Она толкнула его в постель. Мягко. Неуклюже. Как самка, которая вдруг обнаружила, что ее детеныш вот-вот вывалится из логова. Потом встала, надела халат и вышла в коридор. Он слышал, как она кого-то зовет. Снизу донесся громкий и встревоженный голос Олине.
- Вениамин у меня! - крикнула Дина вниз. Теплое эхо пронеслось над его головой и сладко согрело: "Вениамин у меня… Вениамин у меня…" Он плакал, потому что не знал, сможет ли продлить этот миг. И еще потому, что ему было стыдно.
Дина вернулась в залу и подошла к кровати. Протянула ему носовой платок, потрепала по волосам. Он не смел смотреть ей в глаза. Ее пальцы сжали его руку. Он ответил на пожатие.
- Я пришел потому, что он кричал слишком громко, - объяснил Вениамин.
- Я понимаю.
- Вообще я не бегаю по ночам от страха. Но он так ужасно кричал, - упрямо повторил он.
Взгляд Дины. Почему она так смотрит на него?
- Теперь я уже не боюсь спать один! - в отчаянии сказал он.
Она не ответила. Стояла как прежде.
- Почему ты не разговариваешь со мной, Дина? - рассердился он и впился ногтями ей в ладонь.
- Ты слишком шумишь, Вениамин, - наконец проговорила она.
- Но не так же, как русский!
- Кто тебе сказал, что стыдно бояться своих снов?
- Никто. - Вениамин растерялся.
Он сидел среди подушек, опустив голову.
- Только дураки ничего не боятся, у них просто не хватает на это ума! - твердо сказала Дина и освободилась от его руки. Потом она поставила перед умывальником ширму и занялась своим туалетом.
По комнате поплыл запах душистого мыла, и Вениамин, вздрогнув, подумал, что она моется холодной водой. Он лежал совершенно неподвижно, поворачивались только его зрачки, следя, как Динина рука берет с табуретки, стоявшей рядом с ширмой, одну вещь за другой. Наконец она вышла из-за ширмы, пристегивая к блузке брошку Ертрюд. Глаза ее были прикованы к брошке, пальцы двигались уверенно.
Он знал, что запомнит эту Дину, стоящую перед ширмой с изображением Леды и лебедя и прикалывающую брошку между грудями.
- Почему ты сказала, что только дураки ничего не боятся? Разве ты боишься?
Дина повернулась перед овальным зеркалом, проверяя, как сидит юбка, потом ответила:
- Конечно.
- Когда?
- Постоянно.
- Чего?
- Того, чего нет. Того, что я не сделала или не сделаю.
- Как это?
- Мне следовало куда-нибудь уехать… Туда, где хороший учитель научил бы меня играть на виолончели.
Она остановилась посреди комнаты. Как будто собственные слова удивили ее.
Вениамин вздрогнул и насторожился, словно она подняла руку для удара.
- Ты меня обманываешь! Ты умеешь играть! - быстро сказал он.
- Нет. - Она подошла к кровати и встряхнула его. - Вставай, соня!
Слезы обожгли ему глаза. Это было унизительно.
- Ну? - весело сказала Дина. - Кажется, ты явился ко мне без штанов и рубашки?
Он кивнул, его охватил мучительный стыд оттого, что в доме, где он спал, не оказалось его штанов. Он даже заплакал.
Дина вышла из комнаты.
Когда она вернулась с его одеждой, он уже принял решение.
- Можно я и сегодня буду спать с тобой? - быстро спросил он, слова спотыкались друг о друга.
Она протянула ему одежду и отвернулась.
- Нет, но ты можешь спать в южной комнате. - А я хочу здесь!
- Нет. У тебя должна быть своя комната.
- Почему?
- Тебе уже одиннадцать лет.
- Плевать я на это хотел!
- А я - нет!
- Я могу спать в чулане. - Он кивнул на большой чулан, где хранилась одежда и еще стояла кушетка Иакова.
- Нет.
- Потому что все говорят, будто Иаков спал там, когда ты на него сердилась?
- Кто это говорит?
Он увидел ее глаза и быстро одумался:
- Не помню!
- Не повторяй чужих слов, тем более если не помнишь, от кого ты их слышал.
- Хорошо. Но Иаков умер, ему больше не нужно то место.
Стало тихо. Почему вдруг стало так тихо?
- Ты однажды сказала, что в доме Стине нет привидений. Хотя там и повесился Нильс, - задыхаясь, скороговоркой проговорил он.
- Да.
- Значит, и в чулане нет Иакова!
- Конечно нет. Но и покойникам тоже требуется место.
- А русский? Он в чулане? - шепотом спросил Вениамин и спустил с кровати худые ноги.
Дина, не отвечая, стала поправлять перину и простыни.
- Я не займу много места, - с мольбой сказал он. Дина хлопнула его по плечу.
- Ты занимаешь гораздо больше места, чем думаешь, - сказала она. - Можешь спать в южной комнате. Если случится, что ты не сможешь заснуть, я разрешаю тебе прийти и разбудить меня. Мы сыграем партию в шахматы.
- Я не умею играть в шахматы, - буркнул он.
- Ты хорошо соображаешь, я тебя научу. - Она сказала это так мягко, что он понял: разговор окончен.
- Только не уезжай! - быстро проговорил он; слова так спешили, что наступали друг другу на пятки.
- Разве я сказала, что собираюсь уехать?
- Ты сказала, что боишься… Что тебе следовало…
- Ах вон оно что!
- Ты не уедешь! И ты ничего не боишься! Правда, Дина? Или боишься?
Она замерла над кроватью с подушкой в руках. Потом медленно повернулась к нему:
- Не думай об этом, Вениамин. Обещаю, что предупрежу тебя, если чего-нибудь испугаюсь.
Он не знал, что обычно дети не ведут таких разговоров с матерями. Но догадывался об этом. И потому ничего не сказал Стине с Фомой, когда вернулся к ним.
Стине ни словом не обмолвилась о его ночном исчезновении, но Фома не сдержался:
- Как я понимаю, ты ночью сбежал к мамочке! Вениамин склонился над тарелкой с кашей и не поднимал глаз.
Ханна, предчувствуя бурю, переводила взгляд с одного на другого.
- Я снова перееду в большой дом, - сказал Вениамин, набравшись храбрости.
- Не долго счастью длиться, она не захочет… - Фома замолчал, но и этого было достаточно.
- Тебя это не касается! - прошептал Вениамин и бросил ложку так, что каша полетела во все стороны. Лицо у него исказилось. Он пулей вылетел в другую комнату, и они услыхали, как он там буйствует.
Фома растерялся, поэтому он пошел туда и схватил Вениамина за ухо - мальчика следовало научить повиновению.
- Отпусти меня!
- Я тебя научу, как вести себя за столом! - процедил Фома сквозь зубы и встряхнул Вениамина.
- Сам научись вести себя за столом! Говоришь о том, чего не знаешь!
- А что прикажешь делать с тобой, если ты дерзишь и шумишь на всю усадьбу? Кто будет тебя воспитывать?
- Ты мне не отец!
Фома отпустил Вениамина. Его рука так и повисла в воздухе.
Вениамин долго, мигая, смотрел на закрывшуюся за Фомой дверь. Он остался один. Почему-то ему было трудно думать. На некрашеных деревянных панелях было много сучков. Он сосчитал их от одного угла до другого. Для этого ему пришлось повернуться. И пошевелить ногами. Вот это и было самое главное - пошевелить ногами.
Мир за оконным стеклом выглядел неприветливо черным.
ГЛАВА 3
Ленсман должен был сообщить властям о трагической гибели русского. После рассказа Вениамина о том, как все случилось, отпала необходимость вести расследование. Но ленсман хотел посоветоваться с Диной, куда отправить вещи русского. Он был достаточно умен и сообразил, что у этой истории есть своя темная сторона. Однако решил: если кто-нибудь узнает об этом, дело запутается еще больше.
Нечаянный выстрел вполне мог сойти и за самоубийство. И поскольку у русского здесь не было близких, которые потребовали бы расследования, ленсман решил: пусть предположения так и останутся предположениями. Если смерть русского как-то связана со шпионажем и большой политикой, копание в этом деле вызовет нежелательные отклики. Отношения же русского с его дочерью Диной никого не касаются. Возможно, ноша господина Лео после разоблачения и тюрьмы оказалась для него непосильной, но она не станет легче, если сделается достоянием общественности.
Эта смерть не оставила ленсмана равнодушным. Ему нравился русский. У ленсмана даже теплилась слабая надежда, что русский мог бы обуздать Дину, хотя, судя по всему, ему было нечего добавить к ее состоянию. Ленсман был готов даже забыть о том, что русский сидел в тюрьме. Однако теперь думать об этом было уже поздно.
* * *
Подчеркнуто спокойный, ленсман немного выждал и постучал в дверь залы, чтобы поговорить с Диной.
Она приняла его не как отца, приехавшего к ней в гости, а как представителя власти. Во время беседы она не проявила ни сердечности, ни неприязни.
Ленсман запутался в собственном вступлении и не знал, как его закончить. Дине пришлось помочь ему перейти к делу.
- Не больно-то много вещей было у него с собой, - сказала она. - Только одежда да книги. Да еще серебряный нож. Насколько я знаю, близких у него нет. Так что бессмысленно посылать все это в Россию. - Все должно быть по закону. Дина пожала плечами.
Ленсману всегда было не по себе, когда он попадал в залу. Какой бы красивой эта комната ни была, ему не нравилось, что Дина пользуется своей спальней для деловых встреч и разговоров. К чему смешивать кровать под пологом и музыкальные инструменты с серьезными решениями и важными сделками? Он почувствовал это еще в тот раз, когда поднялся в залу, чтобы заставить Дину поехать на похороны Иакова. Он уже давно раскаялся в том поступке. Ему даже захотелось сказать ей об этом. Однако не получилось. Он кашлянул и сказал:
- Что же все-таки там произошло? Почему ружье выстрелило?
Дина подняла голову. Словно прислушивалась к какому-то дальнему звуку.
- Ты хочешь, чтобы я сказала, будто сама застрелила его? - немного удивленно спросила она. Он вздрогнул:
- Такими вещами не шутят. Я только хочу, чтобы в протоколе было написано, как это случилось. Ты думаешь, он намеренно выстрелил в себя?
- Нет. Просто он плохо знал это ружье…
- Ты видела, как он нес ружье на плече? Он что, упал на него?
- Нет.
Ленсман задумчиво кивнул:
- Кажется, Вениамин тоже был там в ту минуту?
- По его словам, нет. Но ты сам знаешь… Дети видят то, что им хочется.
- Значит, ты не знаешь? Вы с ним не говорили об этом?
Дина посмотрела на него и не ответила.
- Ну хорошо. С мальчиком придется поговорить. Можно сейчас позвать его сюда?
- Нет! Я считаю, что его нельзя мучить таким разговором!
- Но это необходимо.
- Ты думаешь, что стрелял Вениамин?
- Нет, сохрани Боже! - воскликнул ленсман, крик его вырвался из самой глубины легких. Он не мог выдержать окутавшую его тишину и должен был нарушить ее.
Вениамин Грёнэльв торжественно предстал перед своим дедом ленсманом, чтобы дать показания, каким образом господин Лео получил пулю в голову. Он сразу понял, что ему придется давать показания, как только увидел подошедший к причалу синий карбас ленсмана.
Дина извинилась и ушла. Она не хочет, чтобы ее ребенка мучили у нее на глазах. С Вениамином она разминулась в дверях.
Создалось трудное положение, и ленсман не мог найти из него выход. Наконец позвали Андерса, чтобы он присутствовал при этом разговоре.
Вскоре они услышали, как Дина проехала верхом через двор. Едва она свернула с дорожки на мягкую почву, как стук копыт изменился. По этому изменившемуся звуку Вениамин мог точно определить, где она сейчас едет. Эхо, вернувшееся с гор, тоже помогало ему. Горы звали ее к себе.
Так он подумал. И эта мысль поразила его.
* * *
Увидев, как Вениамин напуган, Андерс захотел посадить его к себе на колени. Однако решил, что Вениамин и без того чувствует себя униженным. Поэтому он просто положил руку ему на плечо и отчетливо повторял то, что шепотом произносил мальчик.
- Выстрел был очень громкий, - сказал Вениамин; он весь покрылся испариной, но не мог даже вытереть лицо, потому что его руки и ноги бессильно висели под столом.
- Понимаю. - Ленсман был явно смущен. - А где ты был в это время?
- Не знаю. Я выбежал… И вот…
- Что "и вот"?
- И вот он лежал там. И вокруг все было красное.
Вениамин положил обе руки на стол и опустил на них голову. От дерева пахло воском. Он так и подумал: от дерева пахнет воском. Это была самая обычная мысль.
- Ты с матерью не ссорился?
- Нет, - тихо шепнул он, не поднимая головы.
- Где она была, когда это случилось?
- Точно не знаю… Она стояла в кустах…
- А ты?
- Я прибежал…
- Почему ты прибежал?
- Выстрел! Как ты не понимаешь…
- Подними голову со стола, а то я не слышу, что ты говоришь. Кто с кем был в это время?
- Никто… Ни с кем…
Вениамин медленно поднял голову. Снял со стола руки. И все взмыло в воздух. Он видел себя парящим перед большими серьезными глазами ленсмана. Но это ничего не изменило. Потому что наконец-то он нашел объяснение всему:
- Никто ни с кем не был вместе. Мы все были по отдельности. Я собирал ягоды. - Вениамин с торжеством швырнул в комнату эти слова.
Все молчали. Он тщательно продумал свои слова и повторил их еще раз. Они звучали убедительно.
Ленсман вздохнул. Он выполнил свой долг. И с большим старанием заполнил документы. В них говорилось, что Лео Жуковский, подданный Российской империи, проезжая через Нурланд, погиб по собственной неосторожности от нечаянного выстрела в уезде ленсмана Ларса Холма. Жуковский был на охоте, и никого во время этого нечаянного выстрела рядом с ним не было. Дина Грёнэльв и ее малолетний сын Вениамин услыхали выстрел и немедленно бросились к пострадавшему. Но спасти ему жизнь было уже невозможно.
Ленсман прочитал протокол вслух. Голос его дрогнул, когда он читал: "…но спасти ему жизнь было уже невозможно".
Андерс незаметно кивнул. Все было кончено.
Только тогда Вениамин понял, что обмочился.
Он последним вышел из залы и улизнул в свою комнату, чтобы переодеться.
После полудня, когда карбас ленсмана уже отошел от берега, у Андерса возникло чувство, будто он участвовал в каком-то постыдном деле. Он не знал, как ему загладить свою вину перед Вениамином. Единственное, что ему пришло в голову, - он взял мальчика с собой на рыбалку и выложил перед ним целую гору бурого сахара и жевательного табака.
Вениамин ел сахар и жевал табак, пока его не вырвало. Когда его нутро очистилось, ему, по-видимому, стало легче.
Однако несколько дней Андерс все-таки не спускал с него глаз. Порой у него мелькала мысль, что Дина тоже могла бы заняться Вениамином, как-никак она мать. Раз или два он порывался сказать ей об этом. Только не знал, с чего начать.
Так все и шло.
Дининого русского больше не существовало. И как ни странно, Андерс чувствовал себя соучастником преступления. Да, русский был ему не по душе. Он вызывал в Андерсе восхищение и зависть. Этот человек не терял времени даром. Ковал железо, пока горячо. Но он завоевал Дину. Вот единственное, что Андерсу не нравилось. И все-таки он считал, что лучше бы его вообще не существовало.
Теперь он исчез из их жизни.
* * *
Перетащив в большой дом свою перину, ракушки, увеличительное стекло матушки Карен и письменные принадлежности, Вениамин первым делом обследовал и обнюхал все комнаты. Он должен был заново познакомиться со всеми запахами и снова почувствовать себя здесь дома. На это ушло несколько дней. Он часами сидел в комнате матушки Карен. Смотрел на портрет Иакова, на его задорные усы и красивое лицо. Казалось, Иаков всегда скрывает улыбку.
В овальном зеркале, висевшем над комодом, он подолгу разглядывал свое отражение, пытаясь найти сходство с Иаковом. Но вскоре отказался от этих попыток и решил поискать сходства, когда у него вырастет борода.