Я потом узнала, что у великолепного московского хирурга, мастера по штопке человеческих тел, у Алексея Петровича Умнова, напрочь, патологически отсутствует память на имена. Он всех непациентов называет "голубчик" или "голубушка", всех больных так и величает - "больной" или "больная". Диагнозы помнит, лечение гениально планирует, а имена - хоть убей! Лежал у Умнова известный академик, дергался каждый раз, когда Умнов называл его "больным". При выписке, подарив какой-то реликтовый, пятидесятилетний коньяк, академик сказал: "Сам ты больной! Меня вся мировая научная общественность знает, а тебе трудно Иван Егорович запомнить!" Не помнит! И то, что он Карину и Армена по именам величал - знак!
- Вы об этой истории, голубушка журналистка, не пишите! Ладно? По-человечески прошу! Ну, поменяете вы имена. Армена Карином назовете, Карину - Арменой. Только ведь их многие знают, догадаются, судачить начнут. А ребята еще только-только к нормальной жизни возвращаются. И проблем у них выше крыши, начиная с ее отсутствия, то есть своего дома.
- Ничего не могу обещать, - выдала я профессиональную фразу. - Алексей Петрович, а что вам было за эту историю?
- Как водится. Устный выговор и предложение написать статью в научный журнал.
- Получается, вы ни копейки не получили за Армена?
- Получается, голубушка, только у тех, кто репу чешет и ничего не делает. Карина и Армен ведь не безродные. Она клич бросила, друзья и родные сбросились. Пришли ко мне делегацией, Армен, пока на костылях, во главе. Что? Я должен был их благодарность с возмущением вернуть? Или в фонд борющихся эскимосов отправить? Какие, к бесу, эскимосы, когда у меня дочь беременная, зять в бегах, а нас еще соседи под макушку залили?! На какие шиши я буду ремонт делать и беременность моей дочери сохранять?
- Да! - согласилась я. - Общество еще не готово трезво взглянуть на труд врачей.
- Голубушка! Мне на общество на… начихать! У меня трое больных поступили! Мужики-кормильцы. У меня мозги плавятся, - Умнов постучал себе по голове, - как их в мало-мальски приличный вид привести, вернуть рукам хоть треть подвижности. Короче! Будете вы писать?
- Короче: я не буду! Но если главный редактор решит прислать другого журналиста, то ничего не обещаю.
- А редактор поди не заговоренный! Вы, голубушка, ему предметно объясните. Вот у вас: одна ручка оперирована, на другой сухожилия на пальчиках шили. Извините, не фонтан работа хирурга! Значит, кухню знаете.
Меня поразило, что Алексей Петрович успел отметить мои отлично замаскированные кривые ручки. Казалось - только в лицо смотрит.
- И редактору передайте, - продолжал Умнов. - Никто не застрахован от случайностей: ни сам, ни дети, ни родственники, ни приятели. Нет статьи - мы с распростертыми, есть статья - в общую очередь.
- Не верю! - усмехнулась я по-станиславски. - Всех вы примете, и всех лечить будете.
- Этого, голубушка журналистка, начальству передавать не следует!
В редакции меня ждали. Вернее, ждали подтверждения, что в очередной номер идет гвоздевой материал про разврат в московской клинике. Я прямым ходом отправилась к редактору и объяснила ему ситуацию. Особо напирала на то, что не следует светить ни Умнова, ни молодую армянскую семью на столь щекотливой теме.
- Ладно, - согласился мой начальник и добавил: - Никогда не быть тебе главным редактором. Такая тема! Мать и отца журналист должен продать за такую тему, а ты антимонии разводишь.
Насчет главного редактора он ошибся. Но по сути был прав: не стану портить человеку жизнь ради нескольких строчек в газете. Иное дело - рассказ в книжке.