Разум наперекор этим тучам твердил, что мне не о чем беспокоиться. Маттео - опытный путешественник, он сопровождает из Рима в Милан не простых гостей, а папских легатов, людей слишком ценных, чтобы они пустились в путь в скверную погоду. Маттео прекрасно вооружен на случай нападения бандитов, а папские послы ездят в сопровождении слуг и телохранителей. Однако тревога не покидала меня. Этим утром я проснулась в настоящей панике, потому что мне приснился обоюдоострый меч, нацеленный острием вниз. С клинка на мерзлую землю капала кровь, чужой голос равнодушно шептал в ухо: "Маттео погиб".
Перед утренней службой я поставила за Маттео вторую свечу, чтобы Господь обязательно услышал мои молитвы. Бона вошла в часовню и заметила это.
Когда я опустилась на колени рядом с нею, она успокаивающе похлопала меня по руке и тихо проговорила:
- Господь все слышит. Я тоже буду молиться.
От ее доброты слезы снова навернулись мне на глаза, однако тревога не покинула меня. Перед мысленным взором стоял Маттео, висящий вверх ногами, бледный и бесчувственный.
После утренней мессы я поспешно приступила к работе, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, присматривала за горничными, пока они укладывали вещи герцогини и детей, готовя сундуки к отправке в Милан.
В полдень я заметила, что снеговые тучи сгущаются, однако упрямо твердила себе, что Маттео, самый умный из всех знакомых мне мужчин, тоже увидел это и поскакал еще быстрее. Небо становилось все угрюмее, как и мое настроение, и на закате будущее рисовалось в совсем уже мрачных тонах. Закрывая ставни в комнате Боны, я снова с трудом сдерживала слезы.
Затем я с рвением взялась за вышивание, с каждым новым стежком повторяя беззвучную молитву: "Господи, защити моего мужа!" Конечно же, Господь услышит. Маттео достоин защиты как никто другой. Если до ушей Всевышнего и доходят чьи-то молитвы, то прежде всего Боны.
Стежки получались у меня длинными и беспорядочными. Придется распороть их и сделать заново, но уже не сегодня, потому что смеркается и скоро Бона велит нам отложить вышивание. Мужской квартет снова запел, на этот раз жизнерадостную народную песню, от которой герцогиня заулыбалась, а Катерина принялась отстукивать ритм ногой.
Я не сводила глаз с полосы белого шелка у себя на коленях, поэтому не увидела, с чего все началось. Когда я подняла голову, пекарская лопатка Франчески с грохотом упала на каменный пол рядом с камином, а кедровые орехи высыпались в огонь. Франческа с ужасом поглядела на ковер, затем всплеснула руками, и от этого жеста шаль сползла с плеч камеристки. Ее конец угодил в камин и занялся, Франческа же, не подозревая об этом, продолжала взирать на кусок раскаленного докрасна кирпича, выпавший на ковер прямо к ногам герцогского наследника.
В следующий миг Франческа пронзительно закричала, ей вторили Бона и нянька, которая выронила гребень и сейчас же подхватила своего питомца, Джана Галеаццо, на руки, опрокинув его стул. Эрмес с криками рванулся к матери. Квартет певцов - самые высокооплачиваемые таланты Европы, безоговорочно преданные семье герцога, пока исправно получают свое жалованье, - быстренько ретировался за дверь.
Пока множились крики и сгущались клубы дыма, я поднялась, намереваясь затоптать пламя, чтобы не разгорелся настоящий пожар, и шагнула к Франческе. Но путь мне преградила Катерина, уже успевшая вскочить на ноги. Взгляд широко раскрытых синих глаз был пуст, в этот миг девочка походила на животное, обезумевшее от страха. Когда я попыталась пройти мимо нее, она вцепилась мне в плечи и оттолкнула с такой силой, что я потеряла равновесие и едва не упала на спину. Катерина пронеслась мимо меня к двери и выскочила на лоджию, трехлапая борзая следовала за ней по пятам.
Бона подняла со стула Кьяру, окаменевшую, обливавшуюся слезами от испуга, и принялась подталкивать к выходу вместе с Джаном Галеаццо и Эрмесом. Теперь, когда все ее подопечные были в безопасности, герцогиня тоже пошла к двери, а я наконец-то смогла помочь Франческе затоптать тлеющую шаль, которая лежала на ковре бесформенной кучей, распространяя по всей комнате вонь горелой шерсти.
Горничная, которая укладывала платья герцогини, подскочила к нам с кочергой в руке и забросила отвалившийся кусок кирпича обратно в камин. Именно этот обломок стал причиной всех бед, когда выпал из кладки и ударил по лопатке Франчески. Вторая горничная подхватила таз для умывания и вылила его содержимое на шаль и дымящийся ковер.
К этому моменту орехи окончательно сгорели и принялись издавать невыносимую вонь. Франческа, задыхаясь, бросилась к окну, недавно закрытому мною, и распахнула его, впуская в комнату свежий альпийский воздух, а вместе с ним - колокольный звон, доносившийся из монастыря Чертоза.
Я вышла вслед за остальными на лоджию, где уже были открыты все окна, выходившие во внутренний двор. Нянька повела Джана Галеаццо, его брата и Кьяру, все еще всхлипывавшую, к соседней двери, в покои наследника, расположенные в северо-западной башне. Певцы исчезли бесследно. Несколько перепуганных слуг выскочили на шум из комнат Джана Галеаццо, однако, увидев, что опасность миновала, сразу же вернулись обратно в башню.
Бона осталась у окна лоджии. Она желала убедиться, что я не пострадала при пожаре; когда же увидела меня сгибающейся пополам от кашля, принялась хлопотать надо мной и подвела прямо к распахнутому окну. Я подставила лицо пронзительно-морозному воздуху и глубоко задышала. Когда кашель наконец-то утих, я утерла выступившие слезы и отодвинулась от окна, чтобы взглянуть на герцогиню.
Она нисколько не пострадала, но теперь перед ней встала новая угроза. Я проследила за взглядом Боны и увидела в дальнем конце вытянутой лоджии Катерину, которая остановилась в коридоре, разделявшем покои герцога и его супруги.
Катерина неподвижно застыла в желтом свете факела, закрепленного на стене, неестественно притихла, склонила голову к плечу и стояла спиной к нам. Сейчас она напоминала кошку, которая, прежде чем броситься на птичку, замирает, слушая ее пение. Я тоже застыла: из противоположного крыла дворца неслись женские крики, полные страха и отчаяния.
Все пять дверей, выходивших в длинный коридор, почему-то оказались заперты, а слуги за ними вели себя как-то странно тихо. Да и сама лоджия была необычайно пустынна, если не считать одинокого старика, который переходил от факела к факелу и зажигал их от длинной свечи. Он медленно шаркал мимо нас, направляясь к покоям герцога, а потому не мог не слышать криков женщины, скорее всего, даже видел ее, бьющуюся в ручищах Бруно, самого могучего телохранителя герцога Миланского. Однако, как и все вышколенные слуги Галеаццо Сфорца, старик давно уже научился держать глаза долу, шагать размеренно и ничем не выдавать своих чувств, даже если и слышал крики несчастной.
Они неслись с восточной стороны, из лоджии, идущей вдоль мужского крыла замка, и становились все громче, перемещаясь к северо-восточной башне, к покоям герцога.
- Пустите меня! Ради всего святого!.. Люди, помогите! Кто-нибудь!..
Я сразу же поняла, почему в лоджии никого нет.
Катерина резко развернулась к нам, в ее глазах горел ехидный огонек, она едва не усмехалась.
- Мадонна, мы будем молиться? - обратилась девочка к Боне почти весело.
Темные выпуклые глаза герцогини широко раскрылись от обиды. Однако она сумела взять себя в руки и, не обращая внимания на старого слугу и Катерину, сверлившую ее оскорбительным, понимающим взглядом, подхватила юбки. Величественной поступью, со всей грациозностью, на какую было способно грузное тело, Бона двинулась мимо закрытых дверей дальше, к часовне.
Мы с Катериной вошли туда вместе с ней. При входе справа располагалась дверь, ведущая из домовой церкви в гардеробную герцога. Ради безопасности хозяина дома и сохранения приватности ни одна комната его покоев не выходила прямо на лоджию. Чтобы попасть к нему, необходимо было войти в часовню, оттуда - в гардеробную, которая, в свою очередь, соединялась со спальней, а из спальни можно было попасть в личную столовую его светлости, расположенную в северо-восточной башне. За ней размещалось самое северное помещение восточного мужского крыла, Кроличий зал. Там на стене висел конный портрет герцога. Он скакал по зеленому летнему парку за сворой борзых, гнавших кроликов. Эта комната уже выходила на восточную лоджию. Получалось, что попасть в покои герцога из общего коридора можно всего двумя путями: из часовни с северной лоджии либо из Кроличьего зала - с восточной.
Девушку явно притащили через Кроличий зал, чтобы никто, выходящий из комнаты герцогини, не увидел ее. Если бы из камина Боны не выпал тот раскаленный кирпич, то герцогиня благодаря певцам ничего не услышала бы и пребывала бы в блаженном неведении относительно того, что в покоях ее супруга творится насилие.
В часовне пахло свечным воском. Стены и хоры домовой церкви были отделаны резным темным деревом, как и покои герцогини. Единственным ярким пятном было большое витражное окно с изображением святого Амвросия, покровителя Милана. В золотой епископской митре, с белой бородой, он стоял на фоне изумрудной зелени. Солнце почти закатилось, витражное окно потемнело, часовня тонула в тенях, которые разгонял лишь мягкий свет ламп при входе и свечей на алтаре, под большим деревянным распятием с бронзовым Иисусом, уронившим голову на плечо. В часовне не было печей, здесь царили мрак и холод. Бона верила, что Господь внимательнее прислушивается к молитвам тех, кто испытывает страдания, вот почему часто надевала власяницу под тонкую шелковую рубашку. Наверняка она надеялась, что Господь спишет за ее страдания хотя бы часть грехов мужа.
Под алтарем горели в плошках несколько свечей, две из них - за благополучное возвращение Маттео. Бона опустилась перед алтарем на колени, а я зажгла еще две свечи - одну за спасение души герцога, вторую - за его жертву. Крики затихли. Я отошла от алтаря и опустилась на колени на подушку рядом с герцогиней, от которой пахло дымом и розовой водой.
Глубоко посаженные глаза Боны были крепко зажмурены, пухлые руки стиснуты, губы безмолвно двигались. Лицо ее казалось сосредоточенным и спокойным. Любой, кто не подозревал о душевной боли женщины, решил бы, что она просто погружена в молитву.
Катерина не стала опускаться на колени, с невозмутимым видом она стояла, прижавшись ухом к двери, ведущей в гардеробную герцога. Открыть ее она даже не пыталась, прекрасно понимая, что та заперта на засов. Когда Катерина была еще ребенком, пусть и достаточно взрослым, чтобы понимать суть происходящего, Бона в подобных случаях всегда отправляла ее в детскую. Но девчонка не слушалась и постоянно сбегала в мужское крыло, надеясь застать отца на месте преступления. Она была сильнее, умнее и проворнее своих нянек. В итоге Бона призналась, что герцог далеко не безгрешен, и стала приводить Катерину в часовню, чтобы та тоже молилась за отца.
Девочка отказывалась тратить время впустую и рассудительно интересовалась:
- Если мой отец не должен так делать, то почему же никто его не остановит?
Бона, глубоко верующая, но не способная вести философские диспуты, терялась с ответом. Скоро она отчаялась обратить Катерину на путь истинный, потому что девчонка оказалась такой же упрямой, как и ее отец, и, скорее всего, столь же склонной к злодеяниям.
Я же, напротив, испытывала безоговорочную преданность герцогине и всячески старалась ей угодить. Мои родители, вне всякого сомнения, были проклятыми грешниками - мать навеки опозорена, а отец, вероятно, слишком черствый человек, чтобы заботиться о собственных детях. Ведь не зря же Бона, никогда не пасующая перед лицом зла, так и не отважилась рассказать мне о них. Я боялась, что та самая сила, которая толкнула их на какой-то немыслимый грех, коснулась и меня, и поэтому внимала всем религиозным наставлениям герцогини.
"Господь - это любовь, - всегда повторяла Бона. - Но еще и справедливость. Пусть ты не сразу увидишь результат, но Он всегда прислушивается к смиренной молитве. Проси справедливости, Дея, и в свое время она восторжествует, молись за себя, проси мудрости, чтобы возлюбить грешника, но ненавидеть его деяния".
Ради Боны я верила всем ее словам, молилась часто и горячо, дожидаясь, что Господь обязательно вознаградит верующего и накажет злодея. Герцог был всемогущим, его стражники, вооруженные до зубов, могли убить на месте любого, кто вызовет неудовольствие их господина. Что еще оставалось делать мне, семнадцатилетней, как не молиться, утешая Бону и поддерживая ее?
Но когда речь заходила о грешниках, способных на любую жестокость, таких как герцог и его бессердечная дочка Катерина, мне недоставало смиренности Боны. Сердце мое переполнялось ненавистью, а не любовью. Я принялась безмолвно молиться, стоя на коленях рядом с герцогиней, но просила у Господа не терпения и милосердия, а отмщения, причем не в отдаленном будущем, а немедленно.
Перед моим мысленным взором стоял не умирающий Христос и его Священная Матерь, а герцог, который недавно заставил девушку умолкнуть, скорее всего, протянув к ней руку и заговорив, поспешно и мягко, словно успокаивая испуганное животное. Он наверняка убеждал ее, что все рассказы о нем сплошная ложь, на самом-то деле он добрый человек, не желающий ей зла.
А она - лет пятнадцати, хорошенькая, незамужняя, невинная девушка из порядочной семьи, - обезумев от ужаса, отчаянно хотела поверить ему.
Мне очень хотелось быть мужчиной, способным с мечом в руке войти в покои его светлости герцога Галеаццо. Мне представлялось, как я подхожу к нему, пока он уговаривает девушку, и предотвращаю преступление одним коротким, быстрым ударом карающего клинка.
Вместо того я успела лишь раз прочитать шепотом "Отче наш" и дважды - "Аве Мария", когда Катерина зачарованно проговорила:
- Они уже идут в его спальню.
До нас снова донеслись крики, на этот раз невнятные, без слов, похожие на завывания животного. Пытаясь обуздать воображение, я стиснула ладони так, что мне стало больно. Из-за алтаря доносились приглушенные удары - должно быть, локти или колени задевали стену - и звон стекла. Над всем этим повис приглушенный и зловещий мужской смех.
"Святая Матерь Божья, сжалься над нею. Господи, пусть герцог познает справедливое возмездие!"
- Почему вы не поможете ей? - с нажимом спросила Катерина.
В ее голосе не угадывалось сострадания или тревоги, одна лишь угрюмая настойчивость.
- Ведь он же делает ей больно. Господь, конечно же, хочет, чтобы вы ей помогли.
Бона ответила, не поднимая головы:
- Мы всего лишь женщины, которые слабее мужчин. Если кто-нибудь из них не приходит на помощь, нам остается лишь полагаться на милосердие Господа.
- Только трус ждет помощи от Господа! - Рот Катерины дернулся от возмущения.
Разозленная ее нападками на Бону, я развернулась к Катерине и заявила:
- Если все так, мадонна, почему же ты сама не остановишь своего отца? Ты же его любимица, убеди герцога, огради его от греха и спаси девушку.
Не отрывая уха от двери, Катерина показала мне язык, а Бона, погруженная в молитву, ничего не заметила.
- Вы все несете чушь, - заявила Катерина. - Сначала вы говорите, что мой отец - грешник. Потом утверждаете, что Господь наделил его властью, поэтому желания этого человека надо уважать. Он хочет спать с хорошенькой девушкой. Так в чем его грех? А если мой отец все-таки грешник, то почему Господь столь опрометчиво сделал его герцогом?
Бона не открыла глаз, но по ее щеке под вуалью прокатилась крупная слеза. Не в обычаях герцогини было призывать к ответу Господа или супруга.
- Если не хочешь молиться за отца, то помолись хотя бы за девушку, - проговорила она сдавленным, дрожащим от слез голосом.
- Просто дело в том, что правитель может делать все, что только пожелает, - продолжала Катерина.
Она попыталась сказать что-то еще, но ее слова заглушили громкие мужские голоса, донесшиеся со стороны Кроличьего зала:
- Герцог! Герцог! Ваша светлость!
К этому сиплому гнусавому крику тут же присоединились другие, вскоре заглушенные звуками борьбы.
Катерина, заинтригованная происходящим, выскочила в коридор, чтобы выяснить причину шума. Через минуту она снова вбежала в часовню, явно испуганная, и опустилась на колени перед алтарем, подальше от Боны.
По каменному полу лоджии звонко застучали каблуки, в следующее мгновение в дверях часовни появились трое мужчин в плащах, с короткими обнаженными мечами. Один из них, рослый и широкоплечий, вошел внутрь. Увидев дверь, ведущую в покои герцога, он дернул ручку, понял, что та заперта изнутри, и кивнул своим спутникам, которые принялись выбивать ее плечами.
Бона возмущенно развернулась к чужакам.
Тем временем рослый незнакомец с прямыми темными волосами, разделенными пробором и спадающими на плечи, отвесил всем нам низкий поклон, затем распрямился и проговорил:
- Дамы, примите мои глубочайшие извинения за то, что прерываю вашу молитву и нарушаю покой в доме Господа, но одной представительнице вашего пола явно угрожает опасность. Прошу простить, однако нам придется вмешаться, чтобы дело благополучно разрешилось.
Он говорил с отчетливым тосканским акцентом. Речь выдавала в нем человека в высшей степени образованного, насколько это возможно для персоны благородного происхождения, но вот голос его оказался ужасно гнусавым. На вид чужаку было около тридцати, возможно, чуть больше. Сказать наверняка мы не могли, этому мешало очень необычное лицо: совершенно квадратная нижняя челюсть, подбородок, сильно выдающийся вперед, и неправильный прикус. Поэтому нижняя губа выпячивалась, а верхняя почти исчезала, когда он говорил. Это еще полбеды. У незнакомца был громадный нос с плоской переносицей, сильно сужавшийся к концу и свисавший набок. Я невольно подумала о глиняной маске, которая слишком долго дожидалась обжига и перекосилась. Этот человек, наверное, выглядел бы нелепо или невероятно уродливо, если бы не редкостный ум, который так и светился в глазах, а еще уверенность и чувство собственного достоинства.
Я поднялась, неохотно сделала реверанс и произнесла, стараясь скрыть свое негодование:
- Мессир, вы прервали молитву моей госпожи и нарушили покой святого места.
Я многозначительно посмотрела на двоих его спутников, которые тяжело дышали после нескольких неудачных наскоков на дверь. Как и рослый незнакомец, они были в новых зимних плащах, отделанных по рукавам и вороту коричневым мехом куницы.
- Не называйте меня мессиром, - ответил он, явно встревоженный тем, что крики девушки сменились приглушенными стонами. - Я простой мещанин, который пытается помочь слабому. Прошу прощения, вероятно, все вы сейчас переживаете тяжелый момент. Но неужели никто во всем замке не слышит, что женщина зовет на помощь?
Бона опустила голову, не в силах отвечать. Катерина осталась стоять на коленях, но смотрела на незнакомца из-за плеча герцогини и с явным нетерпением ожидала, к чему приведет его вмешательство. Прежде чем он успел сказать что-нибудь еще, из дальней комнаты раздался приглушенный вопль, за которым последовали прерывистые рыдания.
Лицо этого бесстрашного мещанина, такое открытое и приветливое, исказилось от жалости. Он оттолкнул товарищей и со всей силы ударил плечом в дверь. Толстая древесина даже не дрогнула. Но вместо того чтобы разочарованно отступить, незнакомец постучал в дверь рукоятью меча.