Я надела свое красивое гранатовое платье с белой отделкой. Правда, я его уже давно ношу, но сейчас это не имело значения, так как он никогда не видел этого платья. К нему выбрала шляпку на три тона светлее, вроде зуавского кепи, и беличьи меха. Они меня молодят. А в каракулевых, в которых я была у него первый раз, я выгляжу хотя и намного нежнее, но старше. Надушилась духами "Voyage de noce". ("Свадебное путешествие" (франц.)), которые имеют весьма пикантный запах.
Он вновь открыл мне сам. Поздоровался как хороший знакомый. Все-таки эти опытные соблазнители умеют обращаться с женщинами. По выражению его глаз я увидела, что он отметил каждую деталь моего туалета и что все ему понравилось. Я сразу почувствовала себя увереннее. В комнате, где я тогда была, на этот раз царил беспорядок. На диване, на столике, на креслах лежало множество граммофонных пластинок.
- Извините за беспорядок. Час назад получил новые пластинки из Лондона. Вот и начал прослушивать. Сейчас я уберу. Некоторые просто замечательные. А вы любите музыку?
У меня не было повода отрицать.
- Хорошо, что у нас одинаковые вкусы. Вот послушайте это.
Он поставил действительно красивую вещь, которой я еще не знала.
- Это все последние новинки, - пояснил он, собирая остальные пластинки и составляя их на полочку возле патефона. - Есть люди, которые считают, будто петь лучше на итальянском языке. Что касается меня, то я не разделяю этого мнения. Каждая мелодия, каждый вид музыкальной фактуры требует своего языка. Вот представьте себе, например, куявяк, который поют по-немецки, или испанское болеро по-английски. Не правда ли?.. А тот красивый "мерседес", в котором я видел вас сегодня утром на Модлинском шоссе, ваш собственный?
- Вы меня видели?
- Мельком. Рядом с вами сидел какой-то пан, но я не успел его разглядеть. Очень сожалею. Узнал бы, какой у вас вкус. Но, к сожалению, вы ехали очень быстро. И так из-за вас чуть на фуру не налетел.
Я сделала равнодушную мину.
- Если вы засматриваетесь на всех женщин во встречных машинах, то когда-нибудь наверное так и будет.
- Я вижу, вы считаете меня донжуаном.
- Донжуаном?.. Нет, извините. Это было бы слишком высоким званием… Скажем, обычным соблазнителем.
- Вы ошибаетесь. За всю свою не очень короткую жизнь я знал многих мужчин. Однако не видел еще ни одного соблазнителя. Я бы гордился, если бы мог считать себя исключением. Так научите же меня по крайней мере, как заслужить хотя бы это самое низкое звание.
Он слегка наклонился ко мне и с улыбкой в глазах как-то странно разглядывал меня. Я взяла себя в руки и перевела разговор в более безопасное русло.
- У меня нет педагогических способностей. И уверяю вас, что не для того отнимаю ваше время. Я пришла сюда, чтобы забрать письма своей приятельницы.
- Ах, да! Письма…
Он неторопливо поднялся и вышел в соседнюю комнату. Но вернулся не с письмами, а с бутылкой и двумя довольно большими бокалами.
- Что касается писем, - начал он, - то дело несколько осложнилась. Не выпьете ли чашечку кофе?..
Не дожидаясь моего ответа, он нажал кнопку звонка.
- Благодарю вас, но я спешу.
- Я учел это, потому кофе уже готов. Вы понимаете, я действительно хотел отдать вам эти письма, но, к сожалению, возникло обстоятельство, поломавшее мои планы. Вы говорите по-французски?
Я сразу поняла, почему он об этом спросил. Где-то в глубине квартиры открылась дверь, и через минуту в комнату вошла горничная с подносом. Ее вид поразил меня. Просто неприлично, чтобы молодой мужчина держал у себя такую горничную. Она, конечно, не была классической красавицей (у девушек такого типа рано портится лицо), но пока была довольно хорошенькой. Хрупкая брюнетка с вздернутым носиком и свеженьким личиком. Вела себя она как врожденная и опытная кокетка, хотя ей вряд ли было двадцать лет. А хуже всего то, что каждое ее движение производило впечатление вполне естественного. Следовало бы издать постановление, которое запрещало бы молодым мужчинам пользоваться услугами женщин, особенно моложе сорока лет или еще лучше пятидесяти. Надо поговорить об этом с отцом и с сенатором Дарновским. Лучше всего мог бы это сделать Станислав, но он такой идеалист, что не усмотрел бы в этом факте ничего аморального.
Эта маленькая обезьянка была так уверена в себе, что улыбалась даже мне, видимо, считая меня безопасной. Пан Тоннор, казалось, не обращал на нее никакого внимания и продолжал уже по-французски:
- Очень рекомендую вам этот напиток. Это настоящий старый коньяк, который трудно теперь найти не только в Варшаве, но и в самом Париже. Он достался мне случайно от одного из моих друзей… Но вернемся к письмам вашей приятельницы. Здесь произошла непредвиденная вещь. Дело в том, что она сама сегодня утром соизволила меня навестить и потребовала, чтобы я отдал ей эти письма. Вы не можете себе представить, с каким огорчением я исполнил ее волю. Конечно, не из-за писем, - многозначительно добавил он.
То, что он сказал, так смутило меня, что я даже не заметила, когда вышла та развязная горничная. Я не сомневалась, что он говорит правду. От Гальшки всего можно ожидать. Почему же она не предупредила меня? Ведь из-за нее я оказалась в ужасно фальшивом и досадном положении. Этот пан может подумать, будто я знала, что письма забрали, и все-таки пришла. Нужно было непременно это выяснить. С трудом овладев собой, я сказала:
- Ах, вот как! Прошу прощения. Я ничего об этом не знала. В конце концов, Гальшке некогда было меня предупредить, я сегодня совсем не была дома. Обедала в "Бристоле", а перед тем, как вы знаете, ездила на дальнюю прогулку. Так что я и в самом деле ничего об этом не знала и еще раз прошу прощения.
Я протянула руку к перчаткам и сумочке, но он решительно задержал меня.
- Нет, нет, подождите. Я знаю, что это произошло без вашего ведома. Даже имею довольно забавное доказательство.
- Имеете доказательство? - обрадовано спросила я.
- Ну да. Гальшка устроила мне ужасную сцену. Поскольку у меня мягкий характер и я боюсь сцен, то от страха чуть не выскочил из окна. И представьте себе, эта сцена была из-за вас.
- Как это из-за меня?!
- Вот так. Пришлось мне выслушать немало горьких упреков по поводу моей неделикатности. Потому что именно так определила Гальшка мою готовность отдать ее письма в чужие руки.
Я невольно покраснела.
- Ничего не понимаю. Я готова вам поклясться, что Гальшка сама меня просила, чтобы я взяла у вас эти письма. Она уверяла меня, что нет другого способа забрать их у вас. Можете ли вы мне поверить?
Он непринужденно рассмеялся.
- Да, я верю вам, очаровательная пани Ганка.
Он знает мое имя! А может, и фамилию. Наверное, та идиотка все выболтала! Вот попала я в историю! Я так разозлилась на нее, что готова была в свою очередь выложить о ней все. Пусть пан Тоннор знает, что она считала его шантажистом, что рассказывала о нем как о темной личности. Только благодаря своему сдержанному характеру я в последний момент прикусила язык.
- Откуда вы знаете мое имя? - спросила я.
- Его назвала в пылу ваша приятельница. Но вы не беспокойтесь, она ничего больше не говорила, - и он ласково заглянул мне в глаза.
- Вы можете дать слово?
- Хоть десять.
- Хотела бы вам верить… - вздохнула я. - Ведь вы понимаете, как мне обидно. Я предложила Гальшке свою помощь, когда она в этом нуждалась. А теперь вижу, что вы любите друг друга и что мое вмешательство в ваши дела было совершенно излишне.
Он встал и с весьма серьезным выражением лица взял меня за руку.
- Поверьте мне, что этот случай был, пожалуй, самым счастливым в моей жизни. И если я чувствую к Гальшке не любовь, потому что ее никогда не было, а только симпатию, то лишь потому, что она невольно дала мне возможность познакомиться с вами. - Он смотрел мне прямо в глаза и продолжал: - Я ничего о вас не знаю. Мы с вами перемолвились лишь несколькими словами, но и этого достаточно, чтобы убедиться, что встреча с вами будет важной вехой в моей жизни. Не знаю, захотите ли вы поддерживать наше знакомство. Не знаю, не посмотрите ли вы на меня с усмешкой после этой трагикомической истории. Не знаю, увижу ли я вас еще когда-нибудь. Но даже если с этой минуты между нами станет непреодолимая преграда, вы все равно останетесь в моей памяти на долгие-долгие годы.
Сосредоточенное выражение его лица, серьезные и грустные глаза, горячие ладони и низкий голос, в котором звучало глубокое чувство - все говорило о том, что он говорит правду, он искренен, что впечатление, которое я на него произвела, не поверхностное и не забудется быстро.
Вдруг он показался мне куда более близким, чем многие другие люди, которых я знала давно. Боже мой, как это странно! Ведь совершенно ясно, что я шла к нему как к незнакомому и даже враждебному человеку, и вдруг несколько этих его слов так все изменили.
О, теперь я еще больше уверилась: все, что рассказывала мне о нем Гальшка, было ложью. Вероятно, он немало для нее значит. В его поведении столько достоинства и деликатности. И никакого лицемерия.
- Я вовсе не собираюсь прекращать с вами знакомства, - ответила я. - По-моему, оно очень милое.
Он без слов взял мою руку и слегка, совсем слегка коснулся ее губами. Еще какую-то минутку он задумчиво смотрел на меня, затем улыбнулся и подал мне чашечку кофе, одновременно придвинув ко мне бокал с коньяком.
- Гальшка ввела меня в заблуждение, - начала я, но он тут же остановил меня.
- Не будем больше о ней говорить. Для меня она прошлое, а прошлое никогда не возвращается. - Он протянул ко мне свой бокал и добавил: - А теперь выпьем за будущее. Чтобы оно было хоть немного таким прекрасным, каким я себе его желаю.
- Себе? Вы эгоист.
- В данном случае нет, - возразил он. - Дело в том, что в данном случае я имею в виду будущее двух людей.
Он засмеялся так искренне и нежно, что и я не могла сдержать улыбки. Затем придвинулся ко мне и легонько, очень легонько, будто положив руку на спинку моего кресла, обнял меня. Я не могла отвести взгляд от его глаз…
В этом месте я считаю целесообразным прекратить описание п. Реновицкой как несущественное для дневника в целом. В то же время мне, как и читателям, кажется вещью нормальной, что во время того двухчасового визита п. Ганки к п. Роберту Тоннору между ними завязались так называемые "дружеские связи". Вместе с тем я убежден, что там не произошло ничего такого, что могло бы бросить тень на доброе имя п. Реновицкой, равно как и на безупречную репутацию джентльмена, которую, как она сама считает, вполне заслуживал п. Роберт Тоннор. Угрожающее и неопределенное положение, в котором оказалась автор дневника вследствие выявления первого брака своего мужа, делает для нас понятным, как нужна была ей настоящая дружба и сильное мужское плечо, на которое она могла бы опереться.
Вероятно, не один из читателей упрекнул бы п. Ганку в том, что она слишком легкомысленно отнеслась к трагедии собственного семейного очага, чрезмерно распыляет свое внимание на дела, которые не имеют непосредственной связи с приближающейся угрозой. По-моему, эти упреки незаслуженные. Пани Ганке едва минуло двадцать три года, и у нее была широкая, жаждущая новых впечатлений натура. Неторопливое следствие, которое вел ее дядя, не могло полностью заполнить время такой живой, импульсивной и активной особы. Если впоследствии окажется, что в выборе средств проявления своей активности она допустила какие-то ошибки, то это не значит, что такие же ошибки на ее месте не допустили бы сотни подобных ей женщин.
Поэтому, не бросая камни упреков, ограничимся признанием факта, что в то воскресенье между п. Ганкой Реновицкой и п. Робертом Тоннором завязалась дружба. Доказательством этого может быть то, что они наверняка выпили замечательный коньяк п. Тоннора на брудершафт, поскольку с этого дня п. Реновицкая в своем дневнике называет его просто Робертом. (Примечание Т. Д.-М.)
Я вернулась домой, потрясенная всем этим. К тому же выпила слишком много коньяка. Какой удивительный мир! Человек никогда не знает, что его ждет, что с ним может случиться. Вот если бы жизнь всегда радовала меня такими неожиданностями! Роберт просто замечательный!
У меня было еще два часа времени, и я немедленно взяла свою тетрадь, чтобы все это записать. Чтобы не пропустить ни малейшей детали этого дня. Заканчиваю. Звонит телефон. Вероятно, это Тото из "Бристоля". Всегда и везде я опаздываю.
Вторник
Весь вчерашний день не было ни минуты, чтобы взять в руки перо. Сейчас ночь. Вокруг полнейшая тишина. Розовый свет лампы падает на бумагу, оббитая мягкими драпировками спальня кажется мне тихим и безопасным пристанищем, где ничто мне не угрожает. Часы, тихо тикая, отсчитывают секунды. Наконец я могу сосредоточиться. Заглянуть в недавние события и в собственную душу.
Наконец я таки увидела ее!
Да. Потому что теперь уже нет ни малейшего сомнения, что это она. Зовут ее Элизабет Норман. В паспорте значится как жительница Бельгии, двадцати шести лет. Однако выглядит, по меньшей мере, на двадцать восемь. А я готова заложить голову, что ей все тридцать. Она красива, это трудно отрицать. Что касается ее возраста, дядя Альбин не ошибся. Зато его предсказания относительно ее внешности не оправдались. Она не блондинка, а рыжеватая шатенка. Глаза у нее не голубые, а зеленые. Ростом она не такая, как я, а значительно ниже и тоньше. Вот вам доказательство постоянства мужских вкусов! Бог знает, какими еще женщинами мог восхищаться Яцек. Теперь я уже ни во что не верю. Могли там быть и брюнетки, и рыжие, может, даже китаянки или негритянки. От мужчин можно ожидать чего угодно.
В первый момент, когда я ее увидела, мне показалось, что это та самая женщина, которую я встретила на лестнице у Роберта во время своего первого визита. Но, оказывается, я ошиблась. Во-первых, та была совсем рыжая, во-вторых, несколько выше, а в-третьих, сам Роберт на мой вопрос, знает ли он мисс Элизабет Норман, ответил, что никогда не слышал о такой. Он даже удивился, откуда я взяла это имя. Я очень доверяю Роберту и охотно рассказала бы ему обо всем. Ясно, что такой сообразительный человек, как он, нашел бы выход из положения. Сумел бы что-то мне посоветовать, каким-то образом помочь. Но, к сожалению, я торжественно пообещала дяде не доверяться никому ни словом. В конце концов, если дядя считает, что нужно молчать, то, наверное, он прав. Надо положиться на его опыт.
Удивил он меня своим опытом. Ведь благодаря ему открылось то, что открылось. Но расскажу обо всем по порядку.
Когда в воскресенье вечером мы с Тото и его кузеном Лобоневским проходили через вестибюль "Бристоля", я увидела дядю, внимательно читающего газету. Он был в смокинге. Кстати, он единственный человек, который в смокинге не похож на официанта. Во время ужина меня вызвали к телефону. Конечно, это был не телефон, а дядя. Не теряя времени на лишние разговоры, он показал мне полоску почтовой бумаги.
- Узнаешь этот почерк? - спросил он.
Я сразу его узнала. Это был ее почерк. Я бы узнала его даже в аду. Оказывается, дядя дал хорошие чаевые горничной, убиравшей номер панны Норман, чтобы она получила хоть клочок бумаги исписанный англичанкой. На отрывке можно было прочесть слова: "… nd I now in War …"
Как видно, это должно было означать: "и я теперь в Варшаве". В конце концов, и бумага была та же.
- А теперь, - спросил дядя, - хочешь ее увидеть?
- Где она? - забеспокоилась я.
- Сидит в ресторане. Маленький столик за второй колонной. Она одна, одета в темно-зеленое платье и горжетку из серебристых лис.
- Она красивая? - спросила я.
Дядя блеснул моноклем и сказал:
- First class. (Первый сорт (англ.).)
Я была неприятно поражена и подумала, что дядя преувеличивает. Но он добавил:
- Опомнись, детка, и не вздумай гримасничать. Постарайся обращать на нее как можно меньше внимания. А то все испортишь. Нельзя чтобы она заметила, что ты к ней присматриваешься. Подумай сама: ей достаточно узнать у официанта твою фамилию. А тебя здесь знают очень хорошо.
Я торжественно поклялась дяде, что буду держать себя в руках. И за весь ужин лишь три или, может, четыре раза посмотрела в ее сторону. Больше не могла, потому что сидела к ней спиной. Зато Лобоневский откровенно ел ее глазами. Но недолго, потому что, поужинав, она сразу же вышла. Что я могу о ней сказать? Она изящная, имеет хорошую фигуру. Походка у нее тоже красивая. Одета первоклассно, хотя модель ее платья скорее напоминает Вену, чем Париж.
На протяжении всего ужина Тото надоедал мне вопросами, что со мной и как я себя чувствую. Ох, эти мужчины! Им и в голову не приходит, что в женской душе может бушевать целый океан чувств. Если бы они читали Налковскую, то поняли бы, что в нас творится. Я уже не говорю о Тото, который, кроме "Всадника и коневода", не возьмет в руки печатного издания. И если даже такие, как мой Яцек, зевают, читая "Богумила и Барбару", то это действительно немыслимо. Они глубокомысленно заявляют, что женщины непостижимые загадки. Они неспособны нас понять, а когда имеют возможность узнать о нас побольше из женской литературы, то предпочитают играть в бридж. Интересно, что думает об этом Роберт. Надо будет поговорить с ним на эту тему.
Вернувшись домой, я даже позвонила ему, но никто не ответил. Правда, было уже два часа ночи. Он мог спать и выключить телефон. Это даже хорошо, что он так делает. Женщины, видимо, не дают ему покоя, названивая за полночь.
Поскольку утром тетя Магдалена принялась убирать в квартире, мне пришлось назначить дяде свидание в небольшой кондитерской на углу. Я могу встречаться с ним там совершенно спокойно, потому что никто из общества в такие кондитерские не заглядывает.
Дядя был доволен собой. Оказалось, что ночью ему хорошо шла карта, а кроме того, он собрал дальнейшие сведения о той женщине?
Он видел собственными глазами ее паспорт. Узнал, что она очень редко выходит из отеля, не посылает, по крайней мере через прислугу, никаких писем и что приехала из Вены. (Об этом я и сама догадалась по ее платью. Мой глаз никогда мне не изменяет).
- Что же дальше? - спросила я дядю.
- Будет нелегко, - начал он, - так как теперь придется идти двумя путями. Прежде всего, следует обратиться в какую-нибудь бельгийскую розыскную контору или детективное бюро. Сейчас я объясню тебе, детка, почему это важно. Дело в том, что мисс Элизабет Норман не представляется мне обычной, ординарной особой, каких можно встретить тысячи.
- Почему это? - сказала я. - Не потому ли, что крашена в рыжий цвет?
Он улыбнулся и покачал головой.
- Нет, дорогая, не потому. Вот подумай сама: оставит ли нормальная девушка своего мужа сразу после свадьбы, ни словом ничего не объяснив? Может ли нормальная девушка много лет подряд не давать о себе знать, а впоследствии появиться, разыскать мужа, удачно женившегося второй раз, и требовать от него, чтобы он вернулся к своему первому семейному очагу? Нет, милая. Так обыкновенные панны себя не ведут. А чем отличаются обыкновенные от необыкновенных? Да тем, что необыкновенные имеют и необычную жизнь.
- Ага, - догадалась я. - Вы, дядюшка, думаете, что через розыскное бюро мы узнаем об этой женщине нечто такое, что ее компрометировало бы?