Она даже засмеялась. Но не тем беззаботным смехом, которым смеялась весь день - почти новым, почти забытым - а тем, другим, привычным уже для нее, горьким смехом.
- Послушай, это смешно. Сначала ты выкидываешь меня из машины, а потом требуешь, чтобы я отчитывалась перед тобой, с кем и как я провела время…
- Я тебя не выкидывал. Я кассету твою дурацкую выкинул и пакет твой…
- Все равно - отчитываться перед тобой я не намерена.
- Ах, вот как мы заговорили… Эх, Ирка! Ну почему ты такая, а?
- Какая?
- Сама ведь не понимаешь - чего тебе надо. Вот скажи сейчас, скажи, не раздумывая - чего ты хочешь?
- Я хочу вернуться обратно и помочь человеку добраться до города. Я ему обещала…
- Да что ты заладила - помочь, помочь! Говорю тебе - нет у меня троса! На своем горбу, что ли, тащить этого твоего человека прикажешь?
- Ты спросил, чего я хочу. Я ответила, Андрей.
- Я не об этом спрашивал тебя. Я спрашивал - чего ты хочешь от жизни.
- Жить, - ответила она. - Жить и радоваться ей, этой жизни. Хотя бы иногда.
- И что, не получается?
"Сегодня - как раз получилось", - мелькнула мысль, но вслух высказывать ее она не стала. Ответила неопределенно:
- Не всегда.
- Тогда скажи, что я должен сделать? Что я должен сделать, чтобы ты могла радоваться жизни?
"Исчезнуть из нее", - снова возникла предательская мысль, и снова Ирина промолчала.
- Молчишь… Молчишь, потому что не знаешь, чего ты хочешь. А если ты сама не знаешь, скажи, откуда мне это знать, а?
"Баклажан, - поток бессвязных мыслей продолжался. - Девятка цвета "баклажан"… Я даже номера не запомнила. Да мало ли по городу этих "баклажанов" ездит? Безнадежно… Господи, почему же все так безнадежно?!"
От досады она снова чуть было не ударила кулаком по панели.
- … я хочу, чтобы у нас все было нормально. Как у людей…
- О чем ты? У каких людей?
- У нормальных, обыкновенных людей, Ирка. Я устал от твоих бесконечных приступов меланхолии, я не могу к ним приспособиться, я не понимаю их природы. Ты вся - как стихийное бедствие, ты всегда настолько внезапная…
Она с некоторым удивлением прислушивалась к его словам. За шесть лет ей впервые доводилось слышать подобное.
- А я хочу определенности. Я хочу, чтобы все было понятно и просто. Я устал от бесконечно преследующего меня ощущения, будто ты от меня ускользаешь. Будто я теряю тебя… А я не хочу тебя терять, Ирка.
Она вдруг вспомнила о том, над чем задумывалась еще утром: что-то в нем изменилось. И только в этот момент вдруг отчетливо осознала, что: он на самом деле боится ее потерять. Панически боится… Этот страх появился совсем недавно. Этой ночью, той самой ночью, когда оба они не спали, и, находясь в разных концах города, думали друг о друге. "Только почему, - в который раз подумала она, - почему именно теперь, именно сейчас - этот страх? Раньше он был абсолютно спокоен на мой счет и даже не задумывался о том, что меня, оказывается, можно потерять… Странно!"
- Ты меня не потеряешь, - выдавила из себе с огромным усилием привычные уже слова. Они не подействовали. Помолчав некоторое время, он снова спросил:
- Так что это был за знакомый?
- Да никакой не знакомый. У него машина сломалась, а я мимо шла. Вот и познакомились…
- И как, договорились встретиться? - спросил он почти язвительно.
Она чуть не задохнулась от нахлынувшей внезапно злости.
- Не успели. Ты слишком вовремя появился…
Он резко сбросил скорость, остановил машину.
- Ладно. Хорошо. Пусть будет по-твоему. Давай вернемся и дотащим его до города. Давай, если для тебя это так важно. Я же вижу, ты только об этом и думаешь…
- У тебя нет троса.
- У меня есть трос.
- Тогда давай вернемся. Давай вернемся, Андрей, - ответила она торопливо, почти заискивающе, ненавидя себя саму за это подобострастие и испытывая одновременно еще тысячу разных чувств.
Она даже не смогла сразу понять, какое из них было главным.
И только потом, когда он на самом деле повернул машину и они поехали в обратном направлении, поняла - надежда.
Чувство было давно забытым, почти не знакомым. Она уже слишком долго жила, ни на что не надеясь. И вдруг…
Ирина даже накрыла своей ладонью его руку, сжимающую рычаг переключения скоростей. Она ощутила пронзительную благодарность к этому человеку, который уже начинал в ее сознании постепенно сливаться с образом того самого палача из мрачного стихотворения Ахматовой.
- Андрей, спасибо тебе. Ты даже не представляешь… На самом деле, я обещала помочь - и уехала. Это ведь совсем не по-человечески получается…
- Да успокойся ты, ради бога, - ответил он сухо. - Я вижу, сильно он тебе запал в душу, этот случайный знакомый. А я - просто последний дурак. Идиот, который совершает непростительную глупость. Что ты со мной сделала, Ирка?
- Ты не идиот, и я ничего с тобой не сделала. Мы просто поможем ему добраться до города, и все. В этом нет ничего особенного…
Она говорила что-то еще, успокаивала его, чувствуя, что сама не может успокоиться. Что эта предстоящая встреча для нее слишком волнительна и, определенно слишком важна… И удивлялась этому новому ощущению: как давно в жизни не случалось ничего важного, ничего такого, от чего могло так быстро биться сердце.
Они успели отъехать достаточно далеко - Андрей повернул машину, когда огни города были уже совсем близко.
- Только бы успеть, - поговорила она вслух то, о чем подумала.
Он усмехнулся какой-то ядовитой усмешкой.
- Я тебя не понимаю. Если ты имеешь ввиду, что мы успеем подобрать его раньше, чем это сделает кто-то другой - я тебя просто не понимаю. Какая разница, в конце концов, кто именно потащит его на прицепе - ведь главное, чтобы он смог добраться до города? Или совсем не это главное?
Ночь мчалась навстречу, врезаясь в лобовое стекло всей своей чернотой и тысячами осколков бледно мерцающих звезд. Нужно было что-то сказать в ответ, и она сказала:
- Я просто ему обещала, понимаешь? Не злись, прошу тебя…
- Я не злюсь. Я всего лишь пытаюсь понять. Тебя и себя. И - не понимаю… Я не понимаю, зачем делаю это. Зачем мне нужно среди ночи тащиться бог весть куда, чтобы подобрать какого-то придурка, прицепить его и тащить в город. Зачем мне это нужно…
- Он не придурок, - хотела промолчать, но все-таки сказала Ирина.
- Хорошо, допустим. Тогда скажи, кто он? Я ведь, по крайней мере, должен иметь хотя бы приблизительное представление о том, ради кого, собственно…
- Он обыкновенный человек. Просто очень хороший человек…
- Ты давно его знаешь?
- Нет, совсем недавно.
- Вот как. И что же в нем хорошего?
- Все… Прошу тебя, Андрей, успокойся.
- Я спокоен. Я совершенно спокоен. Значит, хороший человек. Значит, недавно… И где же вы познакомились?
- Здесь, на трассе, и познакомились. Я шла мимо, а у него машина сломалась… Я ведь, кажется, уже говорила тебе.
Ирина не стала посвящать Андрея в подробности их странной встречи. Не стала говорить о том, что эта встреча была уже не первой. В принципе, та, первая, была не в счет, и рассказывать о ней было бы глупо. Не хотелось о ней рассказывать.
Вообще ни о чем не хотелось рассказывать Андрею, но теперь ее обязывало к этому "положение". Положение зависимости от человека, который благородно протянул руку помощи, прислушался к ее словам, пошел навстречу. От человека, который мчится сквозь ночь спасать черт знает кого, находящегося за двадцать с лишним километров от города - только потому, что так захотела она.
И от этой мысли стало совсем не по себе. Волна неприязни снова сменила непродолжительный момент нежности - она вдруг поняла, что он все продумал. Он всегда предпочитал видеть ее в зависимом положении, и вот теперь снова…
- Послушай, скажи. Скажи мне честно, зачем ты это делаешь? - спросила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе.
Он долго молчал. Так долго, что она решила уже с раздражением повторить свой вопрос. Но не успела.
- Я же сказал тебе уже: сам не знаю. Просто, наверное, я почувствовал, что ты меня возненавидишь. Возненавидишь, если я этого не сделаю.
- Андрей…
Он сидел, нахмурившись, сосредоточенно глядя на полосу дороги, высветленную фарами. Ей вдруг стало жаль этого человека, который, наверное, до сих пор любил ее. По-своему, но все-таки любил.
- Глупости. Я не способна ненавидеть, ты же знаешь.
- Может, ты и сама не знаешь. Ты ведь не видела своего лица в тот момент, когда требовала остановить машину.
- И что же было с моим лицом?
- Не знаю, что это было… Может быть, ты мне скажешь, Ирка. Там, на трассе, с этим парнем - что это было?
Ирина вздохнула и отвела взгляд. Если бы она могла ответить…
Что это было, она не знала. Знала точно только одно - что ей было легко и просто. Что ей было хорошо рядом с этим немного смешным парнем, который умеет смотреть на облака так, как смотрит настоящий ребенок.
- Брось, Андрей. Не стоит усложнять. Я просто обещала помочь, вот и все.
Больше к этой теме не возвращались. Ехали почти молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. Она задала пару вопросов о том, как прошел отдых на даче, выслушала рассеянно и тут же забыла - про дачу, про Пипина, и даже про то, как чертовски плохо было Андрею на этой даче, как он все время думал - о ней. Отметила про себя равнодушно, что она-то о нем совсем не вспоминала, ни разу за весь день…
- Вот он, этот поворот. Только что-то я никого здесь не вижу…
он притормозил, остановил машину.
- Ты уверен? - спросила Ирина, хотя и сама уже была уверена совершенно точно: поворот был именно этот.
Деревья были знакомыми - врут те, кто говорит, что все деревья похожи друг на друга! - и изгиб дороги, и даже неразличимая в ночной темноте желтая трава. Вот здесь, совсем неподалеку, должен был стоять сломавшийся "баклажан"…
Вокруг было пусто. Абсолютно и неосязаемо пусто. Она крикнула на всякий случай:
- Никита!
И услышала в ответ знакомый голос:
- Вот как. Оказывается, его зовут Никита…
Совсем не тот голос, который так хотела услышать.
Она удалялась от него - быстрыми шагами, почти вприпрыжку, как ходят обычно еще не оформившиеся, не осознающие своей женственности девочки-подростки. Она всегда пленяла его этой своей мальчишеской походкой, так трогательно не похожей на степенный шаг "от бедра" с обязательным покручиванием этого бедра, свойственный большинству женщин ее возраста.
Тогда, шесть лет назад, он влюбился сначала в эту ее походку.
Бледно-желтый свет фонаря возле подъезда в последний раз смутно осветил янтарные волосы, рассыпавшиеся бахромой ниже плеч. Она обернулась, махнула рукой на прощание. Кажется, улыбнулась даже - и скрылась в темноте подъезда.
Он тоже улыбнулся в ответ, хотя прекрасно понимал, что его далекая улыбка останется незамеченной. Неразличимой.
Что ж, пусть - он дарит ее бескорыстно, не рассчитывая ни на какое вознаграждение. Даже на самую малость.
И все же…
В чем-то он допустил ошибку. В какой-то момент, который теперь уже не вернешь, а значит, ничего не изменишь - он сделал что-то не так. Наверное, именно тогда все это и началось. Тогда и появилась эта неосознанная тревога, это постоянно преследующее ощущение страха перед завтрашним днем. Тогда и начались бурные сцены, тогда он впервые повел себя грубо, потому что уже просто не знал, как защититься от этого гнетущего чувства неуверенности в завтрашнем дне.
Как будто однажды их любви кто-то вынес смертный приговор, забыв при этом уточнить дату его исполнения. Приговор, обжалованию не подлежащий. Или как будто она, любовь эта, заболела неизлечимой болезнью, которая подтачивала ее день за днем, вытягивала силы.
Он боролся как мог, защищался…
А она никогда не догадывалась, что он защищается. Она думала, что он - нападает. И не могла понять, никогда не могла понять, что ему просто страшно…
Горстка пепла, серого с оранжевыми прожилками, упала на колено, стремительно очертив вокруг себя островок с обуглившимися берегами.
- Черт, - выругался Андрей, - вот ведь, прожег новые штаны.
Выкинул недокуренную сигарету за окно, стряхнул с колена еще не остывший пепел.
Пора было возвращаться домой. Свет в ее окне давно зажегся - значит, она дошла благополучно и делать ему здесь, возле ее подъезда, больше нечего. Он представил себе, как она ходит по комнате, задумчиво и неторопливо развешивает одежду на плечики. Наверняка, успела уже включить проигрыватель. Гайдн, симфония №94 - "Сюрприз". Чаще всего она в последнее время слушает почему-то именно этот "Сюрприз". О чем она думает? О ком?…
Да, пора бы уже включить зажигание.
Но он почему-то все продолжал сидеть, неподвижным взглядом уставившись на огонек сигареты, тлеющий на асфальте. Сколько, интересно, он еще продержится?
Огонек погас, продержавшись совсем немного.
Дурацкая все-таки привычка - пытаться отыскать связь между событиями, никак между собой не связанными. Детская, не мужская привычка. Совсем ни при чем здесь этот жалкий окурок…
И все-таки, когда же это началось? Когда он впервые почувствовал, что она отдаляется? Может быть, в тот вечер, когда, разозлившись, бросил ее одну на Набережной, не попытавшись понять, прислушаться к этому уличному музыканту, который играл на скрипке? Наверное, играл на самом деле потрясающе, если она даже с места сдвинуться не смогла, услышав эту музыку.
Музыка, музыка, снова эта дурацкая музыка. У них просто разные музыкальные вкусы - так что с того? Тысячи людей на земле не разделяют музыкальные пристрастия друг друга, и это не мешает им быть счастливыми. Это не лишает их близости, настоящей близости, которая уже давно стала для них с Ириной такой недосягаемой…
Что же делать? Что же должен он сделать, чтобы преодолеть эту силу, чудовищную силу отторжения, которая заставляет их так стремительно удаляться друг от друга? Если бы он только знал… Если бы знал - не твердил бы без конца, как беспомощный и растерявшийся ребенок: я боюсь тебя потерять. Я не хочу тебя потерять. И так далее, в самых различных вариациях…
А что еще ему остается?
Самым ужасным был вчерашний вечер. И даже не сам скандал, который произошел между ними. Скандал вполне нормально вписался в общий график скандалов, он был совершенно обыкновенным, он должен был завершиться вполне традиционным примирением.
Нет, самое ужасное случилось потом.
Потом, когда он, просидев полночи на кухне и выкурив пачку сигарет, решился все же ей позвонить и приехал к ней с букетом роз, купленных в круглосуточном супермаркете за совершенно немыслимую цену. Когда она открыла ему дверь, он увидел ее глаза и понял - случилось.
Она обняла его, привычно обхватила тонкими руками за шею, улыбнулась даже, но он чувствовал - все изменилось, все окончательно разрушилось, и эти розы, и пылкий его шепот, и поцелуи - ничто уже не имеет смысла. Не вернешь, не поправишь…
Даже пол ушел из-под ног. Все в нем протестовало, отказывалось, отторгало неумолимую реальность. Он боялся снова взглянуть ей в глаза, потому что именно там, в них, и был написан этот чертов приговор. В остальном она почти не изменилась - тот же тихий голос, те же спокойные движения, та же нежность прикосновений, тот же смех. Только глаза…
Она смотрела на него глазами чужой женщины.
Она никогда раньше так на него не смотрела. Он знал ее глаза. Порой они бывали нежными, порой - злыми, смеющимися, грустными, сонными, равнодушными, какими угодно, но - не такими.
И он стал избегать ее взгляда. С трудом дождался темноты спальни, прикоснулся губами - она откликнулась, и сердце забилось, как у школьника. И появилась надежда на то, что утром, когда она проснется, ее глаза снова станут прежними.
Но этого не произошло. Не произошло, несмотря на то что там, в темноте, она была покорной и ласковой, изредка - требовательной. Такой, как всегда. И, может быть, даже чуть более пылкой. Но наступило утро, и все стало по-прежнему. И уже невозможно было ничего с этим сделать. Только и оставалось, как хнычущему мальчишке, повторять без конца: я не хочу тебя терять…
Да мало ли, кто и что хочет? Шутить изволите, господин Погорелов, усмехнулся он. Вас, между прочим, никто не спрашивает. Нет у вас, увы, волшебной палочки, которой можно было бы просто взмахнуть, и… Поэтому желания свои держите при себе, стиснув зубы, сжав в кулаки пальцы - знающие люди говорят, что так легче выдерживать пытки. Нет, нельзя было вести себя столь несдержанно. Недостойно вы себя повели, господин Погорелов, ох, как недостойно! Где ж это видано - вышвыривать из машины любимую женщину, обожаемую женщину, единственную женщину, которую вы, по вашим же словам, так боитесь потерять? Где логика, где смысл?
"Смысл, - усмехнулся он, прикурив очередную сигарету, - смысл уже давно стал недосягаем. Пора бы с этим смириться".
И вот вам, господин Погорелов, результат: женщину вашу тут же подобрали. Логично, что ж ей на дороге валяться, добрых-то людей много. Вот и нашелся один такой - добрый. Хороший, как она сказала. Очень хороший человек…
Хотя сама Ирина утверждает, что знакомство это для нее ничего не значит. Что кроме имени и цвета машины она про парня этого ничего не знает, что о встрече они не договаривались…
Только почему-то не верится.
Скептик вы, господин Погорелов. Фома неверующий. Разве за шесть лет, проведенных вместе, она вас хоть раз обманула?
Кажется, ни разу. Только ведь все эти шесть лет мы были - вместе. А теперь, со вчерашнего вечера, все изменилось. Теперь всякое может случиться…
Грустно запиликала в кармане "Санта Лючия". "Оказывается, вам, господин Погорелов, тоже не чужда классическая музыка. И слушаете вы ее регулярно, по несколько раз в день", - усмехнулся он мысленно и снял трубку.
- Андрюха, ты что, до сих пор до дома не доехал? Случилось что? - глухим и озабоченным басом поинтересовался Бирюков.
- Случилось… - раздумывая, ответил он как будто сам себе.
- С машиной что?
- С машиной все в порядке. И со мной тоже.
- Тогда что случилось-то? - не обнаружив логики в его ответе, озадачился приятель.
Андрей усмехнулся в ответ.
- Как у тебя, Бирюков, все просто.
- Зато у тебя слишком сложно. Ирку свою нашел?
- Нашел. И снова потерял…
- То есть как это - потерял? Куда она делась-то?
- Никуда не делась. Домой пошла…
- А, понятно. Поругались опять, значит?
- Да нет, не поругались. Вполне мирно доехали…
- Да прекрати ты…! - окончательно выведенный из себя Бирюков выругался в трубку. - Хватит чушь нести, ты скажи, что случилось-то у тебя?
- Ладно, Степа, не злись. Мне, кажется, на самом деле помощь нужна. Незамедлительная. Поможешь?
- Помогу, конечно. А что сделать-то надо?
- Напиться надо, Степа. Напиться так, чтобы наизнанку вывернуло, чтобы упасть мордой в салат - и вырубиться. Заснуть, и не просыпаться - как можно дольше…
- Да ты постой, Погорелов… Ты скажи, что произошло все-таки?
- Да ничего особенного… Если не считать того, что меня подвинули.
- Кто тебя подвинул? Куда? На работе проблемы, что ли?