- Да, за измену, - Гийом лихорадочно вскочил, просто-таки взвился с кровати, заметался, голый и худой, по комнате, ища свои чулки. - Я… изменил моему сеньору. Я… а, вот они!..
Серемонде внезапно стало холодно. Натянув одеяло до плеч, она смотрела из постели влажно-блещущим, неосмысленным взором, как он, неловко прыгая и не попадая ногой в штанину, пытается одеваться.
Мужчина чувствует себя неловко без штанов. Это всем известно.
Одевшись хотя бы на нижнюю половину тела, Гийом несколько преобразился. Слегка успокоившись, запалил ночник. Лицо его при свете пламени было бледным и серьезным. Самое прекрасное лицо…
- И что же, эн Гийом, вы теперь… собираетесь делать?..
Эн Гийом тем временем опустился на четвереньки, ища свой красный башмак. Один отыскался легко, а вот второй…
- Я думаю… Нужно пойти признаться. Прямо сейчас.
- Раймон тебя убьет.
- Он - мой сеньор. Пусть убьет.
- Или… бросит в тюрьму за измену. Или…
- Я… не могу ему врать. И предательствовать… то есть предавать. Тоже не могу.
Серемонда часто задышала. Она села в постели, глаза ее, агатовые глаза, были совсем черными. Одеяло упало, открывая безо всякого стеснения сияющую грудь с темными, чуть сморщенными от холода цветками сосков. Глаза Гийома, обретшего наконец свой второй башмак и поднимающегося с пола, скользнули по ее грудям, меж которыми поблескивал, попав в струю желтого света, нательный маленький крест. Это был не похотливый взгляд… нет, скорее отчаянный.
- Донна… Я… кажется, я должен. Простите.
- Может, тебе и все равно, если тебя убьют… Но ты его не знаешь.
- Знаю.
- Нет.
- Знаю!
- Нет!.. Он убьет и меня!.. Или сделает еще похуже что-нибудь!.. Ты его не знаешь!.. Он… он не любит меня, совсем, никак, но считает своей, как… как этот замок или своего коня!.. Если он поймет, что кто-то посягнул на его имущество, он… никого не пощадит. Даже если у него забрали что-то… совсем ненужное.
Гийом молчал. Щеки его горели. Он стоял с остроносым башмаком в руке, и руки его свисали, как плети. Впервые в жизни он попал в положение, в котором что ни сделаешь - все к худшему. Впервые в жизни он не видел эту четкую границу, отделяющую человека - от дерьма.
- Может… все-таки не убьет?..
Ничего глупее спросить было нельзя. Серемонда устало откинулась на подушку, опустила веки. Сказала тихо, как-то безнадежно и беззащитно:
- Ну, ступайте… Мой рыцарь. Делайте, как сочтете нужным.
Гийом швырнул дурацкий красный башмак о стену. По дороге до постели содрал и бросил о дверь второй. Рубашку стащил через голову, уже плюхаясь на колени возле кровати, и ткнулся лохматой светлой головой в бок своей возлюбленной, на мгновение возвращаясь в детство, в те ночи, когда он приходил к матушке, уже больной, уже обреченной, ища у нее утешения - и с острой, отчетливой болью понимая, что ее саму надобно утешать…
…Она гладила, перебирала пальцами - Бог мой, какие мягкие - его волосы. Она сказала только одну фразу - выговорила с трудом, боясь открываться так сильно, но понимая, что зашла уже слишком далеко. Теперь из "все" и "ничего" осталось только "все".
- Кроме того, Гийом… Мой Гийом. Разве то, что случилось между нами… заслуживает имя греха?..
- А разве… нет?..
(Бу-бу-бу, в одеяло. Теперь она гладила его уже по плечам, дивясь, какая у него тонкая, приятная на ощупь кожа - это редкость для мужчины, даже для совсем, совсем юного…)
- По-моему… Это была радость Господня. Я… (ну же, говори, раз взялась, и пропади она пропадом, твоя глупая гордость) - Я только что впервые познала, зачем Бог сотворил мужчину и женщину.
Он поднял голову, улыбнулся, как дурак. Гийом, солнышко мое. Прошу тебя… не покидай меня…
…И оставался с нею, пока не начало светать.
3. О том, как две дамы поспорили об эн Гийоме, и что из этого вышло
…Агнесса прибыла-таки на Преображение к сестре в гости. Приехала, так сказать, "засмотреть" Гийома - без мужа, с малой свитою, намереваясь особенно долго не задерживаться. Что-то подсказывало ей, что Серемонда, хвастаясь, не лгала; но дамское любопытство пересиливало страх быть разочарованной в своей правоте, и жарким августовским днем донна де Тараскон ни свет ни заря заявилась в горницу сестры, не постеснявшись ее разбудить своим звонким, бесцеремонным голоском. Заодно надлежало похвастаться новым кольцом с очень крупной розоватой жемчужиной; хотя здесь, во владениях Серемонды, у старшей из двух дам были все преимущества в интересной игре "кто богаче и знатнее", однако традиции есть традиции, нарушать их нечестно… Пожалуй, Агнесса свою сестру даже любила; окажись та в беде - непременно явилась бы к ней с поддержкой и утегшением, но… Но нельзя же позволить другой даме думать, что она хоть в чем-то лучше тебя!..
…Вопреки ожиданиям, Гийом ей ужасно понравился. Его молодость и красота неприятно укололи надменное Агнессино сердце; и улыбался он прямо как солнышко, а волосы… такой редкий цвет!.. А уж когда после долгого праздничного обеда Гийом по медоточивой просьбе своей госпожи взялся за арфу, Агнесса и вовсе нахохлилась от трудно сдерживаемой досады. Все бы ничего - если бы сестра не бросала на нее такие красноречивые взгляды!.. Да она же откровенно хвастается, демонстрирует любовника, как новый наряд, неужели ты не видишь - так и хотелось Агнессе закричать этому дураку-мужу, который знай себе непроницаемо чавкал, наливался вином до винной красноты и иногда похохатывал на шутки кривлявшегося у ног карлика-мавра. Гийом, берясь за арфу, учтиво осведомился после того, как Серемонда, едва ли не облизываясь, как кошка на сметану, попросила его что-нибудь спеть:
- Конечно, конечно… Если только господин мой не будет против.
- Да нет, с чего бы вдруг? Спой нам, Гийом, - лениво согласился старый дурак, вытягивая под столом длинные костлявые ноги. - Мне вообще-то твои песенки весьма по нраву - если не слишком длинные…
Агнесса испытала к барону даже что-то вроде жалости. Ничего ведь не видит бедолага. Эти двое едва ли не у него на глазах обнимаются - по крайней мере, обмениваются через стол взглядами почище всяких объятий, а он… Сидит тут во главе стола, надутый, как тетерев на току, собой доволен - дальше некуда. Благодушие Раймона простерлось так далеко, что он даже по-хозяйски облапил свою супругу за мягкое плечо, притянул поближе, потрепал по спине пятерней, как добрую лошадь. Приласкал, значит. Н-да, Серемондочка, я понимаю, зачем тебе Гийом понадобился!.. Вон как вся сжалась, прикусила губу - не по нраву, похоже, супруговы нежности. И Гийом весь подобрался, покраснел слегка - впрочем, умный мальчик, притворился, будто что-то не так со струнами, опустил глаза…
- Госпожа моя, а что именно мне спеть?.. Приказывайте…
- Ну, мой трубадур, что вы сами пожелаете… например, ту, мою любимую, про благосклонный взгляд.
- А почему это, жена, он - ваш трубадур? - внезапно вмешался изрядно пьяный Раймон, отрываясь от спинки высокого кресла. - Нечего, нечего ерунду болтать. Гийом - мой вассал, а значит, и трубадур тоже мой. Я ж его, паршивца, сам в рыцари посвятил! Вот этими вот руками ему по морде засветил, алапу то есть дал негодяю…
Барон потряс могучими короткопалыми дланями перед носом смущенной супруги, Агнесса с трудом сдержалась, чтобы не прыснуть. Нет, не зря она все-таки приехала - таких развлечений вам никакие жонглеры не устроят!
- Да, вы правы…
- Да, конечно, мой господин, - едва ли не хором отвечали Гийом и Серемонда - как пара старательных, боящихся порки детишек в монастырской школе. Вид у обоих был предурацкий.
- Так что же, эн Раймон… Мне все же спеть?
- О чем речь, малыш… Спой, конечно! Вот донну Агнессу развлеки, покажи, что у нас двор покуртуазней будет, чем в ихнем Тарасконе… Я, Гийом, по правде сказать, тобой горжусь. Уж больно ты ловок в этом… В песенках.
Он и еще много в чем ловок, о чем вам, добрый эн, неведомо, опуская глаза, подумала Агнесса - но, конечно же, не сказала ни слова. Еще бы. Некие неписаные законы куртуазной чести и предположить не могли, чтобы заложить любовников обманутому мужу. Даже если это - любовник твоей сестры-соперницы, с которой вы временами напоминаете двух скорпионов, попавших в один горшок. Нет, над мужем-рогоносцем следовало смеяться. Его можно было жалеть, можно было игнорировать - но вот уж содействовать ему… нет, увольте. У кого бы хватило совести?.. Чтобы потом всю жизнь доживать со славой некуртуазной завистницы?..
…А Гийом запел, и Агнесса узнала - да, действительно узнала эту канцону. Недаром Серемонда просила именно о ней - эта песенка уже пустилась в свой путь по Руссильону, а может, даже и Тулузы достигла - пусть все знают, как некий одаренный поэт любит некую прекрасную донну, и слава этой донны пусть облетит весь свет на крылах музыки, а в любимом Роберовом замке Льет ее недавно с большим чувством выпевал молоденький жонглер, бросая алчные взгляды - нет, не на прекрасных дам: на заставленный всякой вкусностью стол… Донна. И при мысли о том, что эта донна - ее старшая сестра, Агнесса почувствовала легкую дурноту.
- И голосом, звенящим, как кристалл,
И прелестью бесед обворожен,
С тех самых пор я ваш навеки стал,
И ваша воля для меня - закон.
Чтоб вам почет повсюду воздавали,
Лишь вы одна - похвал моих предмет,
Моей любви верней и глубже нет…
…- Вертопрах ты, Гийом.
- Что, мой господин?..
- Вертопрах, говорю, - Раймон дружелюбно засмеялся, помавая из стороны в сторону кубком. - Все по девкам, похоже, бегаешь… Любовь, вишь ты. Надо мне тебя женить.
- О… нет, мессен… вовсе не надо.
- А что ж так? - пьяный и благодушный барон хитро прищурился. Гийом не знал, куда глаза девать - а Серемонде, похоже, эта игра с огнем даже нравилась. Она сидела выпрямившись, раскрасневшаяся не то от вина, не то от песни, только что изливавшей на нее огонь восторженных похвал. Она даже не на сестру - просто перед собой смотрела, вся светясь непонятным торжеством. Интересно, что чувствует дама, когда слышит своими ушами тайный язык, понятный немногим - когда прямо перед ней ее возлюбленный воспевает ее красоту? Вообще, каково это - быть воспетой в стихах?.. Вот оно, дамское бессмертие… Любая красота и юность увянет и осыплется, а песня сохранит ее, Серемонду, такой, какая она есть сейчас - Rosa mundi, розой мира, юной неприступной красавицей, которой за единый благосклонный взгляд служат коленопреклоненные рыцари. За которую умирают с улыбкою… И только сейчас Агнесса поняла, к чему же стоит стремиться. Да, ей это тоже нужно. И она это себе добудет.
Агнесса по натуре была воином, завоевателем. То, что ей было нужно, она умела отбирать, а проигрывать могла с достоинством. Щурясь через стол на молодое, раскрасневшееся лицо трубадура, она с невозмутимостью опытного полководца просчитывала варианты военной кампании.
..Гийом тем временем тщетно старался отделаться от сеньора-покровителя, на которого внезапно снизошло - какая неудача для всех! - шутливое настроение. Впрочем, мрачное настроение было бы еще большей неудачей для мира, поэтому пусть его, дай-то Боже…
- Нет, Гийом, мальчик мой, а почему бы вам и впрямь не жениться?.. Уж не в монастырь ли собрались? Бросьте, вам там не понравится. Рясы - жесткие, жратва - невкусная, а из любовных развлечений - разве что аббаты-мужеложники…
- О, нет, мессен… Я… не собираюсь в монастырь.
- Вот и я говорю - не ходи. Лучше найду тебе хорошую женушку… Можно даже - наследницу замка, только тогда не обещаю, что она будет не кривая, не горбатая и не столетняя старуха!.. Ну да ничего, ты парень ловкий, почаще навещай ее по ночам - она через год-другой ноги и протянет. Будешь бароном, заживешь, как богач…
Если бы подобным образом шутили с кем-нибудь другим, не с Гийомом, он, пожалуй, и посмеялся бы. Сейчас же от бедного парня просто-таки на глазах начинал валить пар.
- Мессен… Не стоит так говорить!.. Я же и вовсе не хочу жениться!..
- А почему? - барон подвигал бровями, и лицо его приобрело жутковато-суровое выражение. Агнесса на миг представила, каково это лицо во гневе - и ей стало… ну, как-то не по себе. Неприятно.
- Почему, а, Гийом? Жениться - хорошее дело для каждого мужчины. Я вот женился - (быстрый взгляд на Серемонду, который слегка сбил с нее спесь) - и не жалуюсь… Или уже нашлась девица, а? Сердечная подруга? Молодость, она молодость и есть… Кроме того, о ком-то же вы все эти свои песенки пишете - не просто же ниоткуда берете…
- Я, мессен, слишком молод, - нашелся Гийом, непонятно как сам додумавшись до выхода - в опасности и малые мозги срабатывают… - Нету у меня никаких земель, замков и прочего, и наследникам, стало быть, нечего будет оставить. Вот я заслужу наследство для своих детей, совершу побольше подвигов - тогда… Тогда и о дамах подумаю!..
- Хорошо ответил, по-рыцарски, - одобрительно закивал Раймон. Кажется, он уже протрезвел, - взгляд стал по-прежнему острым и на редкость осмысленным. А вот Серемонде такой оборот беседы явно не понравился - он намекал на некое будущее, которое было у Гийома и которого не было - взгляните правде в глаза, донна! - не было у их печальной и пламенной любви. В конце концов, он на пять лет вас младше. И кто сказал, что положение таящегося любовника, юноши, комнатной собачки будет вечно устраивать этого красивого, легкомысленного парня, который еще в шестнадцать лет добился посвящения в рыцари?.. (Бросит, Серемонда, однажды он тебя бросит, зашептали маленькие демоны из кубка, из-за плеча, из тени Раймонова кресла - изо всех углов.) Дама мотнула головой, чтобы маленьких мерзких голосов не слышать. - Гийом… Может быть, вы еще споете?..
(Страшно в полутемной зале, страшно и холодно мне, кругом - враги, и мы так одиноки… В страшное, темное время мы родились с вами, Гийом, и мы живем в стране волков - так спойте же, мой трубадур, мой возлюбленный, чтобы стало светлей. Вот, есть любовь, маленькая горячая свечка, и ей так опасно гореть в этом черном бросселиандском лесу - и ее надо беречь. А то, что она когда-нибудь может и погаснуть - не причина ли это любить ее еще сильнее?.. Мы любим то, что уходит, и только потому знаем ему истинную цену…)
- …Я почитаю
Любви завет святой,
Не уступаю
Я прихоти пустой,
О вас мечтаю,
Не нужно мне другой.
И счастье знаю,
И одержим тоской…
Так двое любили друг друга в стране волков, и объятья их каждый раз бывали и объятьями спасающихся от смерти. Чудом избежавших кораблекрушения. Даже когда один из них…
- Зачем другого
Искать в чужих краях?
Блеск жемчуговый
В смеющихся устах,
Груди шелкОвой
Мерцанье при свечах -
Все это снова
Предстанет в светлых снах.
Коль так я б верен был
Царю небесных сил -
Меня б Он в рай пустил…
…Даже когда один из них этого не знал. Но здесь, в этой зале, находился еще третий человек, знавший обо всем, и у этого человека были свои планы. Свои печали и свои желания. Агнессе понадобились песни Гийома, ergo, ей понадобился Гийом.
…На самом деле она была из тех дам, что не любят любить. Любовь делает людей слишком беззащитными, заставляет зависеть от кого-то; а Агнесса де Пейралада никогда не желала ни от кого зависеть - она предпочитала быть сильной, а не слабой, любимой, а не влюбленной. Поэтому такой муж, как мессен Робер, вполне устраивал ее - он ее обожал, а она к нему не испытывала особой неприязни. Вот только будь он немножко познатнее и хоть чуть-чуть побогаче, чтобы им щеголять, как породистой собакой или дорогим кольцом… Впрочем, от добра добра не ищут, и как честная христианская жена Агнесса намеревалась хранить супругу верность. По крайней мере, до поры… Пока это ей не мешало.
Гийом для нее был еще не человек. Нет - пока только доказательство собственной силы, пробный камень, победа в состязании, еще один персонаж в длинном, очень интересном романе, который все время сам собою разворачивался у нее в голове… Это колесо она толкала перед сном, уплывая в стройный мир, где властвовала дама с черными волнистыми волосами, которой мир служил, ради которой он был создан - неважно, что ею же самой; да, дама, которая не могла не побеждать. Кроме того, Агнесса хотела песен. И еще - как ни смешно, Гийом ей понравился. Сама того не желая, она поняла, что Гийом хороший. И что он, наверное, очень нежный и слегка неловкий. Она поняла это случайно - по тому, как он смешно смущался перед эн Раймоном, как быстро и радостно он откликался на просьбы, как он слегка встряхивал головой, чтобы откинуть назад мягкие волосы, да - много по чему еще… Как бы то ни было, любое приглянувшееся блюдо надлежит попробовать.
..Но первая же ее попытка испытать свои неотразимые чары на эн Гийоме не привела ни к чему. Даже не к чему-то плохому - просто ни к чему. Когда трапеза закончилась, Агнесса подсела к трубадуру поближе - он как раз прятал в чехол усталую свою, некрашеную арфу - и завязала разговор, выражая всяческое восхищение его песнями. Гийом вспыхнул от удовольствия - он не был честолюбив, напротив, обладал редким для поэта качеством: он любил стихи. И свои собственные песни не слишком-то отличал от чужих: просто свои ему тоже нравились. Особенно вот эта, которую он только что спел - написанная в разлуке, когда эн Раймон таскал его за собою уже в качестве приближенного рыцаря ко двору дона Педро, нового арагонского короля - снова мавры беспокоили, готовился какой-то небольшой военный поход, чтобы доказать подлым сарацинам, кто здесь главный… Короля Гийом очень любил, как увидел, так и полюбил сразу и навсегда: такой он был огромный, рыцарственный, радостный, похожий на черногривого льва. И прозвище у дона Педро было замечательное - эль Католико, не всякий государь христианский такого удостоится… Однако дамы Серемонды король Арагона все-таки заменить не мог. Тем более что тогда их любовь достигла своей высшей точки цветения, и в шатре Гийом, целуя на ночь свернутый взамен подушки плащ вместо Серемонды, засыпал рядом со своим сеньором, не зная наверняка, проснется ли - бывало, он говорил во сне, звал свою даму, и не дай Бог Раймон бы услыхал… Однако Господь Своих дураков любит. Он их хранит. До поры.
- Нет, на Агнесса… Вам правда нравится?..
- Очень, друг мой Гийом. Скажу более - хотела бы слушать вас больше, да, использовать все то время, которое проведу в гостях у сестры, на это духовное развлечение…
Обрадовался, дурень. Такая хорошая девушка, да еще - ее сестра. Сестра - это же как брат, только для дамы, а брат - это как Элиас… Серемонда шепнула, чтобы он к ней сегодня не приходил - явится Раймон. Почему бы не использовать время на духовные развлечения - петь приятно, особенно если слушателям нравится…
- Если вам то в радость, донна, я навестил бы вас в ваших покоях сегодня перед сном и пел бы вам, сколько ваша душа пожелает… Для меня служить такой даме, как вы - это радость и высокая честь.