Гости улыбались. Улыбка перебегала с лица на лицо маленьким лохматым зверьком. Радость в гостиной Рейнснеса была чудом. Она так редко появлялась там в последние годы.
Пение и музыка долетали и до кухни.
Низкий мужской голос, странная скользящая мелодия, слова, которых не понимал никто, разносились по всему дому.
Фома ерзал на стуле. Олине слушала, приоткрыв рот. Служанка, которая прислуживала за столом, прибежала на кухню. Она улыбалась, и щеки у нее горели.
- Еще пуншу! Это чужеземец поет русские песни и прыгает на согнутых ногах как дурачок! Вскрикивает и бьет себя по пяткам! Я такого еще не видела! Он будет спать в южной комнате для гостей. Дина уже распорядилась! Надо налить воды в кувшин для умывания и в графин для питья. И принести чистые полотенца!
Фома задохнулся, словно его ударили в солнечное сплетение.
Жуковский перестал танцевать так же неожиданно, как начал. Изящно раскланялся перед гостями, наградившими его аплодисментами, и вернулся в курительную комнату к своей потухшей сигаре.
Лоб у него был покрыт капельками пота. Но он их не вытирал. Лишь слегка сдвинул брови и расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу.
Иаков коснулся руки Дины. Он был не в духе.
Дина оттолкнула его. Но он не отстал и потащился за ней, когда она прошла к Жуковскому. Сел на свободный стул рядом с кушеткой.
Дина протянула Жуковскому руку и поблагодарила за танец. Воздух между ними был наэлектризован. Это приводило Иакова в исступление.
Когда гости успокоились и приезжие начали восхищаться светлой северной ночью Нурланда, Жуковский наклонился к Дине и дерзко прикрыл ее руку своей.
- Дина Грёнэльв хорошо играет! - просто сказал он. Неприязнь Иакова к этому человеку хлестнула Дину по лицу. Она отдернула руку.
- Спасибо!
- И хорошо тушит пожары!.. И у нее красивые волосы!..
Он говорил очень тихо. Однако таким тоном, словно участвовал в общей беседе о красотах Нурланда.
- Но людям не нравится, что я не закалываю их в пучок.
- Еще бы! - только и сказал он.
Дети и Стине снова поднялись наверх. Было уже поздно. Но полярный день пробивался между кружевными гардинами и цветочными горшками.
- Ты говорил мне, что твоя мачеха очень музыкальна, и мы имели счастье убедиться в этом. Но ты говорил также, что она играет и на виолончели, - сказал Юхану Жуковский.
- Да-да! - радостно улыбнулся Юхан. - Дина, пожалуйста, сыграй нам на виолончели!
- В другой раз.
Дина раскурила новую сигару. Иаков был ею доволен.
- Когда же ты успел рассказать, что я играю? - спросила она.
- На пароходе, - ответил Юхан. - Это я помнил.
- Не много же ты запомнил… - проворчала Дина.
Жуковский смотрел то на нее, то на Юхана. Нильс поднял голову. За весь вечер он не произнес почти ни слова. Он только присутствовал.
- Что ты хочешь этим сказать? - растерялся Юхан.
- Пустяки! Хочу сказать, что ты давно не был дома, - ответила Дина.
Она встала и предложила гостям прогуляться перед сном - ненастье развеялось.
Это привело всех в недоумение. Встал только Жуковский. Юхан внимательно разглядывал их. Словно они были заинтересовавшей его деталью интерьера. Потом он протянул руку к коробке с сигарами, которыми Андерс обносил гостей.
Это была его первая сигара за вечер.
Фома обошел расставленные им посты.
Идя из людской в хлев, он видел, как Дина и незнакомец прогуливаются по белой дорожке недалеко от беседки.
Правда, незнакомец шел, засунув большие пальцы в проймы жилета и на почтительном расстоянии от Дины. Но вот они зашли в беседку…
Фоме вдруг захотелось уйти в море. Однако для этого было слишком много преград. Прежде всего на нем лежала ответственность за пожарные посты. Потом старые родители. И маленькие сестры.
Он долго сидел на сеновале, уткнувшись подбородком в колени. Наконец он принял решение. Ему надо поговорить с Диной. Заставить ее обратить на него внимание. Хорошо бы заманить ее на охоту.
Лодка пробста отошла уже так далеко, что на причале могли начаться танцы.
Фома побывал в пакгаузе Андреаса и отправил на пост последнего человека.
После этого он вернулся на кухню к Олине. Помог ей убрать в погреб остатки еды. Принес еще вина. А также воды и дров.
Несколько раз Олине отрывалась от работы и внимательно смотрела на него.
- Теа и Аннетте пошли танцевать, - пробуя почву, сказала она.
Он не ответил.
- А ты не пойдешь? - Нет.
- У тебя тяжело на душе?
- Да просто устал, - небрежно ответил он.
- И не расположен к беседе?
- Честно говоря, не очень.
Он кашлянул и вышел в сени с пустым ведром. Наполнил доверху стоявшие там ведра и бак в плите. Аккуратно сложил в углу дрова. Хворост на растопку лежал отдельно в ящике.
- Посиди со мной, - пригласила его Олине.
- А ты спать не собираешься?
- Сегодня можно не торопиться. - Угу.
- Что скажешь насчет чашечки кофе с ликером?
- Кофе с ликером - это хорошо.
Они сидели за большим столом, погруженные в свои мысли.
Распогодилось. О ветре напоминал лишь слабый шорох, который доносился в открытое окно кухни. Стояла синяя, пряная августовская ночь.
Фома тщательно размешивал в чашке сахар.
ГЛАВА 11
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность…
Книга Песни Песней Соломона, 8:6
При ночном освещении Жуковский выглядел лучше, чем при свете лампы. Дина без стеснения разглядывала его. Они шли по хрустящему песку, смешанному с ракушками. Он - в одной рубашке и жилете. Она - в красной шелковой шали, накинутой на плечи.
- Вы родились не в Норвегии?
- Нет.
Молчание.
- Вам не хочется говорить о вашей родине?
- Не в этом дело. Это долгая история. У меня две родины и два языка. Русский и норвежский. - Он как будто смутился. - Моя мать была норвежка, - объяснил он почти с вызовом.
- Что вы делаете, когда не путешествуете?
- Пою и танцую.
- На это можно прожить?
- Некоторое время.
- Откуда вы приехали?
- Из Петербурга.
- Это очень большой город, правда?
- Очень большой и очень красивый, - ответил он и начал рассказывать о соборах и площадях Петербурга.
- Почему вы так много ездите? - спросила Дина через некоторое время.
- Почему? Нравится, наверное… А кроме того, я ищу.
- Чего же вы ищете?
- Того же, что и все.
- И что же это?
- Правда.
- Правда? Какая правда?
Он удивленно, чуть ли не презрительно поглядел на нее:
- А вы никогда не ищете правды?
- Нет, - коротко ответила она.
- Как же можно жить без правды?
Дина немного отстала. Между ними тут же возник Иаков. Он был доволен.
- Для правды еще придет время, - тихо сказал Жуковский. Потом решительно взял Дину под локоть и вытеснил Иакова из времени и пространства.
Они шли мимо обгоревшего хлева. Внутри громко мычали коровы. Но вообще было тихо. Их встречал запах сгоревшего сена и дерева.
Через белую калитку они вошли в сад. Дина хотела показать Жуковскому беседку, которая была как бы вплетена в зелень сада. Белая, украшенная изящной резьбой. Восьмиугольный домик с головами дракона на каждом углу. Беседка хорошо сохранилась. Хотя зима и унесла несколько цветных стекол.
Жуковскому пришлось наклониться, когда он входил в дверь. Дина засмеялась. Ей тоже приходилось наклоняться.
Внутри царил сумрак. Они сели рядом. Он расспрашивал ее о Рейнснесе. Она отвечала. Тела их были совсем близко друг от друга. Его руки лежали на коленях. Неподвижно. Как спящие животные.
Жуковский держался достаточно учтиво. Иаков следил за каждым его движением. Словно почувствовав это, Жуковский сказал, что уже поздно.
- Да, день был долгий, - согласилась Дина.
- Это был незабываемый день.
Он встал, наклонился и поцеловал ей руку. Губы у него были горячие и влажные.
На другое утро они стояли в коридоре на втором этаже. У самой лестницы.
Там было темно, пахло сном, мылом, ведрами с нечистотами.
Жуковский последним из приезжих покидал дом. Остальные уже спускались к лодкам.
- Я вернусь еще до начала зимы… - Он вопросительно поглядел на нее.
- Милости просим, - сказала Дина, как сказала бы любому.
- Тогда вы сыграете мне на виолончели?
- Может быть. Я играю почти каждый день. - Она протянула ему руку.
- Но вчера не играли?
- Нет, вчера не играла.
- Не было настроения? Я понимаю, пожар…
- Да, пожар.
- Теперь вам придется делать новую крышу?
- Придется.
- У вас на плечах большая ответственность? Сколько человек работает в Рейнснесе?
- Почему вы об этом спрашиваете? В эту минуту?
Его шрам изогнулся. Улыбка стала явной.
- Тяну время. Все не так просто. Разве вы не видите, что вы мне нравитесь?
- Варавва к такому не привык?
- Не очень… Значит, я Варавва?
Оба засмеялись, обнажив зубы. Две собаки, что играют в тени, меряясь силами.
- Варавва!
- Варавва был разбойник! - прошептал он и придвинулся к Дине.
- Но его же освободили! - выдохнула она.
- Да, и вместо него пришлось погибнуть Христу.
- Христу всегда приходится погибать…
- Помашите мне, - шепотом попросил Жуковский, он был немного растерян.
Дина не ответила. Схватила его руку обеими руками и сильно укусила за средний палец. Он вскрикнул от неожиданности и от боли.
Все смешалось. Жуковский притянул ее к себе и прижался лицом к ее груди. Он тяжело дышал.
Мгновение они стояли неподвижно. Потом он выпрямился, поцеловал ей руку и надел шляпу.
- Я вернусь еще до начала зимы, - хрипло сказал он.
Ступенька за ступенькой начали разделять их. Несколько раз он обернулся и посмотрел на нее. Входная дверь захлопнулась.
Он исчез.
Пароход задержался на сутки.
Жуковский стоял на мостике, подняв руку в знак прощания. Было тепло. Он стоял в одной рубашке. Отутюженные, застегнутые на все пуговицы пассажиры рядом с ним выглядели нелепо.
Дина следила за пароходом из окна залы. Он знал, что она стоит у окна.
Я Дина. Мы плывем вдоль берега. Рядом. Его шрам - факел среди водорослей. Глаза - зеленое море. Свет над отмелями, который что-то открывает мне. А что-то скрывает. Он уплывает от меня. За мысы. За горы. Потому что не знает Ертрюд.
Юхан стоял на одном из прибрежных камней и что-то кричал вслед пароходу. Жуковский кивнул ему и приподнял шляпу.
Пароход загудел. Лопасти заработали быстрее. Голоса потонули в шуме. Зеленые глаза Дина повесила себе на шею.
Семья ленсмана рано уехала домой. Андерс и Нильс повезли их на лодке. Они все равно собирались в Страндстедет, чтобы закупить все необходимое для ремонта. О том, чтобы найти что-то в собственном лесу, нечего было и думать. Материала требовалось много, и сухого.
Они взяли карбас, чтобы сразу же привезти все в Рейнснес. Работнику из Фагернессета пришлось по жаре одному возвращаться с лошадьми через горы.
Матушка Карен пробовала вести с Юханом беседу о смысле жизни. О смерти. О будущем. И о его призвании.
Дина поехала прогуляться верхом. Одна. Вернулась она уже к вечеру.
Фома усмотрел в этом дурной знак. И решил отложить свой разговор с нею до другого дня.
В суматохе, вызванной пожаром и приездом Юхана, никто не сказал Дине, что с пароходом в Рейнснес на ее имя прибыл большой длинный ящик.
Когда посыльный из лавки сообщил ей об этом, она пошла в пакгауз Андреаса. Шаг у нее был широкий и легкий.
Там же, на причале, Дина раскрыла ящик. Он ждал ее целые сутки.
Лорк чувствовал, что его предали. Но он не упрекал Дину. Рядом с виолончелью его запах стал более явственным. Виолончель была тщательно упакована.
Дина осторожно вынула ее из ящика. И тут же хотела настроить.
Струны плакали, но не настраивались. Дина сказала об этом Лорку. Она очень волновалась. Подкрутила колки, попробовала еще раз. И опять услышала тот же жалобный плач.
Под причалом бились мелкие волны. Они беззаботно плескались и заглядывали в щели между досками.
Дина застонала от бешенства и досады.
Она решила отнести виолончель к себе в залу. Там, дома, виолончель, конечно, позволит себя настроить.
Но когда Дина вынесла виолончель на солнце, она сразу все поняла. Виолончель не выдержала путешествия. Она умерла. Случилось непоправимое - виолончель треснула!
Матушка Карен пыталась утешить Дину. Объясняла случившееся перепадом температур и влажностью.
Дина поставила виолончель в зале. В углу. Бок о бок со своей. Живую и мертвую. Рядом.
ГЛАВА 12
Я томился днем от жара, а ночью от стужи; и сон мой убегал от глаз моих.
Бытие, 31:40
Была передышка между сенокосом и уборкой картофеля. Ею следовало воспользоваться для ремонта крыши, пока люди не приступили к другой работе.
Местные рыбаки начали привозить вяленую рыбу. Ее сортировали и прессовали в связки по сорок килограммов на верхнем ярусе одного из морских пакгаузов. Рыбу отправляли в Берген, она шла за границу.
Из печени, что привозили вместе с рыбой, всю осень топили рыбий жир. Все кругом пропахло рыбьим жиром. Этот запах донимал всех. Он пропитывал волосы и выстиранное белье. Точно злой дух метил несчастных, работавших на жиротопне.
Все делалось в свой черед. На все требовались руки. Но эта работа приносила деньги и достаток всем обитателям Рейнснеса.
Новая скотница боялась старой коровы-вожака, той, у которой на шее всегда висел колокольчик.
После пожара вдруг обнаружилось, что скотница и эта корова не терпят друг друга. Почти каждый день корова опрокидывала подойник с молоком и скотница в слезах прибегала на кухню к Олине.
Однажды вечером Дина, услыхав голоса, вошла в кухню и узнала, что корова опять опрокинула подойник.
- А доить-то ты умеешь? - спросила Дина у скотницы.
- Да, - всхлипнула она.
- Я спрашиваю: умеешь ли ты доить капризных коров?
- Да. - Девушка сделала реверанс.
- Расскажи, как ты доишь.
- Сажусь на скамеечку, ставлю подойник между колен…
- А корова? Что ты делаешь с коровой?
- Я… мою ей вымя… Вы же знаете…
- А еще что?
- Еще?..
- Да. Ты же доишь живое существо.
- Больше ничего.
- С коровой надо обращаться как с человеком. Понятно?
Девушка испуганно поежилась:
- Она такая злая…
- Она злая только с тобой.
- Сперва она такой не была.
- Она стала злой после пожара?
- Да. Не понимаю почему.
- А потому, что ты вечно спешишь, торопишься в людскую, - вдруг там без тебя произошло что-нибудь интересное. Ты для нее все равно что пожар.
- Но…
- Поверь мне! А сейчас идем в хлев!
Дина вышла в сени и нашла рабочую одежду. Потом они вместе пошли к мычащей корове.
Дина оставила скамеечку и подойник в проходе. Потом подошла к стойлу и положила руку корове на шею. Тяжело и спокойно.
- Тихо, тихо, успокойся, - негромко приговаривала она и гладила храпящую корову.
- Осторожно, она злая! - испуганно сказала девушка.
- Я тоже. - Дина продолжала гладить корову.
Скотница с изумлением смотрела на нее. Дина вошла в стойло и поманила к себе девушку. Та нехотя подошла к ней.
- Вот так. А теперь погладь корову, - приказала Дина. Девушка повиновалась. Сперва боязливо. Потом страх прошел.
- Посмотри ей в глаза! - велела Дина.
Девушка опять подчинилась. Корова постепенно затихла и принялась за сено.
- С ней надо разговаривать как с человеком! - сказала Дина. - Можешь рассказывать ей о погоде, о лете.
Девушка заговорила с коровой. Сперва ее голос звучал неуверенно, почти жалобно, но потом в нем зазвучали даже сердечные нотки.
- Теперь покажи ей подойник и тряпку, но продолжай рассказывать, - велела Дина и, не спуская глаз с девушки и с коровы, вышла из стойла.
В конце концов корова повернула голову и с интересом смотрела, как скотница доит ее.
Девушка радовалась. Молоко текло тугими белыми струями, с краев подойника падала пена.
Дина ждала, пока девушка кончит доить.
Когда они возвращались с полными подойниками, Дина посоветовала скотнице:
- Можешь рассказывать корове о всех своих делах! О своем любимом! Коровы любят такие рассказы.
Девушка, которая уже собиралась поблагодарить Дину за помощь, испуганно остановилась:
- А если меня кто-нибудь услышит?
- Того поразят молния и несчастья! - серьезно сказала Дина.
- Но он может успеть до этого разнести все по приоду?
- Не успеет, - твердо обещала Дина.
- Где вы все это узнали? - спросила девушка.
- Где узнала? Да я росла у ленсмана вместе с коровами и лошадьми, - коротко объяснила Дина. - Только никому про это не говори. Ленсман опасней, чем любая злая корова.
- Вы там и доить научились?
- Нет, доить я научилась, когда жила у нашего арендатора. У него была одна корова.
Девушка с удивлением посмотрела на Дину и больше ничего не спросила.
Молоденькая скотница не могла умолчать о своей хозяйке. Она рассказывала про нее всем подряд. Как хозяйка ловко обращается с животными. Какая она добрая. Как всем помогает.
Она приукрасила историю, и та пошла гулять по усадьбам. Это было торжеством Дины, скотницы и коровы.
Да, Дина из Рейнснеса знает не только "Отче наш". Она всегда на стороне маленьких людей. Вспомнили историю Фомы, с которым Дина вместе росла. Теперь он пользуется уважением и ведет все хозяйство в Рейнснесе.
А лопарка Стине. С ее двумя незаконными детьми, одним покойным и одним живым. Ее приняли в семью. И она держала маленького Вениамина в церкви, когда его крестили.
Люди украшали эти истории своими подробностями, которые свидетельствовали об отношении Дины к беднякам. О ее справедливости. О ее большом и щедром сердце.
Нелестные истории про Дину потеряли свою силу. Стали просто некоей причудой, отличавшей Дину от других хозяек. Подчеркивали ее силу и исключительность.
Вереск окрасил дороги в красно-фиолетовый цвет. Большие капли падали с веток, когда Фома с Диной проезжали под деревьями. Солнечное око лишилось тепла и силы. Папоротник лениво хрустел под копытами лошадей.
Фома решился заговорить с Диной. Уж слишком давно он чувствовал, что она просто не замечает его.
- Может, тебе было бы приятней, чтобы я нашел себе другое место? - спросил он.
Дина придержала лошадь и повернулась к нему. Он понял, что своим вопросом застал ее врасплох.
- Почему ты заговорил об этом?
- Не знаю, но.
- Что ты хочешь сказать, Фома?
Голос у нее был тихий и вовсе не суровый.