барышня, глаза и нос на тонких ножках, зато с большими амбициями и желанием всегда быть первой. Для Папы!
Дашин служащий Папа окончил холодильный институт, защитил кандидатскую диссертацию и там же, в институте, работал. Но служба его не заканчивалась с приходом домой, из прихожей он сразу же нырял в крошечную комнатку, где все стены, от пола до потолка, занимали полки с книгами и папками, стоял самодельный письменный стол, представлявший собой всего лишь доску, положенную на стопки книг, и сигаретный дым смешивался с сухим затхлым запахом бумаг. Папа всегда был чуть-чуть не здесь и не сейчас, а в своих научных мыслях и бумагах, и необычные, загадочно-красивые слова "абсорбция" и "адсорбция" были с детства знакомы Даше.
Когда она думала о Папе, то перед ее мысленным взором, где бы то ни было - дома, в гостях, в поезде или на пляже, - он представал всегда только с ручкой и листом бумаги, чернившимся загадочными волнистыми закорючками. Папа - математик, создает математические модели химических производств, и если использовать его закорючки, то можно быстрее и дешевле получить продукт лучшего качества. В тридцать с небольшим Папа защитил докторскую диссертацию. Все говорили, что это уникально рано, обычно докторами наук в этой области становились годам к пятидесяти, а Папе вот удалось, ура, ура!
Когда праздновали защиту докторской, каждый тост начинали с того, какой Папа талантливый, а старенький Папин завкафедрой с полным женским лицом и отвисшими щеками торжественно сказал, что именно такие люди, как Папа, - гордость советской науки!
Даша такой его похвале удивилась, имя профессора с женским лицом последние полгода не сходило у родителей с языка. Они вдумчиво и подробно обсуждали, какие каверзы он изобретает с целью помешать Папиной защите, потому что не хочет; уступать дорогу молодым, а хочет владеть всем своим научным хозяйством единолично до пенсии, и после пенсии, и на том свете.
- Молодым везде у нас дорога, а мы, старики, поможем! - прочувствованно произнес профессор, растроганно похлопывая Папу по плечу и буравя его своими хитренькими глазками.
- Да уж, ты поможешь, - услышала Даша злобное шипение за своей спиной и, оглянувшись, увидела Папиного кафедрального приятеля дядю Леву. - Через тебя работа прошла просто чудом!
Заметив Дашу, он подмигнул ей и прижал палец к губам.
Папа был такой гордый, а Соня такая счастливая! На складной сервировочный столик на колесиках погрузили хрустальные рюмки и салатницы, выданные бабушкой для приема гостей, а столик взял да и сложился пополам вместе со всем семейным достоянием. Но родители только смеялись и говорили, что этой западной роскоши не место в их жизни, хотя бабушку они оба боялись до дрожи в коленках.
Профессор ушел рано, часов в девять, в прихожей он долго и покровительственно тряс Папе руку, целовался со смущенной Соней и даже растроганно погладил по голове Дашу. За ним стайкой потянулись другие институтские, не близкие гости, а остальные, как дети, оставшиеся без родительского присмотра, облегченно загомонили над растерзанным столом с остатками салата "оливье", бабушкиных пирогов и светящегося морковными глазками холодца.
Соня со своими самыми близкими подругами Адой, Фирой и Фаиной уселись на кровать в Дашиной комнате. Сначала оттуда доносился хохот. Они никак не могли расположиться, пихались как маленькие, и Соня, задыхаясь от смеха, кричала:
- Адка, убери попу или хотя бы одну грудь! Сядь лучше на пол!
- Фирка, Фаинка, она думает, что если ее муж доктор наук, так теперь ей можно с нами как она хочет! - взывала к подругам Ада, протискиваясь на Дашину узкую кровать.
Через минуту, постоянно прерываясь на хохот, они уже пели песню своего ленинградского детства про зубного врача Маруську, за подлую измену выдравшую любовнику четыре зуба, изображали действие в лицах и шепелявили за беззубого коварного изменщика.
Тебя безумно я любила, а ты изменил мне, палач!
Так вот же тебе отомстила, бездельник и подлый трепач! -
пафосно надуваясь, завывала Фаина, и все четверо покатывались со смеху.
Насмеявшись вдоволь, они затихли, а потом тоненько и грустно запели: "Калина красная, калина вызрела, я у залеточки характер вызнала…"
…Даша тогда очень Папой гордилась. "Жаль, что я уже во втором классе. Может быть, та противная директриса английской школы, зная, что мой Папа скоро будет доктором наук, взяла бы меня год назад в свою школу!.. С другой стороны, возможно, быть доктором наук еще хуже, чем просто служащим. Он теперь еще больше не рабочий", - думала она.
Она очень жалела Папу, когда у него что-то не получалось. Засыпая, Даша часто мечтала: "Когда вырасту, я все куплю, что им захочется! Папа будет всегда счастливый, а у мамы будет много красивой одежды и очень много, например, целых пять пар, сапог!"
Покупка сапог для Сони становилась эпохальным событием в семье, ведь сапоги стоили сто двадцать рублей, на десять рублей больше, чем вся ее зарплата. Поэтому сначала новые сапоги просто жили в изголовье кровати, и Соня впервые решалась надеть их в гости или в театр. Она начинала носить сапоги постепенно, протирала до блеска и с уважением возвращала каждый вечер в изголовье кровати. Только через месяц сапоги отправлялись в прихожую, где становились просто обувью, а не знаком Сониного счастья. Однажды Папа, приехавший из московской командировки, вошел в прихожую и с независимым, но значительным видом протянул Соне коробку. Соня открыла, увидела коричневые югославские туфли и, не веря своему счастью, на коротком вздохе прошептала:
- Это… мне?
"Все ей куплю, все-все! - жалела Даша маму. - И вся обувь у нее будет стоять в таком большом специальном шкафу, а не под подушкой храниться!"
…Приехали санитары и вынесли Папу из дома. Водитель не смог въехать в занесенный снегом двор, и машина "Скорой помощи" ждала на улице.
Соня с Дашей проводили его до машины и долго стояли у подъезда. Вернувшись домой, Даша позвонила в маленький северный город, сказала:
- Берточка, только что умер Папа, - повесила трубку и не двигаясь просидела в кресле у телефона до утра.
- Тетя Ада, ночью умер Папа.
Ада зарыдала в трубку в ту же секунду, как будто нажали на кнопку, и через полчаса уже была около Сони, с сухими глазами бесконечно повторяющей одну фразу: "Я не знаю, что делать".
- Это кафедра? Я - Даша Коробова. Папа не придет сегодня на лекции, он умер.
- Что?! Как это умер? Это что еще за шутки! Сотрудники кафедры появились дома очень быстро после Дашиного звонка, ведь от института до Садовой совсем близко. Кто-то остался на лестнице, а человек десять с растерянными лицами неловко топтались в прихожей, не зная, что сказать. Только одна, знакомая Даше в лицо женщина проговорила срывающимся голосом:
- Мы подумали, это какая-то ошибка, перепутали и позвонили нам на кафедру… Или кто-то хулиганит… боялись идти к вам. Придем, а это ошибка! Этого же не может быть!
Они и сейчас не верили, что Папы здесь нет, незаметно посматривали в глубь квартиры. Даша тоже не знала, что с ними делать, постояла еще минуту и позвала:
- Пойдемте. - Она открыла дверь кабинета, и люди, толпой двинувшиеся за ней, увидели кресло с накинутой на спинку Папиной любимой вязаной кофтой и Папин письменный стол с разложенными бумагами. На листе с недописанной формулой лежала Папина любимая ручка…
Застыв в дверях, все молчали… Вдруг какая-то незнакомая женщина зарыдала в голос, и, смешавшись, толпа, словно по сигналу, потекла к выходу.
А Даше плакать казалось стыдно. Она никому ни за что не покажет, как ей больно, никто не узнает, какой несчастной, потерянной и непонимающей она себя чувствует. Никогда! Только вот сейчас позвонит Алке…
Она набрала Алкин номер и, ничего не объясняя, коротко проговорила "Приходи скорей" и очень тихо положила трубку на рычаг. Алка принеслась через двадцать минут и с порога возмущенно заорала:
- Что за пожар, кто-то умер?!
- Да, Папа…
…Дома опять, как два года назад на Папино сорокалетие, пахло пловом, который варили на кухне молчаливые бывшие аспиранты-узбеки. Они же привезли деньги на похороны. Соня отталкивала деньги, выставляя перед собой руки дрожащим домиком.
- Обидите нас! - невозмутимо говорили узбеки, глядя на нее влажными глазами. - Как друг умирает, обычай такой - мы помогаем!
На похоронах Даша испуганно дергалась, когда кто-то пытался ее обнять или погладить. От чужих сочувственных слов было еще больнее. Да, они искренне расстраивались сами и жалели ее и Соню. Стоя у гроба, она очень четко ощущала свою отделенность от всего мира. Даша не могла разделить с ними свою боль, потому что ее ужас и растерянность были несоразмеримы с их сочувствием, для ее страшной боли не хватило бы никакой жалости. Не могла разделить свое страдание и с Соней, потому что просто захлебнулась бы в их общей сложившейся боли. Получалось, что она была одна.
Рядом с ней, крепко держа за руку, неотлучно находился Женька, только его сочувствие можно было принять, потому что Женька - все равно что она сама.
Так они и стояли вдвоем, сцепившись руками, а когда стали закрывать крышку гроба, в котором лежал Дашин Папа, одновременно повернулись друг к другу, обнялись и заплакали оба. Как мальчик с девочкой в детском саду.
После похорон Даше был очень странный звонок.
- Дашенька, это такое ужасное несчастье, если вам с мамой нужна какая-то помощь, звони, пожалуйста, не стесняйся.
Владислав Сергеевич, Женькин отец, оказывается, помогал с продуктами для поминок, а она и не знала.
"Вот уж не ожидала такого нежного духа в его начальственном теле", - равнодушно подумала Даша.
Даша услышала, как Соня рассказывала Аде по телефону:
- Видела сегодня случайно Дашку на улице. Невозможно удержаться от слез, черная, страшная, еле бредет… Ничего вокруг не видит, прошла мимо меня и не заметила…
- А ты почему к ней не подошла?
- Она шла одна и плакала… Может, ее врачу показать?
Шла зимняя сессия. Даша сидела, рассматривая картинки в своих лекциях по самому неприятному в эту сессию предмету - процессы и аппараты, и с тоской думала, что экзамен через три дня и пора бы начинать учить. Каждые полчаса звонил Женька и спрашивал одно и то же:
- Как там твои лекции, то есть наши лекции, а если точнее, мои лекции?!
Лекции были ему абсолютно без надобности, он просто считал, что теперь каждые полчаса надо проверять, в каком Даша состоянии, и устал придумывать для нее шутки.
Марина пришла без звонка, закурила в кресле и возмущенным голосом произнесла запутанную речь:
- Человеку, который умер, уже все равно. Больно и плохо только тем, кто живет, то есть тебе. Значит, все дело в том, чтобы справиться с собой! Какой смысл в том, чтобы так себя изводить? Ты должна понять, что сейчас ты жалеешь себя, и взять себя в руки. В конце концов, уже прошло две недели!
- Как ты думаешь, если человек умер, ему ведь уже не плохо? Мне так его жалко, как будто у него, например, рана в груди, - не слушая ее, ответила Даша.
- У кого рана? - испугалась входящая в комнату Алка. Алка гладила привалившуюся к ней Дашу по голове и что-то нашептывала ей в ухо.
- Я совсем не понимаю, что ей говорить… Что ты ей шепчешь? - спросила Марина, когда Даша вышла из комнаты.
- Не знаю, ничего особенного… шепчу "тише, тише…". Даша вернулась, скомкав пустую пачку "Родопи", поискала вокруг новую и попросила:
- Алка, спустись в магазин.
- Девочки, хотите, я вас отвлеку. - Алка виновато улыбнулась. - Меня изнасиловали в такси, сразу после Нового года…
Даша никак не отреагировала, покачиваясь, смотрела в одну точку. Марина тихо сказала:
- Она только при нас выкурила две пачки, ей сейчас станет плохо…
Они уложили Дашу на диван, накрыли пледом, и Алка, собиравшаяся с ней ночевать, пошла проводить Марину. В дверях она шепнула:
- Представляешь, он поцеловал меня не могу тебе сказать куда…
- Разве это изнасилование? - строго спросила Марина. - Дура ты, Алка, так глупо лишиться девственности… в такси… А у меня с Женькой все идет по плану!
Через неделю Даша, глядя в пол, задала Марине вопрос:
- Ты не знаешь, почему Алка не пришла на Папины похороны? Мне неловко ее спрашивать.
- Она сказала, что ей даже не пришло в голову, что надо прийти. Не обижайся, она же не виновата, что ее дома не научили соблюдать приличия. А вообще она за тебя переживает.
- Что на Алку обижаться… Она каждый день ко мне приходит, я просто сижу рядом с ней и молчу. Мне с ней легче.
Самым тяжелым для Даши оказалось общение с внешним миром, и тут она открыла в себе нечто даже страшноватое. Папа был связан с огромным количеством людей, и несколько месяцев после его смерти вокруг нее роились аспиранты, преподаватели кафедры, сотрудники научно-исследовательских институтов, и всем им было что-то от Даши надо.
- У вас осталась вторая глава моей диссертации, такая синенькая папочка, посмотрите, пожалуйста!
- Вам не трудно поискать отзыв на мою работу?
- Я отправлял свою книгу на рецензию, найдите, пожалуйста, она мне нужна.
- Поищите дома большой конверт с чертежами, на кафедре уже смотрели, весь его стол перерыли, там нет!
У Даши было много возможностей для самоистязания - можно было поплакать над бумагами, написанными Папиной рукой, вылезающими из огромного письменного стола, можно было еще уткнуться лицом в его пропахшую сигаретным дымом кофту… Она рылась в бесконечных папках, искала что просили, плакала и повторяла: "Я вас всех ненавижу!"
"Это стыдно - ненавидеть людей, которые с ним работали, за то, что они живы, а Папы нет. Ненавижу, все равно ненавижу! Что они лезут, зачем им их мелкие делишки, папки, статьи, диссертации, когда Папы нет и никогда больше не будет, никогда…"
После выпускного вечера Даша больше не видела Сергея, но сейчас, вдруг вспомнив его нетребовательную преданность, подумала, будто телеграмму послала: "Позвони, ты мне нужен".
Невероятно, как в плохом любовном романе, но он позвонил на следующий день.
- Мне показалось, что ты меня зовешь.
- Ну что ты, нет, конечно, нет, тебе просто показалось, - раздражаясь на его вечную высокопарность и не желая делить с ним свое горе, небрежно ответила Даша.
Сорок дней, когда душа, как считает Православная церковь, еще присутствует на земле, действительно оказались рубежом, после которого Даше стало легче. Сорок дней Даша, которая обычно дома расставалась с книгой только на время сна, не могла взять книгу в руки. Она пыталась почитать на ночь, но ничего не выходило, можно было только закрыть глаза и ждать, когда придет сон и спасет ее хоть ненадолго.
Горе не ушло, но теперь боль стала другой, она перестала острым ножом поворачиваться внутри, причиняя Даше страдания, у которых не было конца. Тупая боль устроилась теперь в душе как у себя дома, покойно и непоколебимо. С этой непременной частью души, болью-подругой, можно было выстроить отношения и начать жить.
Теперь она снова начала читать. Еще захотелось видеть людей, лучше новых, чужих, ничего не знающих о Даше и ее горе.
И еще Даша знала, что у нее больше нет дома, в котором протекает отдельная от всех жизнь, а она мамина и Папина дочка. Ее семейная история закончилась. Началась личная Дашина история.
Алка старалась Дашу надолго из виду не выпускать и под всякими предлогами вытаскивала ее из дома. Пустая квартира в центре города моментально сделала скромную, совершенно несветскую Алку популярнейшей личностью, и дома у нее теперь каждый день собирались компании.
Соня Алкиных родителей осуждала, не оставляя им никаких оправданий.
- Как можно! - возмущалась она. - Столько лет не давать девочке жить спокойно, следить за каждым шагом, чтобы взять и бросить в двадцать лет совершенно одну!
- Не совсем одну, раз в неделю будет приходить Алкина тетка, - возражала Даша, завидуя ее свободе страшной завистью. Да и кто бы не позавидовал?
- Я тебя умоляю! Что значит тетка? Все равно девочка живет одна!
Алкин отец получил почетное назначение на Север и незамедлительно отправился за очередной звездочкой. Семья разделилась: полковник с женой намеревались жить три года на Севере, а Алку оставляли с собакой в Ленинграде. Тишайшая Галина Ивановна за последние годы несколько раз уходила во внеплановые запои, и полковник надеялся, что атмосфера гарнизонной жизни пойдет ей на пользу.
Алка, заполучив свободу, проявила недюжинную для себя ловкость и после зимней сессии перевелась на вечерний.
- Алка, тебя же не одну все-таки оставили, а с собакой! Сама одни глупости делаешь, пусть хоть твой Лео за тобой приглядывает! - насмешничала Марина.
Теплым мартовским вечером Алка позвонила Даше и принялась возбужденно шептать:
- У меня в гостях такой парень, приходи скорей, он тебе понравится!
- Ты уверена, что он настолько хорош, чтобы я так неслась на ночь глядя? - томно поинтересовалась Даша, при этом держа трубку между щекой и плечом и проворно натягивая сапоги.
- Игорек тебя на остановке встретит и сам узнает, я сказала, что ты очень красивая, ты его тоже узнаешь, он такой… - Алка отключилась.
Даша вышла из автобуса и сразу заметила высокого парня в коричневом велюровом пиджаке. Отделяя себя от толпы, он обладал своим личным пространством независимо и гордо. Даша подняла глаза, и сначала почему.то ухнуло вниз сердце, а в следующий миг она узнала своего мучителя Игоря Которского.
…В пятом классе старой школы в Московском районе в Дашу, искренне считавшую себя неудачной носатой кривоножкой, неожиданно хором влюбились сразу все готовые к влюбленности мальчики в классе.
- Тебе кто нравится? - по секрету спрашивал один мальчик другого.
- Мне… Коробова, - шептал первый. - Только никому! А тебе?
- И мне Коробова, - отвечал тот, хотя минуту назад ни о какой Коробовой даже не помышлял.