* * *
Пришла черно-белая горничная и сказала, что кофе подан в гостиной. Я задержался в библиотеке. Когда все, уходя, повернулись к нам спиной, я смело коснулся запястья Анны. Она не отдернула руку. Но продолжала внимательно следить за отцом, который теперь рассуждал уже о современном медицинском образовании.
А Аксель? Он смотрел на нас? Странно, что я даже не подумал об этом.
- Очень важно, чтобы существовала тесная связь с клиниками и чтобы опытные медики вели занятия со студентами. Это их долг. Надо усовершенствовать существующий порядок, при котором студенты как можно раньше начинают стажироваться в той или иной клинике.
- Нельзя допускать, чтобы врачи начинали практиковать, не пройдя ординатуру. - Аксель внимательно наблюдал за мной и Анной.
Мы заняли места вокруг низкого кофейного стола. Дамы тоже. Я бессовестно втиснулся между Акселем и Анной.
Аксель бросил на меня презрительный взгляд.
- Пример Вениамина подтверждает эту мысль, - сказал Аксель. - Ведь ты и на войне был, и роды принимал. Правда? - Он насмешливо улыбнулся. Такую насмешливость мог позволить себе только очень близкий друг.
Он имел в виду тот случай, когда я принимал ребенка, который не правильно лежал в утробе матери.
- Ну, что касается родов, это далеко не так безусловно, - вмешалась профессорша. - Нужно считаться с чувством стыдливости, присущим каждой женщине, уважать личные пожелания, хотя, конечно, студентам необходима практика.
- Пока что клинический курс по акушерству у нас проходят только ординаторы, но не студенты, - мягко сказал профессор и погладил жену по руке. - Я считаю, что студентам необходимо минимум два семестра, чтобы они были готовы оказывать подобную помощь. Что же касается практических занятий в клиниках, они должны стать более систематическими.
- Разумеется, при этом необходимо помнить, что нельзя разрешать всем студентам подряд осматривать женщин, страдающих женскими болезнями, - сказала профессорша.
- Простите, но я с вами не согласен, - вмешался я. - Когда идет речь о трудных родах, нельзя считаться с застенчивостью. Ведь доктор должен знать о родах больше, нежели простая повитуха. От этого зависит жизнь и матери, и ребенка.
Этого говорить не следовало. Я понял это по Анне.
- Несомненно. Но нельзя и оскорблять женщин, превращая их в подопытных животных. Это вульгарно, молодой человек, - сказала профессорша.
Значит, мои слова оскорбили ее.
- Врача нельзя ставить на одну доску со всеми мужчинами, - примирительно сказал профессор.
- Но от этого он не перестает быть мужчиной! - Голос профессорши звучал резко.
- Будем довольны, дорогая, что этот молодой человек не взял на себя неприятных практических задач, - заметил профессор.
- Боже мой, как мне надоели ваши медицинские разговоры! - воскликнула София. - Давайте лучше поговорим о лете. Куда кто поедет?
- Вы собираетесь съездить домой, господин Грёнэльв? - спросил у меня профессор.
- Этого я еще не решил. В Копенгагене трудно получить место ординатора. Во всяком случае, сразу после окончания.
- Я уговариваю его съездить к моим родителям, - сказал Аксель.
Кажется, я даже рот раскрыл от удивления.
- И был бы рад ответному приглашению! - Аксель явно дразнил меня.
- Как интересно! Тогда бы ты мог присутствовать на обручении Акселя и Анны! - вырвалось у Софии.
Наступило неловкое молчание, которое нарушил Аксель:
- Вот именно!
- Простите! Надеюсь, я не выдала тайну? - покраснев, спросила София. - Ведь Вениамин Грёнэльв лучший друг Акселя!
- Конечно! - Аксель был доволен.
Не думаю, что у меня было желание продолжать этот разговор. Я не спускал глаз с Анны.
Вскоре мы поняли, что пора уходить. Аксель поднялся. Мы ушли вместе.
В прихожей, когда мы прощались с хозяевами и благодарили их за вечер, я сжал руки Анны. Впился в нее глазами. Мне хотелось проникнуть в ее мысли так, чтобы она это почувствовала. Но я не мог спросить, поняла ли она меня.
Я мрачно шагал по аллее, заложив руки за спину. Аксель шел сзади, беспечно насвистывая.
- Ты не можешь жениться на ней! - Я был в бешенстве.
- Ты будешь моим шафером.
- Катись к черту!
- Тихо! Тихо! Не горячись! Давай выпьем по рюмочке, прежде чем разойдемся по домам.
- Мне больше не доставляет удовольствия пить с тобой!
- Ради всего святого, не будем ссориться!
- Почему же?
- Вот мы и коснулись этого! Наконец-то! Ты признаешь, что мы соперники?
- Нет, - буркнул я.
- Обещай хотя бы, что приедешь на праздник по случаю нашего обручения.
- Нет! Она не хочет выходить за тебя!
- Ошибаешься! - Аксель хитро улыбнулся.
Он почти бежал, чтобы догнать меня. Неожиданно он начал горланить песню.
- Я ей сказал, что ты ходишь к проституткам! - мрачно изрек я.
Он перестал петь и уставился на меня:
- Не лги! Ты не решился бы на такую подлость! Его глаза и рот казались узкими щелками на лунном ландшафте.
- Но ведь ты ее не любишь! - сказал я как можно спокойнее.
Он остановился. Осторожно взял меня за воротник и повернул лицом к себе.
- Это ты ее не любишь, - процедил он сквозь зубы.
- Думаешь, ты знаешь о любви больше, чем я? - Я вырвался из его рук.
- Любовь - это не состязание! - сердито бросил он.
- А что же это такое?
- Речь идет о том, что человек должен найти себе такую жену, с которой он сможет прожить всю жизнь. Анна замечательная девушка. И она…
Больше он ничего не успел сказать. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг заплакал. Сам не понимаю, как это получилось. Всхлипывая, я объяснял свою слабость тем, что в последнее время слишком много занимался и часто дежурил по ночам. Что я плохо переношу коньяк и вино.
Мы стояли на Конгенс-Нюторв. Прохожие смотрели на нас. Улыбались, пожимали плечами и медленно уходили, обернувшись раз или два. Два молодых хама остановились, один из них смеялся, другой ловко передразнивал меня.
Вдруг я услышал, как что-то хрястнуло. И тут же тот, который передразнивал меня, уже лежал на спине.
Одним ударом Аксель сбил его с ног. Две женщины закричали. К нам подошли люди, возвращавшиеся из театра.
- Что тут происходит? - спросил господин в цилиндре и визитке.
- Этот человек плюнул на моего друга, который плакал, потому что у него случилось несчастье! - сердито ответил Аксель.
Толпа разглядывала лежавшего на мостовой парня. Дамы морщились. Потом все разошлись.
К нам бравым шагом подошел полицейский. Он тоже пожелал узнать, что случилось. Аксель повторил то, что сказал раньше. Но теперь сбитый им парень оправился настолько, что разразился бранью. И напрасно. Мир несправедлив к бранящимся. Полицейский принял сторону Акселя, схватил парня за шиворот и увел его.
Мы были одеты безупречно. А я к тому же не произнес ни слова.
Когда мы остались одни, насколько это возможно на Конгенс-Нюторв, Аксель процедил сквозь зубы:
- Я все-таки должен выпить сейчас водки, даже если это будет стоить мне свободы!
Я поплелся за ним.
После третьей рюмки, которую мы выпили в красноречивом молчании, Аксель осторожно спросил:
- Неужели ты не понимаешь, что никогда не получишь ее?
Не отвечая, я бросил на него гневный взгляд.
- Ты хочешь жениться на ней? И увезти ее в свой медвежий угол?
Я по-прежнему молчал.
- Я ее знаю, она сбежит оттуда через два месяца!
- Катись к черту! - горько вырвалось у меня.
- И ты тоже! Мы помолчали.
Двоим студентам за соседним столиком, которые уже с трудом сидели на стульях, хозяин предложил отправиться домой в Регенсен, прежде чем их придется везти туда на тачке.
- Ты лицемер, - вдруг сказал мне Аксель точно таким же тоном, каким хозяин говорил со студентами.
Слово "лицемер" оживило меня.
- У тебя нет никакого права называть меня лицемером!
- Ты играешь с девушками, как кошка с мышью. Но когда это делает другой, ты возмущаешься и поднимаешь шум.
- Я не играю с девушками.
- Играешь!
- Когда? И с кем?
Он перечислил всех по именам. У него была хорошая память. Очевидно, он основательно развил ее, разучивая в детстве псалмы.
- Ну хватит! - Я не защищался.
- Мы даже гадали, уж не подцепил ли ты сифилис, когда вдруг одумался и сдал все экзамены.
- Кто гадал?
- Многие. В том числе и Анна.
- Подлец! Ты говорил об этом с Анной?
- Нет, она сама спросила меня об этом. Я бессильно откинулся на спинку стула.
- И что же ты сказал ей?
Он пожал плечами, опрокинул в рот остатки водки и вытер губы.
- Сказал, что не знаю, чему верить. Что ты все время сидишь дома над учебниками. Похудел и стал похож на пугало. Даже не моешься…
- А она?
- Сказала, что тебя надо спасать.
Я вдруг понял, что она не случайно встретилась мне на улице. Меня нужно было спасать! Но почему? Значит ли это, что я ей небезразличен?
- Ты ей не нужен! - сказал я Акселю.
- Не нужен сейчас, буду нужен потом.
Я сплюнул, чтобы продемонстрировать свое отвращение и протест.
- Она сбежит от тебя в Лондон! - вырвалось у меня.
"Вот я и предал ее", - подумал я.
Но Аксель был невозмутим:
- Женщины из приличных семей не сбегают, хотя и грозят сбежать. - Он не спускал с меня глаз.
Я сильно опьянел. Это был тяжелый, невеселый хмель. Мы помолчали. Наконец он дружески похлопал меня по плечу и сказал:
- Хватит, Вениамин! Выпьем еще по одной, я угощаю. Сколько нам еще осталось быть вместе?! Скоро со студенческой жизнью будет покончено… Хорошая была жизнь. Мне будет… Да-да, мне будет недоставать тебя! Но надеюсь, мы с тобой попадем в ординатуру в клинике Фредерика и встретимся там опять!
Он снова похлопал меня по плечу.
- Неужели Анна поверила, будто у меня сифилис?
- Какое это имеет значение! С сифилисом ты еще интересней, чем без него, - сказал он. - А такие женщины, как Анна, любят спасать людей.
ГЛАВА 8
Все последующие дни Рейнснес представлялся мне раем, скрывающимся за радугой. Я не чаял дожить до того дня, когда доберусь туда. Не говоря уже о том, когда вернусь туда насовсем. Много лет я внушал себе, что больше не считаю его своим домом. Но теперь он завладел мной, и я ни о чем другом не мог думать. Словно нашел старую детскую книжку с картинками и боялся открыть ее.
Я убеждал себя, что должен поехать домой ради Андерса и что еще неизвестно, получу ли я место ординатора в какой-нибудь копенгагенской клинике.
* * *
Уже в Бергене мне стало известно, что солидные силы оказывают давление на норвежский стортинг, чтобы немного проучить шведского короля. Я не мог принять ничью сторону. Слишком долго меня здесь не было. Я даже испытал некоторое злорадство, оттого что и Норвегии приходится отстаивать свои права. Я еще не простил ей, что она позволила Дании одной принять на себя удар Бисмарка. Мне до сих пор было стыдно, когда я думал об этом.
Чем дальше на север шел наш пароход, выбрасывая клубы дыма, тем больше я жалел, что еду домой.
Спутник, с которым я делил каюту, мешал мне спать по ночам своим храпом. А в шесть утра он уже начинал кашлять и отхаркиваться. К тому же он болтал, не закрывая рта.
Я отвечал односложно. Помня, как я презирал Юхана, который вернулся из Копенгагена слишком "одатчанившимся", я решил говорить как можно меньше.
Мой спутник постепенно все ближе и ближе подбирался к столу, за которым я обедал. Он обложил меня со всех сторон, как зверя в логове. Когда один пассажир сошел в Брённёйсунде и за моим столом освободилось место, он пересел ко мне.
Когда-то я уже видел его. Оказавшись рядом со мной, он начал донимать меня вопросами. Избежать этого было невозможно. Он и раньше давал мне понять, что знает, кто я. Но своего имени не называл. А я не спрашивал. Однако пытался припомнить, где я мог его видеть.
На губах у него играла самодовольная улыбка. Время от времени меня прошибал пот. Как будто я боялся, что сейчас он откроет мне страшную тайну.
Сперва он еще сдерживал себя. Мы передавали друг другу блюда и молча ели. Потом он высоким визгливым голосом заговорил о Рейнснесе. От страха я покрылся испариной. Угроза содержалась не в словах, а в тоне, каким они произносились. Я то пропускал их мимо ушей, отвечая коротко и безразлично, то становился преувеличенно вежливым и внимательным. Однако он не внял этим предостережениям. Настроение за столом было не из приятных - все поняли, что я не хочу разговаривать с этим человеком.
Он выглядел весьма преуспевающим и был хорошо одет. Из-за безвкусных, слишком больших бакенбард его лицо казалось чересчур широким, словно отраженным в кривом зеркале. Говорил он подчеркнуто медленно, точно изрекал вечные истины и хотел привлечь внимание к важным насущным проблемам. Я весь бурлил, хотя он не сказал мне ни одного неприятного слова. Пока еще не сказал.
Я чувствовал себя ребенком, для которого этот пассажир олицетворял катастрофу. С той минуты как он упомянул имя Дины, словно она была членом его семьи, я уже не мог есть в его присутствии.
Он сообщил, что недавно ездил в Трондхейм по делам, и дал мне понять, что является известным и уважаемым человеком. Всем сидевшим за столом приходилось выслушивать, как он поет себе дифирамбы. Весьма витиевато он сообщил, что торгует неводами для сельди и охотно ссужает людей деньгами. Капитан, который тоже сидел с нами за столом, назвал одного своего знакомого и спросил, не приобрел ли тот невод для сельди у нашего хвастуна.
- Упаси Бог от этого человека! Он же неплатежеспособен!
Капитан больше ничего не сказал. Другие тоже промолчали. И наш собеседник продолжал гнуть свою линию:
- Я лично не занимаюсь рыбным промыслом. Мое дело - облагораживать морское серебро, если можно так выразиться. Даю возможность работать тем, кто в этом нуждается. Колесо вертится. Все идет к лучшему. Надо только понимать, куда ветер дует. Я слышал, что в Рейнснесе дела идут неблестяще. Это так?
Я сдался и отложил прибор. Почему он выбрал именно меня? Почему не донимает других пассажиров? Неужели это я сам спровоцировал его, спросив о его успехах? Или причина в чем-то другом?
- Я слышал из достоверных источников, что Рейнснес испытывает определенные трудности с платежами. Вам-то это должно быть известно. Это началось давно. После того, как затонула шхуна. Кораблекрушение всегда несчастье… Андерс, конечно, опытный человек, но у каждого есть свой предел. Ему трудно справляться и с лавкой, и с усадьбой. Раньше делами занималась сама Дина Грёнэльв. Это все знали. Что было, то было…
Люди говорят… Да-да, Андерс пытался промышлять сельдь. Но ему не повезло, или уже не знаю, как это назвать… Похоже, что его вытеснил Страндстедет. Словом, с сельдью у него не получилось.
Мне захотелось его стукнуть. Или ущипнуть за пухлую розовую щеку. Но я только с растущим отвращением смотрел на его рот, который напоминал мне свиную задницу.
- Я был знаком с вашей матерью, - сказал он.
Солнце жарко светило в иллюминатор кают-компании. Хорошо бы уйти. Но для этого мне пришлось бы протиснуться мимо него, может быть, даже прикоснуться к нему. Кусок застрял у меня в горле. Его глаза жадно наблюдали за мной из своих щелок. Он не сдавался.
- Своевольная была женщина.
Он наклонился над столом и загородил мне проход.
- Между прочим, а почему она уехала? Ведь они только-только поженились? - Он вздохнул, очень довольный собой.
Я пробормотал какое-то извинение, протиснулся мимо него и вышел на палубу. Спрятавшись за трубой так, чтобы меня не было видно из кают-компании, я дал себе волю. Меня вырвало. Весь мокрый от пота, я испытывал мучительный стыд. В конце концов я устроился на каком-то ящике в третьем классе.
Здесь пассажиры и дневали и ночевали, питались они за свой счет. Они с удивлением разглядывали меня, но вопросов не задавали. Несколько часов я просидел там без верхней одежды.
Лопасти колес несли нас вперед. Я оправился настолько, что решил составить план, который помог бы мне выдержать оставшееся время.
Пункт 1. Необходимо придумать и задать этому человеку каверзные вопросы. Личного характера. О его семье, о материальном положении. Сделать вид, будто мне известно, что он кое в чем блефует.
Пункт 2. Необходимо парировать все его замечания по адресу Андерса и Дины и вообще всех членов нашей семьи.
Пункт 3. Надо сказать ему в присутствии всех, что его храп и харканье по ночам отвратительны и мешают спать.
Я немного успокоился и даже увидел в этой ситуации смешные стороны. Я возвращался домой.
Мне стало ясно, что каждое общество живет по своим законам. Законы, которые годились для копенгагенских пивных и медицинского факультета, были неприемлемы на этом прокопченном от дыма пароходе, ползущем среди норвежских шхер. Здесь зависть и злорадство выглядели иначе и голоса у них были другие. Мне предстояло заново изучить местные нравы, иначе я здесь пропаду. Очевидно, в детстве я недостаточно познакомился с этой стороной жизни. Рейнснес защищал меня от нее.
К ужину мой план был готов. Я чувствовал себя начинающим режиссером, когда мой мучитель спросил меня в кают-компании, прошла ли моя морская болезнь.
- Я, видите ли, больше завишу от компании за столом, - ответил я. - Бывает, что глупая болтовня вызывает у меня тошноту.
Его коренастое туловище напряглось, он покраснел, но не осмелился спросить, кого я имею в виду. Первый раунд был выигран. Однако мое торжество длилось недолго. Он очень вежливо спросил меня, чем я занимался в Копенгагене.
- Учился.
- Это я уже понял. И кем же вы собираетесь стать, господин студент?
Подошла горничная с кофейником, и я воспользовался этим, чтобы переменить тему разговора, не удовлетворив его любопытства:
- Сразу видно, что ваш сын не учится в Копенгагене, иначе вы не задавали бы мне столько вопросов.
- Конечно… но…
- Я понимаю, это не каждому по карману. Слишком дорогое удовольствие. Вы любите кофе?
- Да, очень, - растерянно ответил он.
- А что вы пьете дома по вечерам - кофе, чай, водку?
- Ни то, ни другое, ни третье, - смущенно признался он с кривой улыбкой.
Пассажиры обратили внимание на нашу странную беседу и стали прислушиваться.
- Должно быть, вы не женаты? Что-то не помню, чтобы я слышал о вас. Наверное, ваша семья здесь мало известна?
Он лихорадочно поглощал пищу, но попался на мой крючок и ответил между двумя ложками, что он действительно не женат.
- Я так и подумал. Вы уж не обижайтесь. - Как режиссер я был доволен своим спектаклем.
Он не поднимал головы, потом глянул на пассажиров и снова стал бросать в себя пищу, словно наполнял топку парового котла.
Супружеская пара, сидевшая за нашим столом, оказалась невольной свидетельницей этих двух трапез. Я видел, что они на моей стороне. Они ехали в Тромсё навестить дочь. Кроме этого, я почти ничего не знал о них, потому что инквизитор не давал никому раскрыть рта.
- Вы говорили об Андерсе. Когда вы видели его в последний раз? - Я брезгливо скривился, оттого что он громко отхлебнул кофе.