У Папы была квадратная массивная голова, а тело и того больше. Даже сидя он казался таким же высоким и длинноруким, как и великан Джироламо, его так называемый племянник, хотя огромный костяк и тонул в складках сала. Папа был чисто выбрит и почти лыс, с пухлыми щеками и многочисленными подбородками. По его лицу струился пот, несмотря на усилия двух приближенных, которые стояли по бокам от трона и обмахивали понтифика двумя церемониальными веерами. Нос у Папы был прямой и длинный, с загнутым кончиком и широкими раздутыми ноздрями; казалось, что он прочно зажат круглыми пухлыми щеками. Длинный подбородок и нижняя челюсть скрывались в складках жира, а рот как будто и вовсе отсутствовал. Белки глаз были желтыми, веки тяжелыми, брови, выгнутые крутой дугой, - тонкими. Изнуренный разум, светящийся в этих глазах, вселял тревогу.
Делла Ровере был выдающимся человеком. Он родился в бедной крестьянской семье, в лигурийской деревне Савоне. Но юный Франческо рано понял, что церковь дает ему единственный шанс спастись от нищенской жизни рыбака, и стал францисканцем. Он быстро достиг высокого положения и в итоге сделался главой ордена. Этот служитель Божий выказал удивление, узнав, что Папа Павел II пожаловал ему кардинальскую шапочку, и пришел в гнев, когда после смерти этого понтифика и быстрого избрания на папский престол его самого поползли слухи о подкупе, якобы имевшем место.
Мы замерли перед алтарем, рядом с которым стояли две жаровни и висела кадильница. Я осталась рядом с оратором из Милана, послами и прочими приглашенными, а кардинал делла Ровере, Джироламо и Катерина поднялись по серым мраморным ступеням к алтарю, опустились на колени и перекрестились, глядя вправо, туда, где сидели Папа и кардиналы. Затем делла Ровере поддержал Катерину под локоть, помогая подняться, и подвел ее к папскому трону. Она опустилась на колени с лебединой грацией, расправив плечи, высоко подняв голову, отчего изящный изгиб шеи стал особенно заметен, и поцеловала сначала туфлю Папы, а затем его кольцо.
Лицо Сикста уже не было скучающим и надутым, он лучезарно улыбнулся, наконец-то продемонстрировав губы, такие же маленькие и округлые, как у сына, и серые беззубые десны. Понтифик с жаром пожал Катерине руку и похлопал по стульям, стоявшим по бокам от трона. Джироламо сел справа от Папы, Катерина - слева, и следующие три часа всем нам пришлось страдать, внимая бесконечной службе, во время которой Сикст регулярно одаривал Катерину улыбкой. Испанский посол, вынужденный стоять всю церемонию, лишился чувств, и его пришлось вынести из церкви.
Когда месса закончилась, никто не двинулся с места, желая увидеть, что произойдет дальше. Кардинал делла Ровере поднялся и велел Катерине снова опуститься на колени перед его святейшеством. Она во второй раз поцеловала красную бархатную туфлю и осталась стоять на коленях, а оратор из Милана вышел вперед, нервно откашлялся, вынул из кармана лист бумаги и принялся перечислять на латыни все удивительные достоинства невесты. Этот панегирик, казалось, длившийся бесконечно, уже вызывал тошноту, но тут Сикст благодушно улыбнулся, взмахнул рукой, прервал оратора и похвалил его за блистательно исполненную работу. Затем он жестом велел Джироламо встать и занять место рядом с невестой.
Тот взял Катерину за руку, и Сикст приступил к венчанию. У него был мощный, глубокий и звучный голос, вот только дикция канула в Лету вместе с зубами. Согласные звучали невнятно, шипящие растягивались как у пьяного. Но все равно его речь завораживала, потому что в юности Франческо старательно овладевал не только теологией и философией, но и ораторским мастерством и риторикой. В результате его крестьянское происхождение выдавала лишь легкая гнусавость.
По указанию Папы Джироламо, побелевший от переживаний и неулыбчивый, надел на палец Катерины простое золотое кольцо, затем наклонился и быстро поцеловал ее.
Сикст с мальчишеским восторгом захлопал в ладоши, его рот растянулся в черной беззубой улыбке, углы губ исчезли в складках жирных щек.
- Ну же, ну же, моя дорогая! - Он протянул Катерине огромную пухлую ладонь.
Она пожала ему руку и уже хотела снова опуститься на колени, но Папа удержал ее и махнул Джироламо, который приблизился к жене, чтобы расстегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье. Сикст щелкнул пальцами, подзывая кардинала делла Ровере, сидевшего рядом. Тот живо подскочил и передал его святейшеству небольшую бархатную коробку.
Сикст открыл ее, вынул ожерелье и поднял так, чтобы передние ряды рассмотрели его в сумрачном свете. Четыре золотые цепи толщиной в два пухлых пальца Папы покачивались на общем замке. На одной висел большой изумруд с шестью маленькими по бокам. На второй были такие же рубины, на третьей - алмазы и на четвертой - сапфиры. За подобное украшение в Риме можно было запросто купить самое большое кардинальское палаццо. Общий вздох восхищения эхом отдался от стен святилища.
- Это тебе больше к лицу, чем простые жемчужины, - провозгласил Папа, пришепетывая и глотая согласные. - Джироламо счастливейший из людей. Я слышал, что ты хороша собой, дорогая моя, но подобными простыми словами невозможно передать истину. Ты ослепительнее этих сверкающих камней!
- Мне не хватает слов, чтобы выразить вам мою благодарность, ваше святейшество, - проговорила Катерина своим пока еще детским голосом. - Ваша щедрость не знает границ, я не заслуживаю подобной милости. - С этими словами она опустилась на колени.
Сикст притянул Катерину к себе, прижал ее плечи к своим коленям и вынудил невесту вытянуть лебединую шею. Поза была неудобной и даже опасной, но Катерина стояла совершенно неподвижно, пока его святейшество толстыми неуклюжими пальцами застегивал ожерелье. Затем он велел Катерине подняться, и она вместе с Джироламо развернулась лицом к вздыхающей публике, чтобы показать свои каменья.
Сикст махнул рукой кардиналам, сидевшим рядом с ним на возвышении. Они сейчас же поднялись, и делла Ровере представил Катерину каждому из них. Кроме родственников Папы здесь были представители семейства Орсини и Колонна, трое французов, двое испанцев и один грек.
Но лучше всего я запомнила первого, сидевшего на вожделенном месте рядом с Папой. Это был высокий каталонец с едва уловимым акцентом, волосами цвета воронова крыла и оливковой кожей. Когда-то он изучал юриспруденцию и много лет прослужил вице-канцлером папской курии. Хотя ему уже перевалило за сорок, он был крепок, строен и широкоплеч, от него так и веяло обаянием зрелого мужчины. С того момента, как Катерина взошла на возвышение, он не сводил с нее глаз. На его овальном лице выделялся широкий нос, полные губы и высокий лоб. Карие глаза под выразительными черными бровями и резко очерченные скулы выдавали чувствительную, живую натуру и незаурядный ум. Когда юная графиня Имолы взглянула на него, он сперва обольстительно улыбнулся ей и лишь потом пробормотал благословение. Кардинал делла Ровере повел Катерину дальше, а испанец посмотрел ей вслед с неослабевающим вожделением и растущей решимостью.
Помню, я тогда с раздражением подумала: "Да он ее хочет".
Это был кардинал Родриго Борджа.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Свадебный пир устроили во дворце Орсини, расположенном напротив собора Святого Петра, на другом берегу Тибра. Даже в огромных залах, опрысканных дорогими духами и украшенных гирляндами роз, чувствовался запах человеческого пота. Катерина была измучена, раскраснелась от жары, но стоически улыбалась всем, дожидаясь окончания затянувшегося допоздна обеда из двадцати двух перемен.
Когда был произнесен последний тост за здоровье и многодетность счастливой пары, Джироламо Риарио вызвал эскорт невесты и повез нас в палаццо Риарио, расположенное неподалеку. Перед входом во дворец стоял большой фонтан со статуей Нептуна, окруженной горящими факелами, отчего струи воды казались золотыми, когда мы двигались мимо в экипажах. Мы проехали вдоль фасада с длинным рядом окон, в которых в честь прибытия невесты горел свет, и остановились перед бронзовыми воротами, пугающими своей величиной.
Покои Катерины оказались куда более просторными и шикарными, чем комнаты, в которых она жила в отчем доме. Я проследила за тем, как горничные раздели мою госпожу, расчесали золотистые волосы, доходящие до узкой талии, и сама надела на нее белую атласную рубашку, готовя к встрече с неизбежным. Катерина смотрела широко раскрытыми глазами, голос ее срывался, но она храбро пыталась шутить. Я пожалела, что ничего не знаю о супружеских отношениях. Мне хотелось ее успокоить, но я не могла подобрать подходящие слова. Служанка-лигурийка проводила меня в комнату, смежную с покоями Катерины, гораздо больше и роскошнее тех, что я видела до сих пор. Здесь стояло ложе с балдахином, предназначенное для меня, и две широкие кровати для горничных графини, привезенные из Милана. Я открыла все окна, чтобы впустить влажную прохладу, разделась и упала на пуховую перину.
Примерно через час меня разбудил колокольчик, свисающий с потолка, - моя госпожа звала на помощь. Вспомнив, что сегодня ее первая брачная ночь, я вскочила, натягивая на ходу ночную рубашку.
В новых покоях графини все еще горела лампа. Полог над кроватью был отдернут, Катерина сидела, откинувшись на подушку, одной рукой прижимая к груди простыню. На белом атласе сохранился отпечаток второго тела, на соседней подушке осталась вмятина от крупной головы. Все покрывала были сбиты на пол. Длинные волосы Катерины были спутаны и взъерошены.
Она щурила глаза, пытаясь скрыть боль, и коротко приказала:
- Вина.
Кувшин и перевернутые вверх дном кубки стояли на низком столике рядом с высоким арочным окном, через открытые ставни которого в комнату проникала вонь Тибра. За рекой раскинулся Священный город, темный и угрюмый, если не считать нескольких окон, светящихся во дворцах. Я налила в кубок вина и огляделась в поисках кувшина с водой. Пусть Катерина и замужняя дама, но ей всего четырнадцать и вино она пьет разбавленным.
Она верно поняла мой взгляд, покачала головой и сказала:
- Только вино.
Я наполнила кубок до краев и подала ей. Спать графиня не собиралась и запросто могла бы сама налить себе вина, поэтому я не спешила уходить, дожидаясь, что она заведет разговор.
Катерина сделала большой глоток, глаза у нее заслезились, она закашлялась, но заставила себя глотнуть еще и еще.
- Все поэты лгуны, - произнесла вдруг Катерина с наигранной веселостью, но ее губы чуть заметно задрожали.
Подавив зевок, я спросила:
- Почему, мадонна?
- Он просто придурок, - сказала она мрачно. - Изо рта у него воняет, волосы на спине, на груди и на животе, прямо как у обезьяны. - Графиня вопросительно посмотрела на меня. - Все мужчины такие волосатые?
Катерина подобрала ноги, я уловила в этом жесте просьбу и присела рядом с ней на прохладные простыни. Мой опыт в данном вопросе ограничивался тем фактом, что я видела Маттео без рубашки всего два раза в жизни.
- Не могу утверждать обо всех мужчинах, - сказала я. - Но я знала одного, у которого было только немного волос на груди. Мне кажется, у всех по-разному.
- Это отвратительно, - заметила Катерина, отхлебнула еще вина, надолго умолкла, затем набралась храбрости и задала следующий вопрос: - А это должно быть больно?
Вопрос застал меня врасплох. Катерина понятия не имела, что мы с Маттео не жили как муж и жена, и я не собиралась просвещать ее на этот счет.
- Только в первый раз. - Хотя бы в этом я была твердо уверена и развила мысль, чтобы утешить мою госпожу: - Потом это должно доставлять удовольствие. Все приходит с опытом.
- Надеюсь, - сказала она. - Только этот хам не особенно усердствует. Он приходил всего на пять минут. - Катерина прерывисто всхлипнула и протянула ко мне руки.
Я исполнила то, ради чего была звана: обняла ее, откинула с потной шеи влажные волосы и принялась гладить ее по голове, шепча слова утешения.
Катерина окончательно выплакалась и мрачно произнесла:
- Я буду делать то, что должна. Но он мне отвратителен, и я ненавижу его за это. Я буду рожать от него детей, но только для себя.
На следующий день угрюмое настроение Катерины сменилось неудержимой веселостью, поскольку она руководила турниром, устроенным в ее честь. Как и отец, Катерина обожала помпезные церемонии, подчеркивавшие ее высокое положение. Пока ей не приходилось оставаться наедине с Джироламо, она была заразительно весела, и на то имелись причины. Пусть ее муж был скуп на ласки в постели, зато, когда дело касалось денег, его щедрость не знала границ. Любые капризы Катерины удовлетворялись немедленно. В ее приданое входил целый новый гардероб из самых модных нарядов, но Джироламо позволил ей заказать еще несколько платьев на свой вкус и новые украшения. Он также предоставил ей самой управлять домом, так что она могла решать любые вопросы, касающиеся прислуги или убранства палаццо. Первым делом графиня постановила, что я должна спать в ее постели, когда мужа нет рядом.
Следующую неделю Катерина веселилась от души, поскольку они с Джироламо получили приглашения в гости от всех знатных фамилий Рима и нескольких кардиналов. В большинстве случаев я сопровождала ее в качестве кузины и успела заметить, что тот Джироламо, какого видел свет, несколько отличался от того человека, которого знали жена и приближенные. Он подчеркивал свое положение, откровенно грубя всем вокруг и отпуская весьма сомнительные шутки в разнополой компании, искренне улыбался и смеялся только тогда, когда начиналась игра в кости или карты. Она поглощала его на долгие часы, и тогда мы с Катериной возвращались домой без него. К радости жены, он лишь изредка навещал ее в спальне.
Всего однажды в те дни мне довелось увидеть его человеческое лицо, когда медовый месяц молодых был прерван посещением восьмисотлетней базилики Санти-Апостоли, расположенной неподалеку от палаццо. Здесь к нам присоединились его святейшество и несколько кардиналов, в том числе и Родриго Борджа, каталонец с чувственным, вожделеющим взглядом.
Сикст, заметно опечаленный, пришел в простой красной шапочке и шелковом облачении того же цвета поверх белой льняной рясы. Мы терпеливо ждали, пока он поднимется по ступенькам к входу в базилику. Двое кардиналов поддерживали старика под мышки, чтобы втянуть массивное тело на лестницу и ввести Папу в церковь. Когда Сикст переступал порог святилища, пот ручьями струился из-под шапочки на лоб и серые щеки. Джироламо сейчас же подошел к отцу и с нехарактерной для него теплотой порывисто обнял старика.
Сикст раздражался, шатался из стороны в сторону, тогда как его сын старался, как уж мог, поддержать под руку тяжкое тело. Они прошли в боковой придел, где для его святейшества установили временный трон. Тот стоял перед надгробием из сияющего мрамора, пол под которым был усыпан мраморной крошкой, вылетевшей из-под долота скульптора.
Надгробный памятник высотой в четыре человеческих роста и шириной в два стоял на массивном прямоугольном постаменте, где было выбито имя усопшего, знаменитого молодого кардинала Пьетро Риарио, архиепископа Флоренции и "племянника" Сикста, погибшего в возрасте двадцати девяти лет. Сам монумент представлял собой похоронные дроги в натуральную величину, которые держали три крылатых серафима. На них лежал молодой человек с круглым, правильным лицом, приятнее, чем у Джироламо, но с похожим носом и разрезом глаз. Он был в облачении священника, с простой епископской митрой на голове, лицо его выглядело спокойным и умиротворенным. Позади скульптуры возвышалась мраморная стена с барельефом, изображающим Марию с младенцем Христом на руках. Слева от нее стоял на коленях скорбящий Джироламо, справа, в той же позе - гораздо более стройный и молодой Сикст. Рядом с Джироламо расположился святой Павел, возле Сикста - Петр.
Да, у Джироламо некогда имелся старший брат Пьетро, которого Сикст удостаивал особых милостей. Уже в юном возрасте сын пошел по стопам отца, получив образование сначала у францисканцев, а затем в различных университетах. Сикст щедро жаловал его должностями: епископат, бенефиций и неизбежный кардинальский сан - поскольку юноша, в отличие от тугодумного младшего брата, унаследовал от отца проницательность и редкий ум. Заодно Пьетро передалась любовь к вкусной еде, выпивке и женщинам, что, как говорили некоторые, и привело его к преждевременной, неожиданной кончине - слуга, явившийся будить хозяина поутру, обнаружил его в постели мертвым. Но другие, в том числе и Теодора, горничная Катерины, уверяли, что Пьетро был отравлен, поскольку его неограниченное влияние вызывало зависть у других кардиналов.
Трагедия произошла три с половиной года назад, но только сейчас наконец-то был закончен надгробный памятник. При виде его Сикст вырвался из рук младшего сына и заковылял к высокому монументу. Он погладил мрамор и приглушенно зарыдал, опускаясь на колени.
Джироламо поспешил на помощь. Этому великану не хватило сил, чтобы поднять тучного понтифика на ноги, и он замахал рукой. Трое кардиналов и патриарх Стефано Колонна помогли ему усадить отца на папский трон, где тот и обмяк, хватая воздух ртом и рыдая.
Джироламо лишь на мгновение задержался рядом с монументом. Все глаза, кроме моих, были сосредоточены на охваченном скорбью Сиксте, и только я видела, как на лице Джироламо отразилось смятение и он тоже провел по мрамору ладонью. Когда муж Катерины отнял руку от камня и подошел к отцу, в его глазах было то же выражение, какое, должно быть, появилось в моих, когда я узнала, что Маттео отравили: любовь, скорбь и горькая ненависть.
Дни и ночи пролетали незаметно, и удручающий зной, заодно с принесенными им смертельными лихорадками, наконец-то отступил, хотя здесь все равно было жарче, чем когда-либо в Милане.
Я возненавидела Рим. За великолепными новыми церквями и дворцами, за несколькими большими улицами, недавно заново вымощенными по приказу Папы, начинались узкие переулки, кривые, заваленные конским навозом и воняющие сточными водами. Ветер, дующий с Тибра, иногда приносил с собой такое зловоние, что нам приходилось закрывать окна, несмотря на жару. Дома богачей были новые и красивые, но их оказалось слишком мало по сравнению с лачугами бедняков, которые кормились тем, что промышляли мелкую дичь, встречавшуюся на пустынных улицах, или рыбу, водившуюся в мутных водах Тибра. В некоторых районах Рима было так опасно, что мы не осмеливалась заезжать туда даже в экипаже. По вечерам и в самых богатых кварталах города лишь немногие отваживались выходить без вооруженного эскорта. Мы прожили в палаццо Риарио целую неделю, когда я с изумлением узнала, что на верхнем этаже и за фризами плоской квадратной крыши скрываются лучники и пушкари, а с закатом солнца солдатские патрули обходят по периметру весь дворец.