Вначале она не верила, что София могла изменить отцу, но чем больше она размышляла над этим, тем яснее осознавала такую возможность. До своей поездки на Ривьеру она выглядела больной и несчастной. Поэтому разительные изменения, которые произошли с ней в Ницце, не оставляли сомнений, что с ней случилось что-то из ряда вон выходящее. Теперь Айрин становилось все яснее, что тонкая сентиментальная София могла не устоять перед чарами этого ловеласа. После своей истории с Дереком Айрин повзрослела, поумнела и теперь совсем по-другому, по-женски анализировала поведение мачехи. Дерек и Грегори были в чем-то похожи друг на друга: оба эгоисты, оба пользовались любовью женщин, пока это устраивало их. После истории с Дереком Айрин убедилась, насколько верна старая истина: "Любовь слепа". Она искренне сочувствовала жене Грегори Барнетта, которая жила одна. Айрин не сомневалась, что Барнетт был тому виной, и надеялась, что роман Софии с Барнеттом не слишком травмировал ее сердце. Она понимала, что отец был тираном и собственником, причинившим Софии немало страданий, но эта тема никогда не обсуждалась мачехой и падчерицей. Айрин сожгла письмо в пепельнице в кабинете отца, надеясь, что кроме нее, отца и автора анонимки, никто не узнал его содержания.
Айрин радовалась предстоящей встрече с Артуром Лукасом и его женой Ивонной, работавшей портнихой при дворе. Несмотря на свою пышную фигуру, она выглядела элегантно и с большим шиком. Супруги жили в большом кирпичном доме с цветами герани на подоконниках. Они встретили гостью с радушием и теплотой, и Айрин чувствовала себя уютно и непринужденно. Ивонна была счастлива, что вернулась на родину, в свою обожаемую Францию, хотя в Англии у них остались трое взрослых сыновей. Теперь Артур тосковал по родной Англии. Он был не очень доволен работой в большой фирме, где ювелирные украшения составляли лишь малую часть производимой продукции. К тому же он не воспринимал новых веяний в ювелирном искусстве, оставаясь приверженцем классического дизайна, уступавшего свое место искусству модерна.
- Если вам потребуется ювелир, чтобы выполнить работу по вашему дизайну, дайте мне знать, мисс Айрин, - сказал он полушутя, полусерьезно.
Айрин пообещала, что не забудет его предложение.
Поздно вечером, вернувшись в отель, она взяла ключ от своего номера и уже направилась к лифту, как ее неожиданно окликнул портье:
- Одну минуту, мадемуазель Линдсей, вам письмо.
У нее екнуло сердце. Айрин сразу поняла, что это за письмо. Взяв его, она поднялась на лифте на пятый этаж и, войдя в комнату, вскрыла конверт, на котором красивыми буквами был выведен адрес отправителя. От письма веяло легким ароматом духов. Письмо было написано сегодня и содержало всего одну фразу: "Мадам Габриэль Роже ожидает мадемуазель Линдсей у себя завтра в полдень".
Айрин несколько раз прочла эту строку, словно пытаясь найти ключ к пониманию личности ее автора. Какая она - ее бабушка? Что за человек? Властная? Своевольная? Категоричная? Айрин уяснила только одно: если она не придет завтра точно в указанный час, другого приглашения от бабушки не будет.
Первым ее побуждением было позвонить распорядителю отеля и отложить свой отъезд из Парижа. Затем, несмотря на поздний час, она позвонила в отель, где проживал Грегори. Его не оказалось в номере. Значит, ему было с кем провести сегодняшний вечер, решила Айрин и оставила для него сообщение, что завтра не сможет выехать в Лондон, как они договаривались.
В эту ночь она почти не спала от волнения, пытаясь представить себе, как выглядит ее родная бабушка, которую она завтра увидит. Айрин подсчитала, что, если бы мама была жива, ей было бы сейчас сорок три года - она умерла в возрасте двадцати трех лет. Значит, Габриэль Роже могло быть от шестидесяти до восьмидесяти лет в зависимости от того, в каком возрасте она родила дочь. Только на рассвете Айрин погрузилась в глубокий сон, представляя, что увидит седовласую пожилую леди в черном шелковом платье с высоким воротником, с надменным видом рассматривающую ее в лорнет.
На следующий день около семи часов утра ее разбудил звонок Грегори.
- Что означает ваше сообщение? Вы не едете в Лондон? - мрачно спросил он.
Упираясь локтем в постель и прижимая одной рукой трубку к уху, а другой откидывая назад длинные волосы, Айрин твердым голосом заявила:
- Мои планы неожиданно изменились. Произошло нечто очень важное для меня.
- Важнее, чем ваша работа у Фаберже? - резко перебил он ее.
- В личном плане, да, - честно сказала она.
- Хочу еще раз напомнить вам, что женщине следует заниматься бизнесом только тогда, когда работа важнее ее личных интересов. - Он злился все сильнее.
- Если я не ошибаюсь, - спокойно ответила Айрин, - в ваши планы тоже не входили уезжать сегодня из Парижа. Если бы не срочные дела в Лондоне, мы бы увиделись только через две или три недели. Ничего страшного не произойдет, если я задержусь на несколько дней в Париже. Мы еще успеем обсудить свои дела.
Барнетт глубоко вздохнул:
- Отлично, мисс Линдсей. Но предупреждаю вас: пусть это будет в последний раз, когда я подстраиваюсь под ваши планы, а не вы под мои. Всего хорошего.
Грегори повесил трубку. Айрин задумалась. Как он смеет обвинять ее в легкомысленном отношении к работе? Если бы он только знал, с какой ответственностью она подходит к своим обязанностям, как скрупулезно вникает во все детали, касающиеся работы! И пусть не думает, что, стоит ему только поманить или погрозить пальцем, и она бросится выполнять все его прихоти. Да, этот Барнетт непростой тип!
Айрин решила не надевать траурного платья. День был теплым и солнечным, и она надела белую блузку с высоким воротником, черную шелковую юбку и соломенную шляпу. Габриэль жила в солидном респектабельном особняке с внутренним двориком и высокими воротами, через которые были видны деревья. Айрин подошла к двери и позвонила.
Ей открыл слуга, который провел ее в вестибюль, уставленный букетами цветов. Из него на второй этаж вела широкая лестница. Стены были увешаны полотнами итальянских художников в богатых рамах. Затем слуга распахнул перед ней двойные двери.
- Мадам Роже выйдет к вам через несколько минут, мадемуазель, - сказал он и, проводив ее в огромный салон, обставленный с умопомрачительной роскошью в духе Второй империи, оставил одну. Айрин подумала, что такой интерьер не уступил бы обстановке, которая могла окружать императрицу Евгению. Голубоватые высокие окна скрывали пышные драпировки с золотой бахромой и голубоватые жалюзи; в простенках висели роскошные зеркала, а консольные столы под ними ломились от множества изящных фарфоровых статуэток. Стены были увешаны шпалерами густых красных тонов в золоченых рамах. В глубине зала находился огромный камин из белого мрамора, а по обеим его сторонам высились скульптуры в виде женских фигур, поблескивающих в свете канделябров. В обивке мебели, разбросанных повсюду подушках с кисточками преобладал небесно-голубой цвет. В зале было множество банкеток, подставок для ног и маленьких столиков, на которых стояли изящные лампы с шелковыми абажурами. Эти детали придавали интерьеру особое очарование, создавая атмосферу пышности и одновременно уюта. Все было сплошь заставлено великолепными безделушками, серебряными вазами, хрустальными бокалами, пастухами и пастушками из дрезденского фарфора, подсвечниками из севрского фарфора, китайскими сосудами всевозможных форм времен династии Чин, как сразу определила Айрин. Было здесь и множество других драгоценных вещей, вплотную стоящих друг к другу, казалось, что между ними нельзя просунуть даже иголку. Послышался мелодичный звон часов: пробило двенадцать. Айрин вдруг почувствовала, что она здесь не одна.
- Значит, вы дочь Эдмунда Линдсея?
Айрин услышала звуки диалекта, который нельзя спутать ни с каким другим. Его можно услышать только от уроженца лондонского Уэст-энда - знаменитый кокни. Она вздрогнула от удивления и, посмотрев наверх, заметила, что из двери, в которую она вошла, виднелась узкая галерея. С балюстрады с позолоченными балясинами, глядя сверху вниз, медленно спускалась по лестнице Габриэль. Несколько минут они молча и неподвижно смотрели друг на друга, пораженные своим невероятным сходством. Огненно-рыжая внучка и такая же рыжая бабушка безмолвно пожирали друг друга глазами. В этот момент Айрин открылась истина, над которой она так много лет ломала голову. Она поняла, почему отец был всегда так холоден к ней. Глядя на нее, он не мог не видеть поразительного сходства между своей дочерью и тещей - матерью ее матери, - которую ненавидел жгучей ненавистью, так, что игнорировал сам факт ее существования. Он даже не распечатал ее письмо, которое ассоциировалось у него со смертью своей молодой жены.
- Да, я дочь вашей дочери, - просто ответила Айрин.
- Вижу, - отрезала Габриэль, но уже с совершенно другой интонацией. В ней не было ни капли настороженности и неприязни.
Женщина медленно спускалась по винтовой лестнице из галереи, постоянно крутя головой, чтобы не выпускать из вида Айрин. В ней не было ничего общего с той пожилой седовласой леди, которая рисовалась в воображении Айрин. Высокая крепкая женщина с огромным бюстом и широкими бедрами свои ярко-рыжие волосы укладывала по последней моде "мадам Помпадур". Ее дугообразные брови были такого же цвета. Лицо Габриэль указывало на то, что женщина прожила хорошую, но трудную жизнь, а низкий грудной голос - на ее гедонистический образ жизни. Лицо цвета слоновой кости, часто сочетающегося с рыжими волосами, годы не пощадили, оставив на нем глубокие морщины и возрастные пятна, которые не могли скрыть румяна и пудра. Широкий кружевной воротник, казалось, подпирал голову, сглаживая расплывшуюся линию подбородка и затылка. Края рукавов тоже были оторочены кружевами, скрывавшими коварные пятна на руках, украшенных многочисленными кольцами. Ей было шестьдесят пять лет, но она называла всем цифру пятьдесят пять, если ее спрашивали о возрасте, и эта цифра не обсуждалась. Только лечащий врач знал правду, и за это она его ненавидела. Спустившись до нижней ступеньки, она буквально впилась в Айрин своими карими проницательными глазами.
- Ты удивлена? Наверное, не ожидала услышать здесь, в Париже, натуральный кокни? Если надо, я могу говорить на чистейшем английском, но сейчас мне незачем корчить из себя аристократку. Моя настоящая фамилия - Роже, то есть я француженка. Меня окрестили Гертрудой, а такое имя плохо звучит для французского уха. Когда я оказалась во Франции, поменять его на Габриэль не составило особого труда. Ну ладно. Да, кстати, дождусь я наконец поцелуя от родной внучки, или она уже собирается уходить?
Айрин не пришлось уговаривать. Она бросилась на шею Габриэль и расцеловала ее, потом отступила на шаг, и обе еще долго испытующе смотрели друг на друга.
- Боже мой! Это невероятно! Иди ко мне! - воскликнула Габриэль, протянув полные руки. - Дай же мне обнять тебя, мою родную внучку.
Айрин опять радостно бросилась к ней. Разомкнув объятия, они плакали и смеялись одновременно, вытирая слезы платком. Габриэль стирала с лица тушь, расплывшуюся вокруг глаз.
- Скажи, я похожа на маму? - спросила Айрин.
- Не очень, - ответила Габриэль, вскинув голову и снова присматриваясь к Айрин. - Слава богу, что ты не похожа на отца, царство ему небесное. Я так боялась, что ты пойдешь в него!
- Я это поняла.
- Неужели? А у тебя острый ум!
- Мне даже кажется, ты до самого последнего момента колебалась, стоит ли со мной встречаться вообще, а когда стало ясно - сейчас или никогда, ты мне ответила.
Габриэль покачала головой, и было неясно, как она отнеслась к словам внучки.
- Послушай, что я тебе скажу, - помолчав, произнесла Габриэль. - Если бы ты ответила мне по-другому, когда я заговорила с тобой, я бы вообще не спустилась к тебе, а развернулась бы и ушла.
- Не думаю, - засмеялась Айрин.
- Вот как? Почему же? - удивилась Габриэль.
Девушка усмехнулась, вынув заколку из шляпы.
- Ты бы не удержалась. Тебе обязательно захотелось бы вблизи посмотреть на человека, похожего на тебя как две капли воды. - Она сняла шляпу, открыв свою роскошную шевелюру.
Габриэль громко расхохоталась:
- Черт побери! Твоя правда! Я поразилась, когда увидела твои волосы. Они точь-в-точь такого же цвета, как мои. Да что волосы! Ты вся похожа на меня, когда мне было столько лет, как тебе. Я еще покажу свой портрет в молодости, а теперь идем обедать. Нам есть о чем поговорить.
Взяв Айрин под руку, Габриэль быстрой походкой пошла к дверям, ведущим из холла в вестибюль. Дверь распахнулась, видимо, слуга слышал их приближающиеся шаги и сразу открыл дверь. Габриэль не могла оторвать глаз от внучки.
- Надо позвонить в гостиницу, чтобы привезли твой багаж, - голосом, не допускающим возражений, заявила она. - Побудь со мной. Поживи здесь. Нам надо многое обсудить. У меня тут куча комнат, и все пустые. Ну, что скажешь?
- Да с превеликим удовольствием! Я не могла даже мечтать об этом! - радостно воскликнула Айрин.
Позвонив в отель, бабушка с внучкой сели за круглый стол в уютном прохладном зале рядом с застекленной верандой, из которой открывался прекрасный вид в сад. За обедом с отличной едой и отменным вином они без умолку болтали. В основном говорила Айрин. Она рассказывала о своем детстве и юности, о том, чем занимается сейчас. Габриэль засыпала ее вопросами. Узнав, что Айрин работает у самого Фаберже, она испытала особую гордость. Это произвело на нее гораздо большее впечатление, чем увлеченность Айрин ювелирным дизайном.
- У меня куча вещей от Фаберже, - воскликнула Габриэль. - Ты должна сообщить мне, когда начнутся лондонские торги. Я обязательно приеду и куплю что-нибудь из твоих рук.
- Ты часто бываешь в Лондоне?
- Много лет не была там, - криво усмехнулась Габриэль, вытирая салфеткой уголки губ. - Англия - моя родина и всегда ею останется, хотя большую часть жизни я провела во Франции.
- А как ты попала во Францию?
- О, это длинная история. Сейчас мы перейдем на веранду, выпьем кофе, и я расскажу тебе о Дениз, твоей маме. Понимаю, тебе не терпится как можно больше узнать о ней. Я готова рассказать тебе все.
Габриэль поведала ей историю своей жизни. Она выросла в бедности и нищете. Рассказывая о своем детстве, она невольно сбивалась на ист-эндский кокни, знакомый ей с раннего детства. Это позволяло еще нагляднее представить первые тринадцать лет ее жизни в Лондоне. Джо Роже, ее рыжеволосый отец, на ручной тележке развозил овощи и фрукты, а Кэт, его темноволосая жена, была служанкой в богатом доме. Они поженились и произвели на свет четырнадцать детей, живя в жалкой лачуге с двумя комнатами наверху и двумя внизу. На небольшом участке земли проживала еще дюжина семей. Габриэль, или Герти, как ее звали тогда, была самой младшей из детей, мать была сильно потрепана жизнью и многочисленными родами, а отец регулярно прикладывался к бутылке. Напиваясь, отец проявлял бурный нрав, который, как говорили люди, соответствовал его огненно-рыжей шевелюре. Герти была единственным ребенком, унаследовавшим от него рыжий цвет волос - и даже более яркий. Он гордился таким сходством, нянчил и любил Герти больше остальных детей и даже больше собственной жены. Повзрослев, она по-прежнему оставалась его любимицей, но со временем его пьянство стало невыносимым, принимая все более омерзительные формы. Когда он был в пьяном угаре, от его жестоких побоев не могла уберечься даже любимица Герти. Несмотря на все мерзости, Герти любила отца и, единственная в семье, сочувствовала ему, понимая всю глубину отчаяния и безысходности, скрывавшуюся за его пьянством. Только она могла утихомирить отца, а успокоившись, он разражался рыданиями из жалости к себе. Герти видела, как мать с отвращением смотрела на мужа, считая, что он загубил ее жизнь. Подросшие сыновья навсегда покинули отцовский дом и не желали его видеть, а матери изредка подкидывали деньжат. У дочерей жизнь не складывалась. Их постоянно преследовали неудачи, и они тоже не появлялись в родительском доме. Глядя на эту беспросветную жизнь, Герти сказала себе: у нее все будет иначе. Ей надо вырваться из этой нищеты, сломавшей ее семью. Герти знала, что она самая красивая в семье, и с самого раннего детства видела, что ее роскошные рыжие волосы неизменно привлекают внимание окружающих. Позже, став молодой девушкой, она поняла, что дело не только в волосах. В ней было нечто неотразимое для мужчин. Она их возбуждала. Иногда Герти попадала в довольно скверные ситуации, и ей приходилось постоянно быть начеку. Только Герти и ее младший брат Арчи жили под одной крышей с родителями. Они помогали отцу развозить товар, а еще чаще делали это без него, когда Джо напивался в пабе или валялся в канаве в бесчувственном состоянии.
Однажды они вернулись домой и увидели, что пьяный в доску отец, покачиваясь, сидит в кресле, обхватив руками голову. Он был убит горем, осознав, что натворил.
От ужаса Герти дико вскрикнула. У стены в неестественной позе, со сломанной шеей, лежала мертвая Кэт. Лицо ее было черным от синяков. Соседи уже вызвали полицию. В "Черной Марии" его увезли в участок. В ту же ночь он повесился в тюремной камере.
Ее слабовольный брат Арчи, не способный противостоять ударам судьбы, закончил свои дни в тюрьме, как и отец. Он был единственным, к кому Герти испытывала родственные чувства. Возможно, другие братья и сестры тоже по-своему любили мать, но о какой любви можно говорить, когда сразу после ее смерти они вконец переругались между собой из-за жалких остатков мебели и другого имущества, которым так дорожила мать. Срочно все распродать - вот что им было нужно. Герти с грустью наблюдала за происходящим, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками. Она вдруг заметила, что кто-то уже вынес из дома все стулья.
- Давай жить здесь вместе, без этого гаденыша Арчи. Пусть его возьмет кто-нибудь из братьев, - предложила ей одна из замужних сестер.
- Я не буду здесь жить, - ответила Герти. - У меня есть работа - у вдовы в бакалейной лавке, на Эдвард-роуд. Она раньше покупала у отца овощи и знает, что я хороший работник.