Кот на лечебный сеанс согласился сразу. И, показав ему, на всякий случай, из-за спины Аргуса предупредительный кулак, я направилась... подслушивать очередную зенину притчу. А что? А мне не стыдно. И даже очень интересно, а местами, так и вовсе поучительно. И, хоть окно на веранду кот, тоже предупредительно, всегда требовал закрывать, но, я же маг... Я бы и подглядывать могла, прямо через плотную занавеску. Но, этого моя избирательная совесть делать уже не позволяла.
Традиционные 'Проходите. Обувь снимите. Лягте по удобнее. Храпите по тише', я слушала в пол уха, всыпая в это время в чугунную ступку подсохшие корни сусака. Самое интригующее начиналось немного позже и сегодня оно звучало, как:
- Дружили в одном лесу соловей и воробей. Соловей был очень важным, все его любили за певческий талант и даже местный леший приглашал его на свои сборища - выступить перед почтенной публикой. А воробей был маленький и незаметный. Весь смысл жизни его сводился к тому, чтобы добыть себе пропитание и погреться под теплым солнышком - все его маленькие воробьиные радости.
И вот однажды друзья схватились в нешуточном споре, кто из них лучше приспособлен к жизни. Соловей утверждал, что, конечно, он. Потому что его всегда накормят и обласкают за его песни. А воробей стоял за себя. И доказывал, что, голос, это, конечно, хорошо, но пропадет он и кому соловей будет тогда нужен? А он всегда сможет сам себя прокормить, потому что не на кого ему надеяться.
Спорили они, спорили, да так увлеклись, что не заметили, как накрыла их сетка птицелова, притаившегося в кустах. Птицелов был тоже важным и в жизни разбирался хорошо. И он рассудил, что соловья сможет хорошо продать, а вот воробей никому не нужен. И выпустил маленькую птаху на свободу.
Голосистого же соловья купил хозяин одной таверны и посадил его в клетку - развлекать публику своим пением. Поначалу такая жизнь птице даже пришлась по вкусу. Его опять кормили и слушали внимательно. И в тепле он был. А потом наш артист стал скучать: по лесу, по свободе и по своему другу - воробью. А когда птица скучает, она уже не поет. А если, все же делает это, то песни ее больше на плач похожи. А кому ж интересно плач слушать? Поплакать мы дома можем. И перестали люди соловья слушать. А вскоре он и сам замолчал... с горя.
Хозяин таверны, видя такое дело, решил от него избавиться очень просто - придушить бывшего певуна и в помойное ведро. Да только повезло соловью - пролетал в тот момент мимо открытой двери его бывший друг, в поисках дармовых крошек и увидел клетку. И так как был он маленьким и незаметным, то пропорхнул в таверну и клювом отодвинул на клетке задвижку - выпустил на свободу затворника... Полетели они вдвоем в свой родной лес, который стал теперь соловью во много раз дороже. И больше никогда не спорили, кто из них лучше. Потому что клюв для птицы нужен не только, чтобы красивые звуки из него лились, но и чтобы самому прокормиться и о других позаботиться.
- Хр-р-р.
Толченый корень сусака для нового пробного мыла готов...
Отблески огня в очаге таинственными фигурами плясали на широких половых досках. А сверчки в ночном саду радовались, что очередной день прошел и теперь можно объявить об этом всему миру. Мы втроем - сидели на крыльце, слушали, как шепчутся между собой под ветром старые деревья и смотрели на звезды, которые были рассыпаны сегодня безоблачным небом особенно щедро...
- М-м-м... К Тиристине опять сын с невесткой из Либряны прикатили, - после глубокого вдоха сообщил Зигмунд.
- Ага... И они опять над костром курочку жарят... А, знаете, что я думаю?
- И что ты думаешь, хозяйка?
- Я думаю, что пора начинать новую жизнь. А что? Волосы у меня - новые, Зеня - тоже... обновленный.
- А я?
- А ты, Груша, для меня за последние два дня раскрылась тоже с совсем новой стороны.
- С хорошей? - блеснула на меня своими глазками в темноте домовиха.
- С о-очень хорошей... Ну так вот. И отпразнуем мы эту новую жизнь завтра уборкой и перестановкой - с утра. А вечером тоже кого-нибудь зажарим.
- Надеюсь, не меня?
- Нет, Зеня. Я членов своей семьи не ем. Я же знаю, что вы - невкусные, хотя и такие замечательные. И я вас... люблю.
- Ага, - вздохнули с обеих сторон от меня 'объекты любви'...
- Зеня.
- Что, Стася?
- Расскажи мне про Бередню.
- Это куда наш некро... Глеб отбыл?
- Просто расскажи про нее.
- Хорошо. Рассказываю... В 2013-м году случился в нашей стране из ряда вон выходящий случай - представитель одного древнего алантского рода поделился своей магией с человеческой девушкой. Проделано это было из чистой юношеской любви, потому что браки между алантами и людьми в ту пору были строго запрещены. Но, пара эта, за такой поступок не нашла одобрения и вынуждена была покинуть родину. Вот они то и основали за западными границами Тинарры новое государство, переселив туда людей с Земли. И стали первыми его правителями - Грэгором и Бенедиктой. Хотя, думаю, настоящее имя мужчины со временем в летописях было изменено на более приемлемый вариант. Страна эта стала называться Бередней и первоначально занимала только половину той территории, что она представляет собой сейчас. На юге же ее в то время жили местные полудикие племена кочевников... Со временем Бередня разрасталась, народ между собой перемешивался и роднился, но там до сих пор, в отличие от остального мира есть национальности и деления на княжества. Что же касается магии... Она там, безусловно, присутствует. Сама природа этого мира ее излучает. Только, отношение к ней в Бередне другое.
- Как к ведьмам и колдунам?
- Примерно так, Стася.
- И что, на кострах сжигают?
- В отдаленных местах, возможно. Хотя, есть и разрешенные маги. Их единицы и живут они в уединенном месте - в северных горах. Вот к ним относятся со всем почтением и считают детьми Бога на земле. Но, это закрытый культ, основанный еще Бенедиктой, и, насколько я знаю, у власти там до сих пор женщина... А вообще, страна эта очень красива, своей - суровой полудикой красотой: горы, между ними, в равнинах, древние буковые леса с водопадами и пещерами, из которых вытекают подземные ручьи, возделанными полями и реками, шириной своей сравнимыми с морем. И над всем этим парят белоглавые сипы. Эти птицы - символ Бередни и ее самая большая гордость.
- Действительно... красиво. Но, что там делать Глебу? - не удержалась я от такого больного вопроса.
- Глебу? Насколько я... владею информацией, в настоящий момент Бередня и Ладмения усердно налаживают между собой отношения. Их посол уже полгода протирает штаны в нашей столице. Теперь, видимо, настала и наша очередь отправить туда своих представителей... Не переживай ты за него. Я уверен, что в Бередне нашего... бывшего некроманта не ждет ничего каверзного. Слишком большие интересы связывают обе страны.
- Ты думаешь?
- Я же сказал, что я в этом уверен... И вообще, кто-то недавно заявлял, что начинает новую жизнь, - ехидно заметил умник.
- Конечно, начинаем. Но, ты же знаешь, что Глеб был важной частью моего... нашего прошлого. И я должна быть за него спокойна. А ты разве нет?
- Стась, мне тебе в третий раз заявить о своей уверенности?
- Не надо... Все. Больше ни слова о нем.
- Нет, погоди. Раз ты сама первой это имя огласила, у меня вопрос. Последний.
- Давай. Только, если последний.
- Как он мог так с нами поступить? - с надрывом, совершенно мне непонятным произнес кот. - Он что, думал, ты нас здесь ради него... бросишь?
- Как это - брошу? Если бы я согласилась, то в столицу мы отчалили бы все вместе: ты, Груша в сахарнице и я.
- Что?! - даже подскочил на месте Зигмунд.
- Что слышал. И вообще, после шести лет знакомства так плохо думать о некроманте?
- Знаешь, Стася... Знаешь... - глубоко задышал умник. - Ты - настоящая... Трахиния!
- Это почему же? - прищурила я на него глаза.
- Да, если б я знал раньше! Да я бы!.. В столице то! Да я бы - ух, как там развернулся!
- Ты это сейчас всерьез говоришь?
- Я?!.. - взглянул на меня Зеня совершенно безумными глазами, полыхающими сейчас всеми столичными огнями сразу. А потом, вдруг, глубоко выдохнул. - Извини... Занесло что-то... Нам и здесь совсем не плохо. Тем более что завтра новая жизнь начинается... Просто, столица, Стася, если бы ты раньше там жила, то...
- Зигмунд, ты такой умный, но иногда ведешь себя, как распоследний в деревне идиот, - теперь уже не на шутку удивила нас обоих домовиха.
- Извини...те... Так завтра, значит, курочку будем жарить?
- Ага... Если ты до тех пор окончательно нас с Грушей не разочаруешь.
И мы снова, все трое, надолго замолчали...
Вот уж не думала, что наша новая жизнь, которую я вчера торжественно объявила, начнется именно с этого... Нет, поначалу все шло точно по моему плану. Я даже на развал с утра успела смотаться, за обещанной курочкой. И даже вручила своему начальнику, господину Трушу, образец нового мыла на отваре из корня сусака (выслушав попутно его ценное мнение по поводу моего 'тупикового' образа), а вот потом... Потом произошло уж совсем, из ряда вон выходящее событие и выражалось оно в одном только имени - отец Аполлинарий...
Уборка с обязательным перетаскиванием мебели, затеянная, как символ перемен, подходила к концу. Осталось лишь развесить по своим новым местам расчленяющие верхний этаж лоскутные занавеси и живописно набросать на пол огромные вязаные круги. Я, в общем-то, этот момент уже и предвкушала, как главный во всем мероприятии, когда, обернувшись на критикующего мои действия кота, бросила взгляд в окно.
- Ну, надо же, цветовая гамма ему не нравится. А мне вот нравится. И со шторами они гармонируют. Ты сам посмот...Мать моя, Ибельмания!
- Гармонируют? - хмыкнул скептически Зигмунд, восседающий на горе из выхлопанных кругов. - Гармония есть связанность и соразмерность вещей, а здесь сплошной деревенский абстракционизм. И причем тут кактус?.. Стась, ты чего рот распахнула? Со стола свалишься.
- Если бы ты сейчас видел то, что вижу я, то выглядел не лучше. Я тебя уверяю, - бросила я на умника из под потолка ошалелый взгляд. - Он меня, видимо решил проклясть прямо на дому.
- Да кто там тебя решил проклясть? - заскочил кот с разбега на подоконник. - Вот это да - батюшка! Сам и без отряда святых угодников...Значит, Стася, у нас еще есть надежда.
- Отползти огородами?.. Хотя, что это я?..
И, действительно, с чего, вдруг, мне его бояться? С момента нашего последнего диспута прошло уже больше шести лет. И с тех пор мы с отцом Аполлинарием при встрече неизменно делали вид, что оба заметны друг другу не больше мухи - Гелия свое обещание сдержала. Но, вот осадок мутный, все же остался. Да еще кое-какая информация, доходящая до нашего дома с ногами зениных клиентов, страдающих кроме обычных своих болячек еще и особым, 'словесным' недержанием...
Батюшка наш, конечно, профессионал своего дела и святые источники знает назубок. Не говоря уж о Библии, цитирует которую, наверняка и в сновидениях. Однако, где та ветхозаветная Зулейка(7), а где мы?.. Далеко - совсем в другом мире... И вот, исключительно ради близости к проблемам местной паствы, примерно лет пять назад появилась в проповедях отца Аполлинария некая абстрактная 'героиня' - олицетворение порока и скудоумия в одном лице. И что эта 'богомерзкая гидра' только не вытворяла: страждущих обирала (всякая честная работа должна быть оплачена), мужиков в грех вводила (для некромантов это вовсе не грех), добропорядочных селянок поносила ('Бухнера' не ругательство, а название растения). В общем, всем своим существованием служила наглядным ответом на вопрос 'Как жить нельзя?'. За что, кстати, и регулярно, в назидательной части получала - святым возмездием по башке... И, ни слова про магию. Все - исключительно в рамках 'проблем современной нравственности'... А, это батюшка еще мой новый цвет волос не видел...
- А пусть посмотрит.
- Что ты говоришь? - оторвался Зеня от наблюдения за нетерпеливо переминающимся у нашей калитки священником.
- Я говорю, что сейчас спущусь и узнаю, чем обязаны такой честью.
- Я с тобой, - решительно смахнул кот с окна. - У меня для него уже давно своя проповедь заготовлена...
Отец Аполлинарий, завидев меня, 'приветственно' перекрестился. Я тоже... поздоровалась. Исключительно из женского любопытства. А когда пасть свою раскрыл для аналогичной цели Зигмунд (уже из научного интереса), священник вновь осенил себя знамением и неожиданно для нас многострадально выдал:
- А скажите мне, ценят в этом доме свой врачебный долг перед ближним?
- Пол сребеня за сеанс. После пятого - на медень дешевле, - беспощадно отчеканил кот свои расценки.
- Святые угодники! Что ж так дорого? - приподнял брови отец Аполлинарий, а я нервно заозиралась.
- Здоровье дороже, батюшка, ибо сказано в Святом писании: 'Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет', - остался непреклонным умник.
- Апостол Павел, Послания к Коринфянам... - потрясенно произнес священник, брови которого, от такой вольной трактовки Библии переползли аж на середину лба. Он сделал шаг назад, будто намереваясь тут же удалиться, а потом, вдруг неожиданно передумал. - Ну, раз ты, сын мо-о... лекарь, так хорошо знаком с основой основ, то отвечу тебе тем же: 'От всякого, кому дано много, много и потребуется'. Куда идти?
- А нельзя ли пока... повременить? - решила я, наконец, встрять в этот обмен любезностями. - Зигмунд, можно тебя на пару слов - в сторонку?
- Да что такое, Стася? - недовольно зашипел на меня кот, едва мы удалились от изгороди на пару ярдов. - Ты что, хочешь испортить мне грядущее развлечение?
- Развлечение? Ты так себе это представляешь? - нависла я над умником.
- Нет, я его, конечно, полечу... Кстати, от чего его лечить то?
- Вот в том то и все и дело, - недоуменно скривилась я. - Сама ничего не понимаю... Его свечение прямо забито страхом. А вот чего он боится: то ли за свое здоровье, то ли по какой другой причине... Странно все это, Зеня. Очень странно, - обернулась я в сторону отца Аполлинария и еще раз внимательно на него посмотрела.
Священник, облокотившись одной рукой на калитку, другой шарил в своем кармане, едва шевеля тонкими старческими губами. Вот он на мгновение замер, и лицо его просветлело улыбкой. Потом вынул руку наружу, обтер ее об рясу, будто избавляясь от налипшей грязи, и взглянул на меня... Взгляд этот мне совсем не понравился:
- Зеня, ты можешь ему отказать?
- Отказать? - гневно воззрился на меня умник. - Во-первых, это претит моему врачебному долгу. Во вторых... Ты представляешь, какими после этого будут его проповеди? А ведь ты в этой деревне жить осталась. Ну, а в-третьих...
- Есть еще и в-третьих?
- Стась, я ужасно хочу посмотреть, как он храпит. Неужели ты откажешь мне в этом маленьком удовольствии?
- Ну, знаешь ли, господин философ... Да у тебя на уме одни удовольствия и развлечения.
- Ну, Стасенька... Ну, пожалуйста, - принялся кот тереться боками об мои ноги, вызывая одновременно и щекотку и большое желание поразмашистее его пнуть.
- Да делай, что хочешь. Но, я тебя предупреждала, - гневно ткнув указующим перстом в довольную котовью физиономию, направилась я домой... И даже подслушивать в знак протеста не стала...
Весь остаток дня я, естественно, на кота дулась. А к концу нечаянно забыла... Тем более, что повод отвлечься предоставился...
- О-о... жареная на вертеле курочка... Лучше может быть только жареный на вертеле карпунь(8), политый...
- Настоем валерианы? - прервала я кулинарные фантазии Зигмунда и кочергой принялась долбить по догорающим в кострище поленьям.
- Лимонным соком, - обижено мявкнул тот и развернулся ко мне своим полосатым боком. - Ты что, думаешь, я совсем... ветрогон(9)? Да, Стася? Я же вижу, что ты на меня из-за этого злишься. Скажи мне, я - ветрогон?
- Ты?.. Честно говоря, нет, не думаю. Это я на твоем фоне выгляжу старой занудой. А вообще, сколько тебе лет, Зеня?
- На днях ты сама же меня уверяла, что не больше четырех.
- Все ясно... Не хочешь об этом говорить...
- Ты знаешь, один поэт из нашего прежнего мира по имени Ариосто, как-то сказал: 'Все с годами теряется: юность, красота, здоровье, порывы честолюбия. И только одна глупость никогда нас не покидает'. Так вот, я опроверг его изречение.
- И в какой именно части?
- В первой, разумеется, - совершенно искренне рассмеялся кот. - Ибо моя глупость вечна, как и я, а все остальное воскресает вместе с каждым моим новым телом. Таков закон существования нашего рода.
- Я думаю, что это очень правильный закон. Иначе, представь себе - ты бы все-все-все знал, но уже ничего не хотел... Зеня.
- Что?
- А вот, по поводу вечной глупости... Ты сегодня ночью спать собираешься?
- Я не против.
- Чего именно?
- Заклятия сна, которое ты на меня вчера тайком наложила. Можешь проделать тоже самое и сегодня.
- А-а... Спасибо...
Дни иногда тянутся бесконечно долго. А порой пролетают, как легкая паутинка мимо глаз. Но, и те и другие не оставляют в нашей памяти ничего, кроме оторванного календарного листа с ничего не значащей датой, ничего не значащим утром, днем, вечером... ночью. А ведь они могли бы быть заполнены до краев. И все равно - хорошим или плохим. Для беспристрастной памяти важно другое - сам факт, что день этот чем-то запомнился. Мы их, такие дни, вспоминаем потом и говорим кому-то: 'Помнишь, это, как раз за неделю было, до того, как ты плавать научился?', или 'А-а, это когда я в таверне с друзьями Уроженье(10) отмечал, а вы меня потом, с твоей мамой домой не пустили?'...Сегодняшний день запомнится жителям Мэзонружа тем, что именно 28 июля 2561 года в своем маленьком домике, приткнутом к тыльной стороне храма, повесился отец Аполлинарий...
Новость эта уже облетела черной вороной все дома в деревне, а теперь кружилась над тянущей шеи за церковной оградой толпой, собравшейся, откровенно говоря, откровенно же удостовериться. Мне же, думать так о себе совсем не хотелось, так же, как и Гелии, беспрестанно запахивающей длинный жилет на своем очередном выпуклом животе. Мы, и на самом деле, просто шли мимо. Я - к себе домой после ежемесячного визита вежливости в гостеприимный алантский дом, стоящий неподалеку на пригорке. А Гелия, как обычно - оздоровительно выгуливалась, заодно, уж, провожая меня:
- Нет, ты слышала, как они про него не добро? - мазнула меня по щеке своим пепельным, выбившимся из-за уха локоном женщина. - 'Старый лицедей'. И откуда слова такие знают?