- Скажите лучше, самое нелепое! Девочка страстно цеплялась за воспоминания об отце. Как она была счастлива, когда могла говорить о нем со мной или с моей женой! Она чахла от тоски. Наконец, Гельмрейх совершил геройский подвиг: сломил-таки упорство девятилетнего ребенка, но как он это сделал - надо было видеть. Это чуть не стоило жизни малютке.
Рейнгард вдруг поставил портрет и, отойдя к окну, повернулся спиной к комнате. Зоннек слушал с мрачным лицом.
- В одну зимнюю ночь Эльза в отчаянии убежала от "злого, злого дедушки" так далеко, как только могли унести ее ножки, и бежала, пока не свалилась в снег; ее нашли окоченелой, без признаков жизни. Следствием была тяжелая болезнь, и жалко было смотреть, как бедняжка в бреду плакала за отцом и протягивала к нему ручонки. Я думаю, тогда даже у профессора зашевелилась совесть. Я сказал ему прямо в лицо, что если мне не удастся спасти ребенка, то виноват в его смерти будет он, и этого он и до сегодня не может простить мне. Вы понимаете, что я не могу чувствовать особенного сострадания к старику, несмотря на то, что он болен. Девочка несколько недель была между жизнью и смертью, но наконец выздоровела. Ее сопротивление было сломлено, а память совершенно угасла; она едва помнила, что раньше жила в каком-то другом месте, в других условиях, даже воспоминание об отце изгладилось, и я остерегался будить его, потому что вместе с его исчезновением исчезла и болезненная тоска, а это было благо. В конце концов Эльза забыла все.
Наступило молчание. Зоннек был явно взволнован рассказом; Рейнгард продолжал стоять у окна, скрестив руки и не оборачиваясь. В это время в саду поднялся шум, по-видимому, веселого свойства: слышались радостные возгласы и громкие "ура".
Бертрам прислушался.
- Что там такое? Взбесились, что ли, мои мальчишки?
Он подошел к окну и тотчас выяснил причину шума; в саду стоял великан-негр с дорожными вещами в руках, сзади виднелся носильщик с чемоданом; мальчуганы обступили чернокожего и бурно выражали свое изумление и восторг.
- Это мой Ахмет с вещами, - сказал Эрвальд. - Будьте добры, покажите ему, куда идти; ведь я и сам еще не знаю, где мои комнаты.
- Здесь, рядом с комнатами господина Зоннека. Но я лучше сам спущусь вниз и наведу порядок.
Доктор ушел, и друзья остались одни. Зоннек был, очевидно, подавлен рассказом, Рейнгард тоже находился под тягостным впечатлением и, стараясь отвлечься от него, спросил:
- На какую это новость намекал Бертрам? Можно мне, наконец, узнать ее?
- Конечно! Я только хотел сказать тебе это наедине. Речь идет о моих планах на будущее. Из моих писем ты знаешь, что моя карьера в Африке закончена, даже если я выздоровею.
- Да, Лотарь. Какой это страшный удар для тебя! - сказал Рейнгард с участием. - Быть осужденным на праздность в лучшие годы жизни! Ты не вынесешь!
- Вынесу, пожалуй, легче, чем ты думаешь, - ответил Лотарь с многозначительной улыбкой. - Жизнь, которую я вел больше двадцати лет, даст мне пищу для деятельности; я собрал много ценного материала, много рисунков; все это надо привести в порядок, разработать; на это понадобятся целые годы. Кроме того… что ты скажешь, если я признаюсь тебе, что собираюсь устроить себе семейный очаг?
- Ты хочешь жениться? - воскликнул Эрвальд с радостным изумлением. - Ну, этому решению я от души рад, особенно теперь. У меня камнем лежала на душе мысль о том, как ты перенесешь такую радикальную перемену в образе жизни. Собственно говоря, ты всегда тосковал по родине и по любви, и то, что я считал оковами, в твоих глазах было высшим счастьем. Но ты никогда не связал бы себя без серьезной привязанности; неужели ты полюбил в таком возрасте?
- Да, в таком возрасте, - повторил Зоннек, - может быть, слишком поздно, потому что между моей невестой и мной очень значительная разница в возрасте, и при всем моем счастье меня тяготит как упрек, как сознание своей вины то, что я связываю с собой такое молодое, ничего не знающее о жизни существо. Я не могу уже принести в дар моей жене молодость, и если она когда-нибудь почувствует это, если она будет несчастна со мной…
- Женщина, которую ты полюбишь и приблизишь к себе, не будет несчастна, - горячо перебил его Рейнгард. - Чем бы она ни пожертвовала ради тебя, она не останется в проигрыше. Нет, Лотарь, отбрось сомнения; я знаю тебя лучше, чем кто другой, и могу сказать это. Расскажи же наконец все подробно! Я хочу знать, кто твоя невеста.
- Ты только что видел ее, - Лотарь с улыбкой указал на письменный стол, - вот ее портрет!
- Эльза? - Глаза Рейнгарда широко раскрылись и остановились на Зоннеке. - Эльза фон Бернрид… твоя невеста?
- Это так удивляет тебя? Правда, это немножко противоречит твоей мудрой теории о "так называемой юношеской любви, которая, в сущности, представляет собой ребячество". Ты видишь, У меня она продержалась, потому что я полюбил маленькую Эльзу еще тогда, в Каире, хотя не подозревал, кем она будет для меня впоследствии.
Эрвальд все еще стоял неподвижно и смотрел на него со странным выражением на лице, точно не мог взять в толк то, что слышал, но потом коротко, почти резко возразил:
- Ты любил в ребенке отца, который когда-то был тебе близок.
- Кажется, ты знаешь это лучше меня, - пошутил Зоннек. - Однако ты даже не поздравил меня.
- Дай тебе Бог счастья! - медленно сказал Эрвальд, протягивая ему руку. - Когда свадьба?
- Как только будет можно. Ты слышал, что Гельмрейх плох; ему осталось жить несколько месяцев, и, как он ни погрешил против ребенка, я не могу теперь отнять у него внучку. Я надеюсь устроить так, чтобы обвенчаться без всякого шума через шесть недель, и затем мы останемся здесь. Мне все равно приказано оставаться в Кронсберге до осени; мы не уедем, пока не закроем глаз профессору. Таким образом, он не лишится Эльзы, она может по-прежнему вести хозяйство и угождать деду; но я позабочусь, чтобы уход за больным был передан в другие руки. Как муж, я буду иметь на это право. Однако я слышу, Ахмет уже в твоих комнатах; пойдем, Рейнгард, они тут, рядом.
Он отворил дверь и вошел в смежную комнату.
Эрвальд не сразу последовал за ним; проходя мимо стола, он остановился и устремил на портрет маленькой Эльзы столь пристальный взор, точно старался отыскать в лице ребенка черты, которые видел сегодня ночью, при лунном свете.
- Невеста Лотаря! - пробормотал он. - Конечно, нам придется теперь заключить мир или, по крайней мере, перемирие. Или она опять презрительно выгонит меня, когда я приду с ним в Бурггейм?
Он коротко, саркастически усмехнулся, почти грубо отодвинул портрет в сторону, высоко поднял голову и пошел вслед за другом.
23
Кронсберг начинал заселяться; больные съезжались, и весенний сезон обещал быть оживленным. Первые три дня Эрвальд посвятил исключительно другу и виделся, кроме него, только с семьей Бертрама, которая всячески старалась сделать его пребывание в доме приятным; особенно хлопотали об этом младшие члены семьи, изображая из себя в честь Эрвальда и Зоннека "африканцев" под руководством знатока в этих делах - Ахмета. К счастью, он немножко говорил по-немецки, и маленькие европейцы, как репейники, липли к добродушному чернокожему.
Зоннек ежедневно проводил несколько часов у невесты, но до сих пор не представил ей товарища и не мог исполнить обещания, данного леди Марвуд. Профессору было лучше, но состояние его здоровья все-таки не позволяло внучке делать визиты или принимать их.
До полудня в доме Бертрама обычно царил покой; старшие мальчики уходили в школу. И сегодня их не было дома; младший, четырехлетний Ганс, забавлялся в детской новой игрушкой, дудкой, которую вырезал ему Ахмет и из которой юный виртуоз извлекал скорее странные, чем приятные для уха, звуки.
Зельма сидела в гостиной за работой, когда горничная открыла дверь, очевидно, собираясь доложить о ком-то, но не успела она еще открыть рот, как ее оттолкнули в сторону, и в комнате появилась пожилая, очень высокая дама с саквояжем в одной руке и большим зонтиком в другой; она весьма выразительно стукнула им о пол и коротко проговорила:
- Здравствуй, Зельма! Я приехала.
- Ульрика! - воскликнула докторша, с удивлением вскакивая. - Мы ждали тебя, судя по твоему письму, только вечером.
- Я ехала всю ночь и наняла на станции экипаж, - объяснила Ульрика. - Прикажи взять у извозчика вещи.
Она говорила прежним повелительным тоном; однако Зельма приветливо поздоровалась с золовкой, помогла ей снять пальто и шляпу и распорядилась, чтобы горничная отнесла вещи приезжей в назначенную ей комнату.
Тем временем Ульрика осматривала гостиную, убранную со вкусом и уютно, и сухо заметила:
- У вас очень по-барски; в Мартинсфельде было проще. И вы даже завели чернокожего лакея. Я воображала, что еду в немецкий христианский дом, а первое, что я увидела, был черный, как ворона, язычник, какие сотнями бегают на берегах Нила. Он оскалил зубы и хотел взять у меня саквояж, где у меня лежат деньги, но я пригрозила ему зонтиком так, что он отскочил, как ошпаренный.
- Это Ахмет Эрвальда, - засмеялась Зельма. - Я писала тебе, что у нас гостят два знаменитых путешественника - Зоннек и Эрвальд. Ахмет - предобродушный и преуслужливый человек; он хотел только понести твой саквояж.
- Все равно, я никому не позволю вырывать у меня вещи из рук, - заявила старая дева, - а этому вороватому африканскому сброду я и подавно не доверяю. Но дай же взглянуть на тебя, Зельма!.. Мы ведь не виделись десять лет.
Она окинула взглядом маленькую цветущую женщину, которая со своим розовым, улыбающимся лицом отличалась, как небо от земли, от бледной, запуганной вдовы покойного Мартина. Зельма тоже только теперь как следует рассмотрела золовку. Ульрика не похорошела за истекшие годы; она стала только еще костлявее и гораздо старше. Одинокая жизнь в Мартинсфельде неблагоприятно отразилась на ней, потому что если прежде она отличалась властолюбием и грубостью, то теперь в ней сквозили горечь и озлобление, которые тотчас же и проявились.
- Тебе хорошо жилось, это видно, - сказала она угрюмым тоном. - А мне - нет. У меня отняли мой Мартинсфельд; ты знаешь, меня вышвырнули из-под родного крова, и теперь я без приюта.
- Но тебе ведь не было надобности сейчас же расставаться с имением, - возразила Зельма. - Тебе хотели оставить его до осени и даже до весны.
- Ты думаешь, это было бы для меня удовольствием? - гневно воскликнула Ульрика. - Стану я работать еще целый год, когда знаю, что дом будет снесен, чтобы дать место этой проклятой железной дороге! Уж если я должна уйти, то лучше уйти сейчас же.
Зельму покоробило от этого грубого тона, и ей пришло в голову, что она поступила очень необдуманно, пригласив золовку. В эту минуту в соседней детской раздался крик; к нему присоединились голоса двух спорящих мальчиков и грохот опрокинутого стула.
Это привлекло внимание Ульрики.
- Что это? - спросила она. - Что-нибудь случилось?
- Нет, это мои мальчишки, - с полнейшим душевным спокойствием объяснила Зельма. - Подрались, как обычно.
- И ты это допускаешь? - спросила возмущенная золовка.
- Отчего же нет? Это в натуре у мальчиков, и Адольф говорит, что это - очень здоровая гимнастика. Только так шуметь им не полагается; сейчас я их усмирю.
С этими словами Зельма спокойно встала и открыла дверь в соседнюю комнату. Ее предположение оказалось точным. Старшие мальчики, только что вернувшиеся из школы, увидев новую игрушку младшего брата, тотчас захотели испробовать ее; брат, конечно, воспротивился и начал храбро отстаивать свою собственность, когда же сила взяла верх, поднял громкий вопль о помощи; другие же два, в свою очередь, перессорились из-за отнятой дудки, и из мальчиков мигом образовался клубок; все трое с увлечением тузили друг друга. Мать схватила старшее чадо правой рукой, второе - левой и каждому дала по звонкому шлепку; затем она подняла младшего сына, барахтавшегося на полу, и, наконец, отчитала всех троих.
- Неужели вы не можете и минуту вести себя тихо? Что подумает о вас чужая тетя, которая только что приехала? Вам не стыдно?
Новость подействовала; мальчики моментально успокоились и обратили все свое внимание на чужую тетю, которую ждали только к вечеру и которая вдруг уже приехала. "Тетя" стояла на пороге, неподвижная, чопорная, и следила за тем, как энергично молодая женщина наводила порядок.
- Нечего сказать, ты переменилась! - выговорила она, наконец.
- Да, с тремя такими сорванцами поневоле забудешь кротость, - сказала Зельма. - Ступайте, поздоровайтесь с тетей и будьте умниками.
Мальчики повиновались, и все трое - Адольф, Эрнст и Ганс - были представлены по всей форме. Ульрика зорко оглядела каждого, пожала плечами и с сожалением сказала:
- Все в отца, точка в точку! То-то и вышли буяны! Впрочем, Зельма, ты знаешь, я терпеть не могу детей, держи их от меня подальше.
Однако это было легче сказать, чем сделать; мальчики обсели новую тетю со всех сторон и стали пробовать завязать с ней знакомство. Они с необыкновенной серьезностью, как о чем-то весьма важном, сообщили ей, что у них в доме живут два дяди из Африки и еще Ахмет… он - не дядя, но тоже приехал из Африки.
Настойчивым напоминанием об этой ненавистной стране пустынь они привели Ульрику в самое отвратительное расположение духа; наконец, когда маленький Ганс наивно спросил: "Ты тоже из Африки?" - ее терпение лопнуло.
- Нет, я из Померании! - со злостью фыркнула она, делая самую свирепую физиономию, какую только умела.
Мальчик сначала посмотрел на нее с недоумением, но, должно быть, нашел ее тон и лицо чрезвычайно комичными, потому что громко, искренне рассмеялся; двое старших принялись вторить ему, и вокруг новой тети, умеющей так забавно шутить, поднялось настоящее ликование.
- Эта шайка еще и потешается надо мной! - рассердилась старая дева и хотела вскочить, но Ганс бесцеремонно вскарабкался к ней на колени и удобно уселся, а двое старших блокировали ее справа и слева.
Ульрика никогда не имела дела с детьми; они робко сторонились неласковой, бранчливой дамы; доверчивость мальчиков до такой степени ошеломила ее, что она даже не пыталась обороняться и встать. Так и застал ее вошедший Бертрам, уже узнавший о ее приезде. Он приветствовал ее с обычной веселостью:
- Здравствуйте, фрейлейн Мальнер! Сидите, пожалуйста! Это так мило с вашей стороны, что вы занялись моими мальчуганами.
- Это они занялись мной, - ответила Ульрика и сделала попытку стряхнуть с себя назойливых малышей, но это удалось ей лишь отчасти; Ганс удержал позицию и энергично заявил:
- Я хочу сидеть у тебя на коленях.
К удивлению, тетя не протестовала, но не в силах была заставить себя вежливо обойтись со своим старым врагом, хотя в настоящее время была гостьей в его доме; ее тон менее всего можно было назвать дружелюбным, когда она сказала:
- Ваша жена пригласила меня, но нравится ли это вам - я не знаю.
- То, что делает моя жена, мне всегда нравится, - учтиво ответил Бертрам. - Кроме того, вы знаете, как высоко я всегда ценил вас. Итак, вы продали Мартинсфельд?
- Его отобрали у меня самым подлым образом, - поправила его Ульрика с крайним раздражением.
- Вы говорите так, будто его у вас в самом деле отняли или украли, а между тем вы получили за него хорошую цену, почти вдвое против настоящей стоимости, и, собственно говоря, должны были бы радоваться.
- Радоваться? - сердито возразила старая дева. - Вы думаете, я продала бы за какую бы то ни было цену родовое имение, если бы мне не грозили принудительными мерами? Что я буду делать с этими деньгами?
- Завещайте их моим мальчикам, - посоветовал доктор. - Это будет очень полезное вложение.
Ульрика подозрительно посмотрела на него.
- Может быть, вы потому и пригласили меня?
- Единственно потому! Честь имею представить вам семейство Бертрамов, жаждущее наследства, - и доктор расхохотался так же неудержимо весело, как бывало раньше.
Зельма тоже засмеялась, а на мальчуганов смех всегда действовал заразительно.
Ульрика резким движением спустила с колен Ганса и, вскочив, с негодованием проговорила:
- Вам, кажется, очень весело! У вас всегда такой хохот?
- Почти всегда. Видите, я все так же "возмутительно весел", как был в Луксоре, а мои мальчики в этом отношении пошли в отца.
Зельма вмешалась в разговор, предложив проводить гостью в ее комнату. Мальчики поспешили принять участие в переселении тети; Адольф схватил саквояж, Эрнст - зонтик, а маленький Ганс вцепился в платье Ульрики и во все горло заорал:
- Я пойду с тобой!
- Не приставай к тете, - сказал доктор. - Ты оборвешь ей платье. Оставайся здесь!
Но Ульрике не понравилось это запрещение; она прикрикнула не на назойливого мальчика, а на отца:
- Будет вам вечно все запрещать! Велика важность, если он и оборвет старое платье! Идем, Ганзель!
Она крепко взяла мальчика за руку и увлекла за собой, к великому удовольствию Ганса, который даже вскрикнул от восторга.
Комната Ульрики находилась на верхнем этаже, и когда компания вышла в коридор, она встретилась с Зоннеком и Эрвальдом, спускавшимися с лестницы. Для Ульрики Зоннек продолжал оставаться "единственным человеком", и она дружески пожала ему руку, а потом обернулась к его спутнику с любезным замечанием:
- А вы успели стать крупным зверем, о котором говорит весь свет.
- Да, чем-то вроде льва пустыни, - ответил Рейнгард, еще не настолько отвыкший от ее манеры выражаться, чтобы обидеться. - А вы все по-прежнему ненавидите страну пустынь? Я часто с удовольствием вспоминаю о нашей экскурсии в Карнак, когда я имел честь целый час беседовать с вами, правда, при несколько повышенной температуре, сидя на горячем песке, в то время как этот плут, пользуясь представившимся случаем, объяснялся в любви и делал предложение.
- О чем вы, конечно, и не подозревали, - прибавила Ульрика тоном, показывавшим, что теперь ей вполне ясно совпадение этих двух событий.
- Решительно не подозревал! Но ведь, в сущности, он был прав; посмотрите только на этих трех великолепных мальчишек!
С этими словами он поднял маленького Ганса и подбросил его в воздухе.
- Оставьте эту опасную игру! - заворчала Ульрика. - Вы можете уронить ребенка.
- Не уроню! - смеясь возразил Эрвальд. - Впрочем, сыновьям Бертрама не повредит и добрый прыжок; они хорошей породы.
Он собирался еще раз подбросить Ганса, который очень любил это, но Ульрика буквально выхватила ребенка у него из рук.
- Должно быть, вы выучились этому у своих дикарей? - с гневом сказала она. - Маленьким чернокожим не будет вреда, если они треснутся о пол своим толстым черепом, но я не хочу, чтобы Ганзель у меня на глазах переломал себе руки и ноги. А родители преспокойно стоят себе и смотрят! В этом доме какие-то варварские порядки!
С Гансом на руках она торопливо направилась к лестнице, точно спеша спрятать его в надежном месте.
Пока Зельма показывала ей вид из окон, мальчики очень заинтересовались багажом, который уже внесли наверх, и Ганс наконец выразил общую мысль: он стал перед теткой и полным ожидания голосом спросил:
- Тетя Ульрика, что ты нам привезла?