Последнее негодующее восклицание вырвалось у нее потому, что она почувствовала прикосновение чего-то странного к своей шляпе и, обернувшись, увидела над самой своей головой длинную шею верблюда и коричневого египтянина на его спине; верблюд вынужден был на минуту остановиться ввиду того, что толпа в этом месте была особенно плотной, и воспользовался остановкой для того, чтобы с самым невинным любопытством освидетельствовать шляпу Ульрики. Но последней это не понравилось; она подняла зонтик и нанесла животному такой основательный удар по носу, что оно испуганно попятилось, а ездок разразился громкими, угрожающими криками.
- Кричи, кричи, обезьянья рожа! - крикнула Ульрика, пылая гневом. - Ты думаешь, я так сейчас и позволю твоему африканскому чудовищу сожрать меня? Чтобы этого у меня не было! Понял?
- Обычно верблюды не питаются живыми людьми, - со смехом возразил врач. - Он просто заинтересовался незнакомым предметом, у него не было намерения причинить вам зло.
- Ну, так он хотел съесть мою шляпу, а этого я тоже не позволю, - настаивала старая дева. - Пойдемте, чтобы выбраться, наконец, из этого шабаша ведьм. Никогда в жизни не пойду больше на эту проклятую Муски!
- Я не советовал бы вам ходить сюда без провожатого; но под защитой мужчины…
- У нас есть провожатый, - отрезала Ульрика, - у базара нас ждет доктор Вальтер.
Если она надеялась отделаться таким образом от непрошенного спутника, то горько ошиблась. - Бертрам радостно воскликнул:
- Коллега Вальтер? А я собирался к нему! Я недавно познакомился с ним в Рамлее, в одной немецкой семье. Я непременно должен сейчас же поздороваться с ним! - И молодой человек, крепко держа руку своей дамы, принялся весело прокладывать себе путь в толпе.
Бедная Зельма дрожала от страха; она знала, что ей придется поплатиться за то, что Бертрам шел с ней, и потому с облегчением вздохнула, когда они добрались до базара.
Вальтер уже ждал их.
- Ну, вот и моя пропавшая пациентка! - крикнул он им навстречу. - Кого я вижу! Коллега Бертрам! Сдержали слово? Приехали? Очень рад.
Казалось, молодой врач был еще более рад встрече, потому что приветствовал коллегу так бурно, что тот с удивлением посмотрел на него. Он без приглашения присоединился к маленькому обществу, но теперь вынужден был идти сзади дамы; Ульрика воспользовалась минутой, когда мужчины здоровались, и, завладев невесткой, уже не выпускала ее. В конце Муски она и совсем отделалась от провожатых, подозвав экипаж и заявив:
- Мы поедем домой. Прощайте!
- Но погода такая чудесная, - попробовал возразить Бертрам. - Не лучше ли было бы…
- Иди же, Зельма, садись! - перебила Ульрика, бросая на него уничтожающий взгляд. - Прощайте!
Она стала у самой подножки, так как видела, что Бертрам желает помочь ее невестке, втолкнула Зельму в экипаж, села вслед за ней, и они уехали.
- Воинственная особа! - со смехом сказал Бертрам, глядя вслед экипажу. - Командует, как унтер-офицер, и утащила свою невестку, как военную добычу. Приятная родственница!
- Замечательная женщина, - согласился Вальтер. - Мы с ней, при всем обоюдном уважении, стараемся обращаться друг с другом как можно грубее. Так мы уживаемся, А что, коллега, не затащить ли мне вас сейчас к себе? У вас, должно быть, мало времени, ведь "Нептун" стоит в Александрии всего три дня. Но часок-другой вы все-таки можете нам уделить?
- "Нептун" уже ушел. Я взял отпуск на месяц, чтобы основательно осмотреть Каир.
- В самый разгар пароходного движения?
- Ну и что же, ведь на пароходе все дело только в том, чтобы на нем вообще был врач, и меня заменил молодой коллега, у которого пока нет места. Однако, один вопрос. Вы назвали госпожу Мальнер своей пациенткой, она у вас лечится? Вот удача!
- Удача? Что вы хотите сказать?
- Ну, разумеется, я смотрю на дело с медицинской точки зрения! По-видимому, очень интересный случай.
- Ничего подобного! Напротив, все очень просто. А вы ее выслушивали? Разве она была больна во время переезда?
- Нет! Ее золовка все время страдала морской болезнью и не выходила из каюты, а сама госпожа Мальнер отделалась коротким припадком в первый же день. Я предписал ей проводить побольше времени на палубе, потому что ей полезен морской воздух…
- И там занимались изучением интересного случая, - договорил Вальтер с совершенно серьезной физиономией. - Конечно, мы, врачи, никак не можем удержаться от этого, даже когда дело нас, в сущности, не касается.
- Но картина болезни мне все-таки далеко не ясна, - продолжал Бертрам, в пылу нетерпения не замечая насмешки и желая поскорее заставить коллегу высказаться. - По одному виду больного да по рассказам еще нельзя ни о чем судить; тут нужно исследование, которое вы, конечно, сделали. Дело серьезно?
- Смотря как на него взглянуть. Все зависит от лечения.
- Легкие затронуты? И серьезно? Боже мой, коллега, да говорите же!
У Вальтера хватило жестокости помедлить с ответом, а потом многозначительно пожать плечами.
- Судя по всему, что я вижу и слышу, дело, несомненно, серьезно, так серьезно, как только может быть.
- Господи! - растерянно вырвалось у молодого человека.
Это заставило Вальтера отказаться от своей серьезности, и он со смехом хлопнул его по плечу:
- Это вам наказание! Если вам угодно врать, то я буду платить вам той же монетой. Впрочем, я стою на своем; дело серьезно, то есть насколько это касается вас. Итак, будьте любезны оставить медицину и признаться, иначе вы ровно ничего от меня не узнаете.
Загорелое лицо молодого человека сильно покраснело, и он молча потупился.
- Ваш продолжительный отпуск в такое время года мне сразу показался подозрительным. Признавайтесь! Вы влюблены! Вы приехали в Каир вслед за ней и хотите знать, можно ли вам жениться; врачам известно, что легочные страдания наследственны. Или вы станете и теперь еще отпираться?
- Нет, я сдаюсь, но не пытайте же меня, скажите правду! Можно ли…
- Уж если нельзя иначе, то… можно. О чахотке нет и речи, все дело в крайнем истощении нервной системы.
- Но Фельдер нашел болезнь легких…
- Он был настолько догадлив, что пригрозил чахоткой, потому что поездка была для молодой женщины вопросом жизни, ведь иначе не было возможности заставить ее золовку согласиться. Легкие у нашей пациентки совершенно здоровы. Что касается нервных страданий, то уже один месяц в Каире оказал поразительное действие. Если же госпожа Мальнер проведет здесь зиму, то я ручаюсь за ее выздоровление.
- Ура! Женюсь! - в восторге крикнул Бертрам. - Коллега, милейший, почтеннейший коллега, не сердитесь, но за такое сообщение я непременно должен обнять вас! - И он, среди улицы, бросившись на шею товарищу, с чувством сжал его в объятиях.
- Не будьте так самонадеянны! - засмеялся тот. - Дело еще не сделано. Мне кажется, вы только что имели случай убедиться, что вам предстоит, когда вы станете ухаживать за госпожой Мальнер.
- Вы говорите о драконе, охраняющем мое сокровище? Ну, я его не боюсь.
- Напрасно вы так легко смотрите на это; госпожа Мальнер запугана и в высшей степени несамостоятельна. У нее не хватит смелости сбросить опеку золовки, а та, по-видимому, обрекла ее на вечный вдовий траур.
- Совершенно верно. Она возит с собой в чемодане призрак покойного Мартина и при каждом удобном случае вытаскивает его на свет Божий. Но меня она им не испугает; я готов сражаться и с покойным братцем, и с живой сестрицей.
- Ну, в добрый час! Только вам придется перенести поле битвы в Луксор, потому что на днях я отправляю туда наших дам. Однако пойдемте же к моей жене и вместе составим план нападения. Повторяю, задача нелегкая. Плохо придется бедной женщине, когда золовка доберется до истины и узнает, что крылось под вашими "медицинскими наблюдениями на палубе".
7
Осмар давал последний вечер перед отъездом, и его роскошные салоны были залиты светом. Стоя рядом с дочерью, он принимал гостей. Зинаида, давно лишившаяся матери, привыкла к роли хозяйки дома и исполняла ее грациозно и уверенно.
Лорд Марвуд, заручившись согласием отца, осмеливался теперь показывать, что имеет право на ухаживание, и холодный прием, который он встречал со стороны Зинаиды, нисколько не смущал его. Он постоянно находился возле молодой девушки; где бы она ни была, куда бы ни пошла, всюду рядом с ней торчала высокая фигура англичанина.
Зоннек и Эрвальд тоже были здесь. Консулу неудобно было обойти сегодня приглашением молодого человека, который уже несколько недель был в его доме, и, наконец, это уже не представляло большой опасности ввиду предстоящей разлуки. Для наблюдений, которые ему так настойчиво рекомендовались, у Осмара не было времени; как хозяин, он был нарасхват, но, к своему успокоению, видел, что Марвуд взял присмотр на себя. Конечно, он сумел бы помешать нежелательному сближению.
Консул только что представил приехавшего на днях старика членам немецкой колонии, как "нашего знаменитого соотечественника, профессора Лейтольда, который наконец-то опять порадовал нас своим приездом".
- Да, я не был в Каире десять лет, - сказал профессор, бодрый, живой старик. - Когда имеешь честь занимать кафедру в немецком университете, то редко можешь урвать время для путешествия. Но теперь я хочу отдохнуть. Вы знаете, что египетские древности всегда были моей страстью. Я собираюсь на этот раз основательно заняться царскими гробницами в Фивах.
- И вы называете это отдыхом? - смеясь, спросил Осмар. - Поздравляю вас с этой возней в пыли и песке! Значит, мы с вами скоро увидимся, ведь вы, конечно же, поселитесь в Луксоре?
- Еще не знаю, это зависит от Зоннека. Он здесь все знает, как свои пять пальцев и укажет, где нам будет лучше всего устроить свою главную квартиру.
Последняя фраза обеспокоила консула.
- Разве Зоннек едет с вами в Луксор? - спросил он. - Я не слышал об этом.
- Это выяснилось только вчера; я уговорил его ехать со мной. Он пока еще свободен, разумеется, к своей величайшей досаде, и ему безразлично, где жить - здесь или в Фивах, пока господа, заседающие за зеленым столом, соблаговолят дать ему возможность двинуться с места. Все равно ему придется проезжать через Луксор, а мне очень выгодно, чтобы он был моим спутником.
- Совершенно верно. А господин Эрвальд тоже едет?
- Эрвальд? Ах, да, это немец, которого Зоннек подцепил где-то в Германии и берет с собой? Кстати сказать, чудесный малый! Да, он тоже едет.
На лице Осмара отразилось неприятное удивление. Правда, он был убежден, что ревнивые опасения Марвуда преувеличены, но все-таки… Впрочем, в настоящую минуту делать было нечего. Он переменил разговор.
Тем временем Эрвальд чувствовал себя в обществе весьма привольно. Победа на скачках и смелый наезднический кунштюк, проделанный им под конец, возбудили к нему интерес, а обаяние свежести и непосредственности его натуры лишь способствовало его усилению; он положительно имел успех, особенно у дам. Само собой разумеется, он подошел поздороваться с Зинаидой Осмар, но завести более продолжительный разговор ему не удалось, потому что она была отвлечена обязанностями хозяйки; кроме того возле нее торчал, как часовой, несносный лорд Марвуд. Рейнгард не чувствовал ни малейшей охоты разговаривать с молодой девушкой под контролем этого аристократа.
Двери на террасу в большом зале были открыты из-за духоты. В дверях стоял Зоннек с профессором Лейтольдом. С давних пор они были в дружеских отношениях; двадцать лет тому назад Зоннек молодым студентом слушал лекции в университете, в котором протекала деятельность профессора, и хотя с тех пор успел составить себе мировое имя, но сохранил привязанность к почтенному наставнику. Они говорили о Германии, об университете, об общих знакомых.
- Не знаете ли вы чего-нибудь о Гельмрейхе? - спросил Зоннек. - Я не был у него, когда ездил недавно в Европу, потому что на свое письмо получил от него короткий, холодный ответ, из которого сделал вывод, что мой визит нежелателен.
- И хорошо, что не были, - ответил Лейтольд. - Прошлым летом я заезжал к нему по дороге, но Гельмрейх так озлоблен, стал таким человеконенавистником, что я чувствовал себя очень неприятно в его обществе. Не понимаю, как мог человек с таким прошлым и с такой эрудицией похоронить себя в таком захолустье: Кронсберг - это затерявшийся в горах городишко, в котором нет возможности для духовной жизни. Впрочем, Гельмрейх сторонится общества и живет единственно наукой. Он буквально вне себя от того, что под боком у города появился маленький курорт; это нарушает его уединение.
- Но ведь вы знаете, что загнало его в уединение, - тихо сказал Зоннек.
- Еще бы не знать; эта история наделала тогда шума, но из-за нее нечего было отказываться от кафедры и друзей, как сделал Гельмрейх; к нему все чувствовали только сострадание и участие.
- Их-то и не вынесла его гордость. Кроме того, он любил дочь и не мог перенести, что удар был нанесен ему именно ею.
- Ну, дело было поправлено тем, что она обвенчалась. Другой отец, в конце концов, простил бы дочь, Гельмрейх же продолжает сердиться и на мертвую. Ведь, кажется, она умерла?
- Два года тому назад, а месяц назад я проводил в могилу и Бернрида.
- Здесь, в Каире? - удивился старик. - Как он сюда попал?
- Так же, как многие, потерпевшие крушение, люди, которые ищут приюта за границей. Пришлось известить Гельмрейха о смерти зятя, потому что Бернрид оставил семилетнюю девочку. Скоро она должна будет отправиться в Кронсберг.
Профессор покачал головой.
- Ребенок в этом доме, у этого старика, ставшего совершенным чудаком! Грустная участь для малютки!
- Я тоже боюсь, - сказал Зоннек, - но у девочки нет другого прибежища, а дедушка берет ее без отговорок.
Перед ним встал образ маленького лучезарного существа с розовым личиком и веселым детским смехом, с глазами, которые так напоминали глаза отца, когда вспыхивали гневом и упорством, и он подумал про себя:
"Бедная девочка! Что-то выйдет из тебя в таких руках!"
- Однако не будем омрачать приятное настоящее грустными воспоминаниями, - заговорил профессор. - Здесь все утопают в веселье, и вот этот молодой человек чувствует себя, как рыба в воде. О, юность с ее завидной способностью наслаждаться!
- К сожалению, с волками жить - по-волчьи выть, профессор, - ответил Эрвальд, к которому относились эти слова.
- Ну, не видно, чтобы это занятие было для вас так уж неприятно, - насмешливо возразил Лейтольд. - Вы разыгрываете из себя дамского кавалера и, насколько я могу судить, с несомненным успехом.
- Его здесь во всех отношениях балуют, - заметил Зоннек, - а он принимает это так беззаботно, точно так и полагается. Скорей бы уехать, а то тебе окончательно вскружат голову.
- Вы думаете, я так сейчас и позволю себе вскружить ее? - насмешливо спросил молодой человек.
- Дайте уж ему повеселиться сегодня! - вмешался Лейтольд. - Ведь в скором будущем ему придется ухаживать только за черными да за коричневыми красавицами, а они, пожалуй, окажутся ему не по вкусу. Воображаю, как вы недовольны тем, что мы покидаем Каир, господин Эрвальд!
- Я? - пылко возразил Рейнгард. - Если бы вы знали, как я благодарен вам за то, что вы уговорили господина Зоннека ехать в Луксор! Это избавляет нас от праздного ожидания, которое становится пыткой, и все-таки это - хоть шаг вперед по нашему пути.
- Шаг, который представляет целых пять дней езды, - улыбаясь сказал профессор, которому, очевидно, нравилась горячность юноши. - Ах, вот и доктор Вальтер! Мне надо сказать ему пару слов. Пойдемте, Зоннек!
Эрвальд собирался последовать за ними, но вдруг остановился. Любезничая направо и налево, он не замечал, что пара темных глаз неотступно следит за ним; теперь он увидел это, и его взгляд тоже остановился на хозяйке дома, которой только что удалось освободиться от окружавших ее поклонников.
Зинаида была вообще очаровательной девушкой, но сегодня, в вечернем туалете, она была очаровательнее, чем когда-либо. Она медленно шла через зал, переходя от одной группы к другой, здесь бросая несколько слов, там - улыбку; эта двадцатилетняя девушка была уже вполне сформировавшейся, уверенной в себе светской дамой. Только ее глаза говорили другое; эти темные глаза, в глубине которых таился какой-то отблеск тоски, говорили о стремлении к иному миру, чем эта пестрая, блестящая суета вокруг. Вездесущий лорд Марвуд был возле нее, а по другую сторону шел лейтенант Гартлей, красноречиво выражая свое огорчение по поводу ее предстоящего отъезда, о котором он только сейчас узнал.
- Итак, это бесповоротно? На следующей неделе? Неужели у вас хватит духа так надолго оставить Каир сиротой?
- Полагаю, что Каир сумеет утешиться, - сказала, рассеянно слушавшая его, Зинаида с мимолетной улыбкой.
- Напротив, мы все облачимся в глубочайший траур и не снимем его, пока вы не вернетесь. Правда, Френсис?
- По крайней мере, у меня нет основания облачаться в траур, - объявил Марвуд. - Господин фон Осмар был так любезен, что пригласил меня в Луксор. Вы знаете об этом, фрейлейн?
- Да, папа сказал мне вчера.
Зинаида произнесла это очень холодно и не поддержала приглашения отца, как этого требовала вежливость, но Марвуд как будто не заметил этого. Зато Гартлей воскликнул с комическим негодованием:
- Ну, конечно, тебе всегда предпочтение, счастливец! Здравствуйте, господин Эрвальд! Вы слышали, какая нам предстоит утрата? Вы ведь еще несколько недель пробудете в Каире.
- Наши планы уже изменились, - сказал Рейнгард. - Мы уезжаем послезавтра в Луксор; Зоннек вместе с профессором Лейтольдом хочет покопаться в царских гробницах.
Сверкающий гневом взгляд, какого никак нельзя было ожидать от тусклых глаз Марвуда, упал на молодого человека, а потом перешел на Зинаиду. Она и теперь ни словом не выразила одобрения, но ее глаза изменнически заблестели таким счастьем, что Марвуд прикусил губу.
Между тем Гартлей не то смеясь, не то сердясь воскликнул:
- Вы тоже? В таком случае мне остается только желать, чтобы на Египет напали нубийцы, и наш полк был спешно командирован на Нил, разумеется, с продолжительной остановкой в Луксоре.
Он вдруг замолчал и с поклоном отступил, потому что к ним направлялась, шурша шлейфом, жена его командира; она обратилась к нему и его товарищу, к великому неудовольствию последнего. Необычайная молчаливость Марвуда ничего не дала, потому что тем многоречивее была дама. Она приходилась ему дальней родственницей, интересовалась новостями, полученными им из дома, и безнадежно втянула его в разговор, который он не мог оборвать, не будучи невежей. Но он видел, что Зинаида с Эрвальдом направилась к двери и вслед за тем вышла на террасу.