* * *
И тем не менее он оказался неподготовленным, когда это все-таки произошло. Однажды вечером, незадолго до Рождества, последний ключ так и не повернулся в своей скважине!
Ночь была зловещая, как гроб, стоявший в Рейнснесе на сеновале и еще неизвестно кому предназначенный. Конечно, можно было встать, зажечь лампу и таким образом спастись. Но для этого нужно было действовать. А как раз действовать Вениамин и не мог.
Следовало попытаться заснуть. Ведь не обязательно это имело отношение к нему. Эта незапертая дверь вполне могла оказаться ловушкой, поставленной кожевником для жены. Однако в глубине души Вениамин понимал, что ловушка предназначена именно ему.
Теперь трудно было сказать, слышал ли он раньше эти звуки из спальни хозяев и просто привык к ним, как и ко всему остальному. Но через несколько минут он безошибочно угадал их происхождение. Они невольно проникали ему в уши, и он не мог избавиться от вызванного ими мучительного напряжения.
За стеной кто-то пыхтел и стонал!
Надо было взять себя в руки и так или иначе спастись. Вениамин встал. В комнате было холодно и темно. Он кое-как оделся. Обулся, ощутив тепло шерстяных носков. Руки и вся нижняя часть туловища у него занемели. Это чувство, приятное и в то же время неприятное, и было самым главным. Вениамин подошел к окнам и откинул занавески. В комнату проник лунный свет и изменил все. Это был явный знак. И еще эти звуки. Вениамин больше не мог оставаться в своей комнате.
Он шел, едва касаясь пола. Никто не смог бы обнаружить его. Его просто не существовало. От этого сознания его охватило какое-то легкое цепенящее чувство.
В коридоре звуки были слышнее. Приглушенный всхлип и грубый стон. Как будто Вениамин раньше не знал этого! Кожевник хочет разоблачить жену, он понял, что она спрятала свое зелье в его ногте.
Настал час. Кожевнику нужен был свидетель. Он хотел застрелить жену!
Вениамин все время догадывался об этом. Иначе и быть не могло. Он больше не раздумывал, хватит ли у него смелости. Поэтому просто распахнул дверь их спальни. Она отворилась беззвучно. Дверь тоже участвовала в исполнении приговора. Теперь ему следовало войти в спальню. Для этого он и пришел сюда.
Сперва все было хаосом и тьмой. Однако в щель между занавесками проникал лунный свет. В темноте обозначилась могучая спина кожевника в белой ночной сорочке. Его ноги походили на сучковатые сосновые корни. Тело двигалось, подчиняясь мощной силе невидимых мехов. Вениамин слышал это по звуку. В этом было что-то нереальное. Неожиданно кожевник распрямил спину и немного отодвинулся в сторону.
Он что-то держал в руке. Что-то странное. Охотничье ружье? Нож? Он расставил ей ловушку. Она не смогла скрыть от него, что она оборотень, и он решил убить ее.
Лунный свет упал на ее бедра. Они были ослепительно белые.
Потом луна осветила то, что кожевник держал в руке.
Но ведь это не существует отдельно от тела! Это его часть! Но таков был ее приговор: она приговорила его к этому! Он должен держать это в руке отдельно от тела.
Очевидно, кожевник намеревался отомстить ей. У него в руке было орудие мести!
Она поняла, что проиграла. И застонала, когда кожевник склонился над ней и всадил в нее свое орудие. Одной рукой он удерживал ее на месте, другой держал орудие.
Комнату переполняли слова, которые никогда не были сказаны, месть кожевника и ее стоны.
Спастись от этого было невозможно. Оставалось только дождаться конца. Не вскрикнуть. Не пошевелиться. Даже когда она забилась в судорогах. Ее бедра и икры белели с обеих сторон широкой спины кожевника. Луна подарила им ослепительную белизну.
Неожиданно кожевник замер. Может, он почувствовал, что в комнате кто-то есть? Нет. Вот он нагнулся и снова вогнал в нее это орудие. О эти движения! Эти стоны! Она была еще жива!
Вениамин вынужден был стоять неподвижно и быть свидетелем. Кожевник и его жена исполняли своеобразный танец. Они были враги, осужденные жить вместе. Конец. Сейчас грянет выстрел. И потечет кровь.
Вдруг она глухо застонала, ноги ее упали и бессильно свесились с кровати.
Вениамин был уже в могиле. Эту тишину нельзя было сравнить ни с чем. Он только ждал, когда полетят комья земли и погребут его под собой.
Кожевник перехитрил его и заставил быть свидетелем. Теперь Вениамин стал таким же, как они. Ненастоящим.
Он даже не прикрыл за собой дверь. Просто вышел в коридор и вернулся к себе. Его волосы и кожа пропитались их запахом. Дыхание кожевника стало его дыханием. Запах их постели - его запахом. Ему не было спасения. Он сказался в центре происходившего. С ними, в их постели.
* * *
Все случилось на другое утро. Хотя ничего не изменилось. Потому что она не умерла. Вениамин слышал, как она ходит за стеной. Как ни в чем не бывало разговаривает с кожевником. Это только подчеркивало нереальность того, что он видел ночью.
Вениамину предстояло сделать все, что положено. Спуститься к завтраку. Поесть. И уйти в гимназию. Его могла спасти лишь привычка - ведь он проделывал это каждый день. Он спустился на одну ступеньку, потом - на другую. Руки его не отпускали перил.
Он стоял на сеновале и должен был прыгнуть вниз на сено. С большой высоты. Ему не было видно, есть ли внизу сено. Он прыгнул. А-а-ах!
Теперь дверь столовой. Это потребовало от него немалых усилий. Ее следовало открыть быстро, и притом так, чтобы они не заметили, что он стал таким же, как они.
Вениамин вошел в комнату, они уже сидели за столом. Он не подумал, что они уже там. Теперь они могли наблюдать, как он подходит к столу, отодвигает стул, садится.
Ему удалось сесть, ничего не уронив и не опрокинув, но встать он уже не мог. Он был пригвожден к стулу.
Кожевник кашлянул и буркнул:
- Доброе утро.
Фру Андреа шевельнула губами, не глядя на Вениамина.
Она все знала! Она видела его в дверях спальни!
Ее руки передали ему хлебницу. Хлеб, безусловно, был отравлен. Но ему пришлось взять кусок. Потом он взял масло, которое лежало на квадратной тарелочке с золотым ободком. Затейливыми буквами на тарелочке было выведено: "Масло". Твердое как камень, оно не намазывалось и продавило в хлебе глубокую ямку.
Вениамин потянулся за вареньем. Красная смородина. Ярко-красная. Она как будто растеклась по всей комнате. Его затошнило, и он протянул руку за сыром. Сыр лежал на другой квадратной тарелочке, на ней затейливыми буквами было написано: "Сыр". Письмена диктовали, что ему следует делать.
Письмена диктовали, что каждую ночь он должен стоять в дверях спальни и следить, чтобы кожевник не вздумал прибегнуть к ножу или к охотничьему ружью.
Для этого они и взяли его к себе в дом.
Или его взяла она, сразу сообразив, для чего он ей нужен?
Вениамин жевал, переводя взгляд с одной квадратной тарелочки на другую. Ему следовало привыкнуть к ним.
А вот поднять стакан с молоком он оказался уже не в силах. Молоко было того же цвета, что луна и ее бедра. Как он мог выпить его?
Благополучно справившись с куском хлеба и собравшись покинуть столовую, Вениамин вдруг увидел ее улыбку. Она расползлась по всему лицу. По всей комнате. Губы изогнулись, но зубов видно не было. А глаза! Сонные и в то же время настороженные. Как у кошки.
- Да, да, нынче недурная погода, - кашлянул кожевник.
Вениамин бросился за дверь, схватил куртку и выбежал из дому. В кармане его руку обжег ключ. Он забыл запереть входную дверь, как здесь было положено.
Теперь Вениамин спал, накрыв голову подушкой. И все равно все слышал. Даже во сне. Ведь он знал, что они там творят. Ему казалось, что не кожевник, а он сам держит в руке тот предмет и орудует им. Иногда они делали это вместе, он и кожевник. Иногда он оставался с ней один. Она была большая и мягкая. Уголки ее губ приподнимались в улыбке. Ему казалось, что его орудие проваливается в бездонную пропасть. Она вздыхала и стонала, облизывая полные, плотоядные губы.
Днем ему было трудно жить с тем, о чем знала ночь. За обеденным столом он не смел поднять глаз на фру Андреа. Он засыпал и просыпался с одним желанием: потрогать ее. Хотя это и грозило ему смертью.
И тем не менее он понимал, что должен потрогать ее!
Дома он поджидал случая, чтобы прикоснуться к ней рукой, и вместе с тем старался избегать расставляемых ею ловушек, которые должны были заставить его сделать это. Теперь он видел сквозь платье ее тело как некое знамение. Он всегда и во всем видел знаки и знамения.
Но пока кожевник и его жена не знали, что у него есть лицо, ему нечего было бояться.
ГЛАВА 3
У кожевника умер родственник. Истолковать это знамение можно было только одним образом: он, Вениамин, виноват в этой смерти. Он давно желал чего-нибудь, что заставило бы хозяев уехать из дому.
Ведь орудие кожевника было спрятано где-то в спальне.
Вениамин был не в силах испытывать угрызения совести, когда фру Андреа, с каменным лицом, сказала ему, что они с мужем уезжают на похороны. Их не будет четыре дня. Его будут кормить как обычно. Кухарка будет приходить каждый день.
* * *
Он сидел в своей комнате над латинскими склонениями и ждал, когда наступит вечер. Шаркая ногами в толстых шерстяных носках, пришла кухарка и сказала, что уходит на молитвенное собрание. Ужин ему оставлен в столовой, под салфеткой.
Вениамин не мог удержаться и улыбнулся ей. Этого делать не следовало. Кухарка подозрительно взглянула на него.
- Только не забудьте запереть входную дверь! - сказала она.
Он быстро снова сделал серьезное лицо.
Как только он услыхал, что кухарка заперла за собой дверь, латинские склонения и спряжения перестали существовать. Он подбежал к окну в коридоре, чтобы убедиться, что она действительно идет по улице, крепко прижав к груди потертый ридикюль.
Он снова был на сеновале. Внизу лежало сено. Оставалось только прыгнуть. Он знал это чувство. Томление. Возбуждение. Любопытство. Хватит ли у него смелости справиться с тем, что он задумал?
А если дверь спальни заперта? Если они засунули листик бумаги между ящиками комода, чтобы разоблачить его? А то и еще хуже: она не уехала! Лежит в кровати и ждет его! Ведь он не видел, как они уходили из дому. Может, они просто решили заманить его в спальню? И там схватить?
Вениамин несколько раз прошелся по комнате. Следовало принять какое-то решение. И он его принял! Он выскользнул в коридор и подошел к их двери. Ему казалось, что его кровь через уши водопадом хлынула на пол.
Он осторожно положил руку на медную ручку и нажал. Ручка поддалась, не издав ни звука. Так же беззвучно открылась внутрь и сама дверь. Неужели это ловушка? Почему дверь оказалась незапертой? Ведь они всегда запирали ее.
Вениамин ступил на порог спальни. Стены словно раздвинулись. Холодный синий свет проникал в окно и падал на постельное покрывало.
Ее в кровати не было!
Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Дом прислушивался к его шагам. Спальня кожевника пахла совсем не так, как спальня Дины. Аромат лета и свежего сена никогда не проникал сюда.
Кровать была кораблем-призраком. Высокая. Темная. Над комодом, немного наклоненное к полу, висело большое зеркало. Вениамин вздрогнул, увидев в нем свое отражение - расплывчатые очертания фигуры, слишком длинные рукава рубашки, белое как мел лицо. Большие темные глаза. Он хотел убежать. Но что-то неведомое оказалось сильнее его. Он остался.
В голове грохотал горный обвал. Он вспомнил, что забыл послушать, вернулась ли домой кухарка. Вдруг она что-нибудь забыла?
Вениамин выбежал в коридор и замер на площадке лестницы. Нет, никого. Все тихо. Ни из комнат, ни из кухни не доносилось ни звука. Не скрипнула ни одна дверь. Он снова вернулся в спальню и, глубоко вздохнув, открыл ближайшую тумбочку. Там стоял ночной горшок с крышкой.
Вениамин выдвинул небольшой ящик и увидел ларчик, обитый внутри желтым шелком, в нем - аккуратная стопка вышитых носовых платков. В другом ларчике лежали кольца и булавки. Это была ее тумбочка! В длинной плоской картонной коробке хранилось незаконченное рукоделие - вышитая крестом девочка с ягненком. В ягненке торчало несколько иголок. Шерсть для вышивания была сложена аккуратными моточками. Красная, желтая, синяя, оранжевая и черная. Внизу лежала пачка писем, перевязанная шелковой лентой. Бог с ними, пусть лежат!
Тумбочка кожевника, конечно, была заперта! Вениамин заранее знал, что так будет. Тем не менее это привело его в ярость. Он изо всех сил дергал и крутил ручку. Но дверца не открывалась. Ноги отказывались держать Вениамина, однако сесть на кровать он не осмелился. В ногах кровати стояла скамеечка. Он сел на нее. В горле першило. Он снова увидел в зеркале свое отражение. Волосы дыбом. Лицо безумца. А ведь он добровольно поддался этому безумию!
Его вдруг охватило неудержимое желание. Он начал сдирать с себя одежду. Сейчас ему не мог помочь никто, кроме него самого!
Он все-таки попался в ее ловушку! Иначе и быть не могло. Наконец наступило освобождение/и он упал ничком.
Кажется, стукнула входная дверь?
Можно ли задохнуться от ударов собственного сердца? Он через силу встал. Надел брюки. Вернулся в свою комнату. Но все равно теперь он был у нее в руках.
Без сил он рухнул на кровать и заснул.
* * *
Днем, в гимназии, Вениамин думал только о том, как ему открыть запертую тумбочку. Дома, когда он в одиночестве ел копченую селедку с картошкой, к нему вернулась смелость.
Домашние уроки он кое-как приготовил. Но слова не задерживались у него в памяти. Наконец наступил вечер.
Сперва Вениамин убедился, что в доме никого нет, кроме него. Потом спустился в подвал и нашел там отвертку, шило и молоток. Где бы он в доме ни находился, его преследовал запах хозяйской спальни. Ему было еще страшнее, чем накануне. Он положил на комод отвертку, шило и молоток и осторожно погладил кровать. Неужели она еще теплая? Нет. Потом приподнял покрывало и заглянул под кровать. Чернота!
Перед бронзовой ручкой тумбочки мужество на мгновение покинуло Вениамина. Он глубоко вздохнул и решил для начала воспользоваться шилом. Это ничего не дало. Замок оказался более сложным, чем он думал. Отвертка была слишком велика, а о молотке нечего было и думать.
И вдруг его осенило!
Он быстро вскочил и отодвинул тумбочку от стены. Так и есть. На задней стенке деревянные планки были прибиты гвоздями. Вениамин повернул тумбочку так, чтобы ему было легче работать.
Но гвозди не поддавались без клещей. Они сидели слишком крепко. Ему удалось вытащить их настолько, что шляпка поднялась над доской, но дальше дело не шло.
Кажется, в подвале были и клещи? Он взял лампу и снова спустился вниз. Лампа чадила, потому что он криво держал ее. В темных углах что-то скрипело.
Неужели там кто-то ходит? Спотыкаясь, Вениамин поднялся по узкой лесенке и прислушался. Нет. Все тихо.
Клещи он не нашел, но вспомнил, что в кухне на стене висят щипцы для сахара. Может, они сгодятся? Он сбегал за ними.
"Я стал как они, как кожевник и фру Андреа", - думал Вениамин. Голова его была окутана красным туманом, который расползался по. всему телу. Непонятная сила этого тумана вытеснила из Вениамина весь воздух и заполнила его жгучим ожиданием.
Наконец одна дощечка сдвинулась в сторону, и он смог засунуть руку в тумбочку. Внутри было две полки. На нижней лежали какие-то бумаги и книги, похожие на бухгалтерские. На верхней - скомканная клетчатая ткань. Вениамин вытащил ткань, в ней было что-то завернуто.
Он развернул ткань.
Орудие кожевника упало на пол.
* * *
Сперва Вениамин, не двигаясь, смотрел на него. Потом осторожно поднял. Кожевник уехал на похороны без своего орудия!
Оно было сшито из мягкой светлой кожи. Длиной с ладонь, даже длиннее. На одном конце была круглая головка, на другом - что-то вроде большой мошонки.
Стоя на коленях, Вениамин держал этот предмет в руке. Шесть кожаных полосок были сшиты друг с другом мелкими стежками коричневой шелковой нитью.
Кончики пальцев нащупали почти незаметный шов. Очевидно, этот самодельный фаллос был набит опилками.
Из зеркала вырвался табун жеребцов. Под брюхом у каждого торчало орудие кожевника. Цель у жеребцов была одна. Стучали копыта, развевались гривы. Под кожей играли мышцы. Жеребцы громко ржали. И с топотом неслись к цели. К фру Андреа. К ней в кровать.
Видения летали вокруг головы Вениамина как пощечины. Наконец и сам он смешался с этим табуном. Орудие кожевника жгло ему руку. Вениамин не отрывал от него глаз. Даже понюхал его. И всадил в нее. От этого он весь налился силой. Теперь он смешался с этими ржущими жеребцами, которые ждали своей очереди.
Вениамин сунул орудие на место и опустил дощечку, потом повернул тумбочку задней стороной к стене и отнес на кухню щипцы для сахара. Он как будто спускался в непроглядной тьме по крутому склону, хотя в руке у него была лампа. Правда, стекло лампы почернело от копоти.
Вениамин решил, что никто не хватится отвертки, шила и молотка, и потому спрятал их у себя.
Печь остыла, холодная луна глядела в его окна. Складки красной кожи заполнили голову, и Вениамин вернулся в спальню кожевника.
Он должен был полежать в кровати фру Андреа! Как это сделать, чтобы никто этого не обнаружил, он не знал, но отказаться от своего желания не мог.
Необоримые силы владели им, мешали дышать. Он забрался под перину с той стороны кровати, где стояла ее тумбочка. Зарылся лицом в подушку и вдыхал ее запах. Отвратительный. Знакомый. Прекрасный. И такой отчетливый.
Вениамин всегда чувствовал его, когда она входила в столовую. Несколько раз он угадывал его в коридоре. Но здесь этот запах заполнил все своей тяжестью. Тело, дыхание, ночь.
Вениамин задул лампу и обхватил руками подушку вместе с периной. Это была она. Горячая. Она обняла его и стала ласкать, и он тут же превратился в орудие кожевника с шелковыми швами.
Ему было больно, но она не отпускала его. Держала мертвой хваткой. И он наслаждался, пока у него хватило сил, а потом сдался.
Впервые это была не игра, вызывавшая у него чувство стыда. Все было серьезно. Он лежал в ее постели!
Вениамин представил себе, что кожевник разоблачил его и повесил на люстре. Или избил до полусмерти. Или сообщил о нем ректору. Или написал письмо Дине и Андерсу. Но все это уже не имело никакого значения. Он был непобедим. Он был взрослый мужчина, который излил свое семя в нее и на ее ложе.
Вениамин проснулся, когда на лестнице послышались шаги кухарки. Она поднималась, чтобы разбудить его! Он не смел даже вздохнуть. Глаза его приковались к ручке задолго до того, как сон окончательно покинул его. Он проспал всю ночь в постели хозяев! Сейчас его разоблачат!