Сани не враз начинают бег, а раздельно, на равном расстоянии друг от друга. Бега начались! До чего же захватывающее зрелище эти зимние санные бега! Как великолепны кони, за которые часто плачены их хозяевами немалые тыщи! Пар длинными струями вырывается из ноздрей и окутывает бока животных, сливаясь с туманом от их разгоряченных тел. Грива блестит инеем, а хвосты словно оправлены бриллиантовой россыпью. Из-под подков искрами брызжет лед, а бег коней столь грациозен, что кажется, будто они нарочно столь высоко задирают колени, дабы покрасоваться перед публикой.
Первым к финишу пришел орловский рысак Смелый, запряженный в сани-козырек. Седока Вронский знал. Им был известный на всю Первопрестольную лошадиный заводчик Стахеев. Он и получил серебряный кубок чеканной работы ювелирного мастера Двора Его Императорского Величества - итальянца Фрозе. Вторым пришел его же жеребец Желанный, а санями правил - кто бы вы думали? - мадам Каховская, то есть, конечно, не правил, а правила. Вронский узнал ее сразу, хотя она и была одета скорее в наряд мужской, нежели в приличествую женщинам амазонку. Он поспешно спустился с трибун на лед, дабы одним из первых поприветствовать столь дерзновенную и смелую женщину, бросившую вызов мужчинам и оставившую позади себя едва ли не с дюжину таковых. Константин Львович был совсем близко и видел уже затылок Александры Федоровны, обтянутый специальной бархатной шапочкой, и нежную, какую-то беззащитную шею, оголенную из-за заправленных в шапку волос, как вдруг та, выходя из саней, поскользнулась. Быстро перебирая ногами в надежде устоять, Каховская, по-женски ойкнув, неловко и, верно, болезненно для себя вошла в соприкосновение со льдом своими чреслами. Ее развернуло, и она, проехав по льду с широко раздвинутыми ногами едва ли не с сажень, вплотную подъехала к Вронскому, упершись животом и грудью в его ноги, а лицом уткнувшись в полу его шубы, чуть пониже того самого места, где у мужчин произрастает их естество.
- Это, несомненно, судьба, - насмешливо произнес Константин Львович, мгновенно оценив комичность ситуации. Впрочем, даже наблюдавшему со стороны сия картина не могла не показаться двусмысленной: барышня сидит на льду, прислонившись своим телом к нижней половине стоящего мужчины. Конфузно, ежели не сказать более.
- Вы?! - подняла Александра Федоровна на Вронского пылающий взор.
- Я, - просто ответил тот и протянул ей руку. - Позвольте вам помочь?
- Еще чего, - с неизбывным презрением и холодом ответила Каховская.
Перебирая сзади руками, она отодвинулась от Вронского, сомкнула ноги и стала вставать. Уже поднявшись, она снова поскользнулась, и если бы не Константин Львович, то непременно бы упала вновь. Он успел подхватить ее буквально в последнее мгновение, причем одна его ладонь задержалась на талии Александры, а другая - на ягодицах, которые оказались круглыми, аккуратными и плотными, как два орешка.
"А у нее все, что положено иметь дамам, похоже, в полном порядке", - не преминул отметить для себя Константин Львович с некоторым удивлением.
Почти тотчас Каховская метнула на него такой жгучий взгляд, что, будь на месте Вронского иной мужчина, от него осталась бы в лучшем случае горка пепла.
- Не прикасайтесь ко мне! - ядовито прошипела она, высвобождаясь из его объятий. - Не смейте прикасаться ко мне, вы… - Она не нашлась более ничего сказать и поспешно отошла от Вронского, алея щечками так, что о них очень даже просто можно было погреть ладони.
Домой Константин Львович возвращался в задумчивости. Стареет он, что ли? Второй раз за две недели услышать от дамы: "не прикасайтесь ко мне", было уже явным перебором. Но присутствовал и момент приятственный. Надо же, мадам Каховская, оказывается, вполне порядочная особа насчет дамских прелестей. Упругая грудь, великолепная, надо признать попка, к коей, уж поверьте опыту, обязательно прилагается точеная ножка, не худая и не полная.
А глаза!
А норов! Как у необъезженной кобылицы орловского завода!
Правда, черты лица немного резковаты, так это смотря в каких обстоятельствах находится их обладательница. Положим, в любовной неге эти черты, несомненно, сгладятся, не могут не сгладиться…
Вронский представил, как покроется тонким румянцем ее лицо и приоткроются в блаженной истоме тонкие подвижные губы, когда он станет ласкать ее своими многоопытными руками. А когда он мягко и нежно дотронется до ее розового венчика над желанным вместилищем, и Александрин испустит стон наслаждения, она будет уже мало походить на женщину с решительными поступками и безапелляционными суждениями и перестанет жалеть, что она не мужчина.
Вронский поерзал на сиденье, потому как его естество, разбуженное столь откровенными картинами воображения, намеревалось возжелать действий. Дабы отвлечься от сих ненужных в данный момент мыслей, он отодвинул занавесь каретного оконца и стал смотреть на проплывающие мимо дома, экипажи и людей. Однако отвлечься от мыслей о Каховской ему не удалось.
Когда карета уже въезжала в усадьбу, мысли о Каховской, разрозненные и не совсем определенные, оформились в одну ясную и вполне отчетливую:
- Она должна стать моей!
12
Что бы вы ни говорили, судари, а дамы это всегда скучно. Нет, поначалу, конечно, еще ничего, особливо когда только что состоялось знакомство с премиленькой особой с очаровательным взглядом и чрезвычайно завораживающим голоском, и мысли о скуке еще не посещают вашу голову. Напротив, вам страшно интересно все, что связано с сей особой. Как она одета, о чем говорит и что читается в ее взгляде, время от времени бросаемом на вас.
А свидания визави!
Как они божественно романтичны и желанны, как их ждешь да не всю неделю, ежели сговорено встретиться, скажем, в пятницу, а сегодня только понедельник.
Как бьется сердце - а вдруг не придет?! - в ожидании у беседки в саду, и как оно разом останавливается, едва послышатся легкие шаги и шелест платья.
А первые объятия, первый поцелуй!
Как он сладок! Как кажется, что ничего подобного с тобой еще никогда не случалось, и как восхитителен и незабываем первый вечер, проведенный с нею.
А сводящая с ума белизна обнаженного тела, платье, брошенное на пол, темные и раскосые зрачки грудей и пылающий взгляд, говорящий, нет, кричащий: Да, ДА, ДА!
А нежные ласки, нескончаемые поцелуи, когда уже не хватает дыхания, и голос непослушен и хрипл, и неизбывная нега охватывает все существо, и нет двоих, но есть одно, единое целое, бьющееся в блаженных конвульсиях страсти и наслаждения.
Вот скажите, сударь, вас когда-нибудь ахали по башке из-за угла нежданно-негаданно чем-нибудь мягким? Или идете вы, посвистывая и покачивая в такт шагам своей тросточкой, а тут на вас с мезонина ушат холодной воды - хр-рясь! Или вот вы, барышня, поднимаетесь, стало быть, к себе в каморку на entresol, снимаемую за три рубля с полтиною в год, и вдруг из темного коридора эдак со зловещей хрипотцой:
- Стоять, курва. А ну, сымай портки!
Конечно, после всего эдакого вас охватывает некая грусть и уныние: а чего, дескать, вы делаете в сем месте, и не надлежит ли вам в сей час находиться в совершенно ином? И некая тоска, знаете ли, и даже, простите, меланхолия положительно и бесповоротно овладевают вами…
Примерно в таком же состоянии вы находитесь после того, как излияние ваше уже свершилось, и хорошо, если дважды; нега и страсть прошли, единое целое снова разделилось на двоих, и остался лишь немой вопрос, вернее, два, отпечатанных на вашем челе.
Первый: что я тут делаю?
Второй: как ее скорее спровадить (или, ежели ситуация иная, как деликатно убраться самому)?
Но вот это как раз и не так просто.
Особа, побывавшая в ваших объятиях, с вами уже на ты, как будто к такой фамильярности был повод, но главное, она положительно претендует на ваше время и пространство - категории метафизические и решительно индивидуальные. И это всего обременительнее. К тому же после визави в постели или, как говорят французы, adultere, ваша особа не кажется вам такой уж премиленькой, ее взгляд столь очаровательным, а голос чрезвычайно завораживающим. Напротив, и голос, и эти пустые и маловразумительные разговоры о погодах, рукоделиях, шляпках да шелках навевают такую скуку, хоть плач! И дабы избавиться от сей обузы, приходится искусственно учинять размолвку, после коей дальнейшие взаимоотношения становятся весьма проблематичными, чем и занимался на сей момент Константин Львович. А что делать, коли ума у нашей особы, прошу прощения, с гулькин нос, и она до того надоела своим присутствием и вообще тем, что она есть на этом свете, что хоть в пустынь, хоть в скит. Можно, конечно, взять и сказать, что ты, Софи, мне до чертиков опостылела и не пошла бы ты… от меня прочь. Но истинные джентльмены поступают иначе… а уж тем более господин Вронский.
- Да-а, - протянул Константин Львович, глядя на хлопающую глазками собеседницу с приоткрывшимся от удивления ротиком, - этого я от вас, Софи, никогда не ожидал.
- Чего, чего не ожидали? - ничего не понимала Софи.
- Вот видишь, ты даже не ведаешь, о чем идет речь, - горько покачал головой Константин Львович, глядя на барышню с неизбывной печалью. - Ладно бы ты мстила мне за зло, которое я тебе причинил, и нарочно хотела бы оскорбить меня и сделать мне больно. Это было бы понятно и в какой-то мере оправданно. Но ведь зла я тебе никакого не причинял… Ведь не причинял? - осторожно спросил Вронский.
- Нет, - недоуменно ответила Софи.
- То-то и оно! Так за что ты меня так?!
- Как?
- А так, походя, как будто я тебе никто, просто знакомый…
- Да объясните же, о чем идет речь? - умоляюще произнесла Софи и схватилась за голову, в которой начинал сгущаться болезненный туман.
- Объяснить? - с безграничным удивлением произнес Константин Львович. - Так вы еще не поняли?
- Нет, - присела в кресло Софи, держась пальчиками за виски. Голова разболелась уже не на шутку…
- Что ж, извольте, - с грустью и обреченностью в голосе произнес Вронский. - Не далее, как третьего дня вы назвали меня… Нет, не могу…
Он развел руками и опустил голову. Сейчас вполне уместно было бы тяжело вздохнуть и слегка затуманить взор скупой мужской слезой, но сие было чревато всплеском жалости у Софи. Не хватало еще того, чтобы она бросилась его утешать и просить прощения, правда, не зная, за что. Посему Константин Львович остался стоять молча, время от времени бросая мрачные взгляды на Софи.
- Я ничего не понимаю, - пролепетала она.
- Конечно, - с едким сарказмом обиженного любовника, произнес Вронский. - Что же остается в вашем положении, как ничего не понимать?
- Боже, как болит голова…
- Конечно, конечно…
- Я, пожалуй, пойду… раз вы не в настроении…
- Вы покидаете меня? Что ж, - проглотил Вронский несуществующий комок в горле, - этого следовало ожидать…
- Я покидаю вас навсегда…
- О нет. После стольких горьких обид, нанесенных мне и доказывающих, что ваши чувства ко мне остыли, я не нуждаюсь в вашей жалости. Прощайте, любимая…
Константин Львович театрально прислонил ко лбу ладонь тыльной стороной и стремглав вышел из комнаты, только одной силой воли, сдерживая, как бы готовые вырваться наружу рыдания.
Софи, готовая было броситься за ним, поднялась с кресела, но острая боль в висках и затылке не дала ей ступить и шагу. Неожиданно вошел в гостиную камердинер Вронского Фукидид и уставился на нее своими выцветшими стариковскими глазами, в коих не было заметно и следа какой-либо мысли.
- Позови мою горничную, - приказала ему Софи, поморщившись, ибо всякое слово отзывалось в ее голове острой болью.
Горничная пришла, и Софи, придерживаемая ею, покинула дом Вронского, чтобы никогда не вернуться. Старику Фукидиду после ухода Софи было строго-настрого поручено более ее не принимать. А подобного рода приказания старый камердинер выполнял неукоснительно.
13
Александра Федоровна при всем желании не могла избежать встреч с Вронским. В течение недели почти каждый день, а иногда, как на грех, не единожды на дню пересекались их пути. И хотя более Вронский не пытался заводить с ней разговоров, ограничиваясь лишь банальными сдержанными приветствиями, она постоянно чувствовала на себе его пристальное внимание. В какой-то момент ей даже показалось, что в его манерах появилось нечто затаенно-хищное. Он напомнил ей притаившегося в засаде зверя, зорко высматривающего свою добычу. За ленивым спокойствием угадывалось внутреннее напряжение, ожидание момента, когда жертва потеряет бдительность и можно будет сделать молниеносный прыжок. Такого удовольствия она ему доставлять не собиралась, а посему тоже пребывала в несколько возбужденном состоянии, и мысли ее то и дело невольно обращались к этому пренеприятнейшему человеку.
Впрочем, положа руку на сердце, а врать себе Александра была не склонна, - следовало признать, что внешне Константин Львович вовсе не выглядел таким уж отвратительным, а скорее наоборот. Стать природная, несколько тяжеловатая грация, красивое породистое лицо, обольстительная улыбка, бархатные модуляции голоса заставляли вздрагивать и ее сердце. Что ж, всем этим он владел великолепно, мастерски! Но именно это мастерство более всего приводило в негодование Александру. Оно производило на нее впечатление чего-то искусственного, неискреннего, лишенного тепла и души. На ее вкус живая роза с капелькой утренней росы всегда была предпочтительнее самой искусной подделки из атласа или золота. Как актер, вызубривший от доски до доски некую пьесу, Вронский прекрасно, иногда, без сомнения, вдохновенно, исполнял свою роль, увлекая зрителей, вернее, зрительниц, вызывая ответные восторги публики, но внутри оставался спокойным и отстраненным наблюдателем. Скорее натуралистом, будь он неладен, по исследованию и коллекционированию особей женского пола.
Нет, каков все-таки мерзавец! Александра до сих пор не могла без тревоги и смятения вспоминать о своей неловкости на бегах. Она первый раз в жизни чуть не хлопнулась в обморок, когда он ухватил ее за… место, которому в русском языке приличного названия-то нет. А его заявление тогда в театре: "Вы мне интересны". Упаси Боже от такого интереса! Он, наверное, посчитал, что сделал ей комплимент. Как же! Прославленный повеса снизошел до чудаковатой дамочки, не раз скандализировавшей бомонд своими не деликатными эскападами: то на воздушный шар взгромоздится, то собственного супруга кочергой угостит, то в бегах примет участие. Горечь и тревога переполняли душу Каховской. Дон-Жуан доморощенный, будь он неладен. Проколет ей сердце булавочкой и станет смотреть, как она на ней трепыхается, а затем удовлетворенно присоединит к своей коллекции.
Но как избавиться от постоянных мыслей о нем, от жарких ночных видений, измучивших ее плоть и душу? Уже не первое утро просыпалась она в истоме и изнеможении, пытаясь в полудреме удержать ускользающее ощущение ласкающих рук, мужского естества внутри себя, горячих губ на своих устах. И все это был он - Вронский. Проклятие! Неужели такие чувства может вызывать мужчина? Откуда это взялось, вот что странно.
В жизни супружеской Александра тяготилась визитами мужа в свою спальню. Ее крайне раздражало, даже бесило, что в такие моменты ее тело как бы делалось не ее. Оно безраздельно принадлежало Каховскому, который делал с ним все, что хотел и как хотел, совершенно не считаясь с ее желаниями и ожиданиями. Попытку Александры проявить активность, муж пресек в корне, впервые бросив ей в лицо поганое слово "б…". Он так и скончался с твердым убеждением, что благородная дама голубых кровей должна в постели быть столь же благородной и возвышенной, то бишь лежать себе тихонечко, скромненько прикрыв глазки, ну, самое большое чуть постанывать в ответ, дабы показать супругу, что не совсем уж витает в эмпиреях. А всхлипы и стоны, постельные кульбиты и антраша - вульгарны: "Оставьте-ка их лучше, мадам, для шлюх". Вот и вся недолга.
А тут еще разговор с Настей, которая пришла к Александре как-то поутру, светящаяся, как будто охмелевшая от счастья, схватила за руки, закружила по комнате.
- Александра Федоровна! Александрин, - почти пропела она. - Поздравьте меня! Мы с Дмитрием обвенчались! Вчера в Успенской церкви.
- Иного и не ждала, - заулыбалась в ответ Каховская, искренне радуясь за "сестренку". - Прими мои поздравления, егоза. Да присядь, расскажи толком, что да как.
Настя присела рядом с Каховской на диван.
- Мы днями с Дмитрием уезжаем в его подмосковное имение, - уже спокойнее продолжила она, - поживем покуда там. Пусть разговоры да сплетни поутихнут. А по весне он хочет меня в Европу свозить. До сих пор в себя прийти не могу. Так что я попрощаться пришла. Вы столько для меня сделали, Александра Федоровна, столько… что жизни моей не хватит отблагодарить вас…
- Оставь это, - смутилась Каховская. - Расскажи лучше, как ты с Дмитрием ладишь? Как дед его, князь Гундоров, отнесся к вашему венчанию?
- С князем мы не видимся. И по правде говоря, мне хочется забыть о его существовании. А с Дмитрием… - Настя счастливо засмеялась, - словами не передать. Странно, что когда я была несчастна - помните? - слова находились легко, столько оттенков и нюансов я могла выразить. А сейчас… боюсь сглазить. Все хорошо.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - обернулась через левое плечо Александра. - О театре, судя по всему, не жалеешь?
- Жалею, конечно, - вздохнула бывшая актриса, - но надо было выбирать. Дмитрий для меня важнее. Без него жизнь теряла всякий смысл. Да и в домашних спектаклях мне никто играть не запрещает.
- Отчаянная ты, - задумчиво произнесла Каховская. - Я бы, наверное, так не смогла. Если бы встал выбор: любовь или призвание, не рискнула бы делать ставку на такую эфемерную и изменчивую сущность, как любовь. А призвание, оно всегда с тобой, оно надежно, в отличие от мужчин.
- Может быть, вы и правы, но вы сами рассуждаете, как мужчина. Мне же кажется, что для женщины в этом мире необходимы тепло, ласка, защита, а главное… дети…
Подруги умолкли, думая каждая о своем. Сын Каховской уже год обучался в Пажеском корпусе, посему виделась она с ним редко и очень тосковала, даже оживленная переписка не спасала ее от понимания того, что ребенок все более и более отдаляется, начинает жить собственной, не совсем понятной ей жизнью. Вот если бы у нее еще были дети, например дочка… Может, ради одного этого следовало бы снова выйти замуж? И что за глупости в последнее время лезут ей в голову! Вот так насмотришься на чужое счастье, бросишься по образцу устраивать свое и наломаешь дров.
- Да, дети… - повторила Александра, быстро взглянула на собеседницу и потупилась. Я вот что хотела спросить… Собственно, дети появляются в результате неких несколько обременительных и иногда неприятных для женщины действий… Конечно, возможно, мой вопрос не деликатный… и сие не мое дело…
Она запнулась и умолкла, вся уйдя в пристальное созерцание мелких вышитых цветочков на своем платье, будто впервые заметив их.
- Вы о чем, Александра Федоровна? - изумилась Настя.
Каховская глубоко вздохнула, решительно смахнула с колен невидимую пушинку и посмотрела прямо в глаза подруге.
- Боже мой, что тут непонятного! Я об этом. Как ты с этим справляешься?