Со времени памятного спектакля она прикомандировала к себе для особых услуг Макса де Лома. Неожиданно покинутый Понеттой, влюбившейся в Сашу Волана после его триумфа на Изеэрских гонках, Макс охотно поддерживал связь с д'Энтрайгом. Маркиз, поглощенный своей скаковой конюшней и тренировкой жокеев, наслаждался приданым, а Макс - его женой. Мадам Жакэ со времени получения премии Жорж Сайд приютила его и готовила ему на своих четвергах премию "Романа" (30.000 франков от Французской Академии - в ответ на премию Бальзака в 20.000 франков). Прозвучали последние такты джимми. Пары расходились. Мишель навела свой лорнет на Монику.
- Все-таки это правда - удивительный у Моники характер!.. А кто с ней за кавалера? Что за тип?
- Да это Никетта, - воскликнул узнавший ее Макс де Лом.
- Как, однако, меняют крашеные волосы.
- Они все еще вместе? - изумилась Елена Сюз.
Она с любопытством рассматривала Монику Лербье, декораторшу, и ее пресловутую подругу Никетту, в течение тридцати лет знаменитую звезду мюзик-холлов.
Париж был помешан на ее гортанном голосе, безупречных ногах и остром языке, всегда облизывающем углы крупных губ. Уродина со вздернутым носом… Только глаза, как карбункулы…
- Они не очень-то стесняются, что и говорить, - сказал Макс де Лом.
Никетта и Моника уселись за столиком, как влюбленные. Подруга нежно накинула на шею Моники свой меховой палантин.
- Как трогательно! - съязвила Елена Сюз.
- Не воспламеняйтесь, Сюзонн! - захохотала Мишель. - Место занято.
Елена Сюз, лесбиянка, недовольно пожала плечами. Она никак не могла простить Монике, что та отклонила ее домогательства, переданные через Жинетту Морен. Это было давно, Жинетта тогда еще только считалась невестой министра в кабинете Пэрту.
Жинетта!.. Елене Сюз припомнились ее воркующие поцелуи. Это было во время милых вечеринок у Аники Горбони. Жинетта по крайней мере не строила из себя недотрогу, как эта святоша Моника…
Елена Сюз вместе с остальными охотно приняла на веру все сплетни о Монике.
- Виньерэ накрыл свою невесту в отеле с каким-то румынским коммерсантом, от которого она забеременела. Родители ее выгнали; тетка с горя покончила с собой.
Увидев сегодня их бывшую приятельницу снова в полном блеске, снова в водовороте парижской жизни, Макс де Лом и Мишель д'Энтрайг, забыв свое недавнее презрение, мило ей улыбались, а Елена Сюз даже изрекла:
- В конце концов она вольна делать, что хочет, с талантом и с деньгами можно все себе позволить…
Безжалостно отвергнутая всеми однажды, Моника вновь появилась на горизонте год спустя после своего исчезновения и открыла на улице Боэти магазин антиквариата. Случайно встреченный после реализации небольшого состояния тетки (150.000 франков сбережений и столько же за проданный пансион) Пьер де Сузэ указал ей на профессию, которой сам занимался. В дни отвращения к жизни она нашла в нем одновременно и преданного, бескорыстного помощника, и руководителя. Элегантные карточки-рекламки известили прежних знакомых о возрождении Моники Лербье в магазине "Синий репейник".
Но свет ее еще не принимал. Не видя никого, кроме мадам Амбра, по воскресеньям, Моника переживала черные дни. Застой в делах еще более обострял ее неврастению. Целые недели она проводила в тоске, не разговаривая ни с кем, кроме случайных покупателей. Они торговались долго и туго раскошеливались. Средства, израсходованные почти полностью на оборудование дела, таяли так быстро, что она впадала в отчаяние, предвидя близкий крах.
Но Пьер де Сузэ пользовался в обществе огромным авторитетом и как антиквар-любитель, и как декоратор. Видя, что его обычные клиенты скупятся, он в один прекрасный день напустил на Монику Никетту, и сейчас же улица Боэти наполнилась артистами и космополитами. Магазин мадемуазель Лербье стал входить в моду.
Успех возродил Монику и заставил ее забыть свою отверженность. Поднялась новая волна и окончательно смыла старые сплетни.
Никетта почувствовала на себе, как укус мухи, внимательный взгляд Елены Сюз.
- Что это она так уставилась на нас? Посмотри… там, в ложе налево!
Моника посмотрела и презрительно ответила:
- Старая знакомая…
Она назвала сидевших в ложе. В то же время Елена Сюз жестом поздоровалась с ней, изобразив радостное удивление. Моника ответила холодным кивком. С полным безразличием она измерила в уме пройденный в прошлом путь. В первый раз она столкнулась сейчас с призраками былого. Свидетели ее внутренних переживаний, они взволновали ее так мало, точно она рассталась с ними вчера. По этому признаку она почувствовала, что рана начала заживать… Месяц тому назад она видела на генеральной репетиции свою соперницу Клео и не ощутила ничего, кроме холодного любопытства.
Единственные существа, встреча с которыми еще могла заставить ее страдать, - это были родители и Виньерэ, хотя воспоминания об ужасных днях ее мучили все реже и реже. Со своими она упрямо избегала всякого сближения, несмотря на приглашения, которые г-жа Лербье за последние месяцы ей не раз посылала: Моника с именем начинала что-то стоить… Оркестр, заигравший "Скотишь экспаньоль", отвлек Никетту от досадных мыслей. Обняв рукой талию Моники, которая покорялась ей, как сомнамбула, она болтала во время танца:
- Елена Сюз… Подожди-ка! Я слыхала о ней от одного типа, который курил у Аники. Два года тому назад, в сочельник, они такую оргию закатили в ее ателье! Да, твоя Сюз девица, которой пальца в рот не клади. Она с тех пор успела подцепить в мужья министра… Но в тот день дамы развлекались одни. Впрочем, там присутствовал один журналист, который все это видел. Постой, да ты его прекрасно знаешь! Тот, что устраивал школы рукоделия, блондин, рот сердечком…
- Меркер?
- Он самый. Я помню, что в его фамилии было "кер" - "сердце", если можно так выразиться… Милое общество!
- А наше?
- По крайней мере оно хоть не скрывает своих пороков. Гнилое сверху, здоровое внутри. Так лучше. А эти - лицемеры!
Не переставая болтать, она управляла гибким и покорным телом Моники. В каком-то забытьи Моника отдавалась властному ритму танца. Неугасимый огонь горел в жилах этой пятидесятилетней женщины, так удивительно сохранившейся благодаря гимнастике и гидротерапии и так искусно подкрашенной, что ни в жизни, ни на сцене ей нельзя было дать больше тридцати пяти лет. Мужчины и женщины - все возбуждали ее, известную всему Парижу, похоть. Но, несмотря на это, она пятнадцать лет подряд жила с одним артистом легкого жанра, воспитав его в своем вкусе, и только шесть месяцев назад бросила его ради Моники.
Эта длительная связь, впрочем, не служила для нее препятствием ни к грешкам с другим полом, ни к делам…
Не заботясь об общественном мнении, Моника подчинялась ее властному характеру.
Добро, зло - пустые слова! Звон глупых бубенцов! Так случилось! К этому Монику привели ее занятия и случай, а бесчувственная душа не воспротивилась… Несмотря на кажущееся выздоровление, она все еще оставалась точно больная под анестезией на операционном столе.
С полузакрытыми глазами Моника впивала опьянение танца. Первые ласки Никетты пробудили в ней чувственность, скомканную в самый момент зарождения, но оставившую неприкосновенной сентиментальность прежних дней, хотя она и считала свою душу мертвой.
По этой аналогии ей нравилась проникновенная поэзия бедного поэта Сэра, погибшего на войне. Она понимала его нежную душу.
Но слишком много оставалось в ней здоровых жизненных сил, и они пробивались наружу то в той, то в другой форме. Итак, развлечения разного рода мало-помалу пробудили сладострастие. Летящие мгновения, по существу не удовлетворяющие… Но все равно!.. [Эти поцелуи, где нежность сплеталась с новизной ощущения, не внушали ей отвращения. Из-под маски утешения выявлялся понемногу лик наслаждения. Моника была благодарна Никетте за то, что та проявила второе лишь после первого и только постепенно от дружеской нежности перешла к страстной влюбленности.]
Моника кружилась с затуманенным взором. Их тела так тесно сплетались, что, сжав ногами колено Никетты, она чувствовала через него весь ритм танго. Какой-то аргентинец, поравнявшись с ними, иронически прищурился: "Ого!.."
Никетта расхохоталась:
- Что! И без вас дело обходится!
Моника согласилась кивком головы. Но это привычное наслаждение их близости уже не удовлетворяло ее. Манил мир новых чувств… Мужчины… После первого отвращения и злобы она стала думать о них снова. Но смотрела на них под тем же углом зрения, как молодой человек смотрит на проституток: с полным душевным равнодушием, но с любопытством, в котором, в силу овладевшей ею духовной инертности, она еще пока сама себе не признавалась, но которого не старалась подавить. И если на глаза попадался кто-нибудь, не бывший априори ей неприятным, то… кто знает!..
- Ого! - сказала Никетта, взглянув на часы-браслет, когда они сели. - Уже десять, а мой скетч идет в одиннадцать… Бежим?
- Еще рано, красота моя! - ответила Моника.
Казино было дверь в дверь с дансингом.
- Ровно столько, чтобы переодеться… Ты идешь?
Но Монике не хотелось сегодня торчать, как всегда, в тесных уборных в обществе камеристки, где даже духи Никетты не заглушали запаха соседнего клозета.
- Я приду потом!
- Ты, кажется, собираешься наставить мне рога?
Никетта угрожающе искала глазами Елену Сюз в ее ложе. Но ложа уже опустела. Уловка - свидание в другом месте?
- У вас назначено свидание, а? - спросила она подозрительно.
Монику это предположение так насмешило, что она воскликнула с улыбкой:
- Потом узнаешь!
- Ну, поймаю я тебя!.. А, Бриско, здравствуйте!
- Здравствуйте, королева!
Никетта пожала руку знаменитому комику. Они были знакомы целую вечность. Ступень за ступенью на одних и тех же подмостках всходила звезда их славы. Моника ценила талант Бриско и его добродушный юмор, скрытый под внешностью злодея.
- Ты, значит, не играешь сегодня? - спросила Никетта. - А обозрение?
- Репетиция световых эффектов…
- Тогда ты присмотришь за этой девочкой, ей хочется еще потанцевать… И вы оба зайдете за мной в казино после моего скетча. Хорошо?.. Потом отправимся куда-нибудь ужинать.
Бриско взял под козырек, и Никетта ушла успокоенная…
Заказав виски с содовой, он уселся на ее теплый еще стул.
- Слушайте-ка, - сказал он, подмигнув, - проходя днем по улице Боэти, я видел вашу декорацию для студии - бирюзовую с оранжевым. Шикарно!
- Правда? Почему же вы не зашли?
- Нельзя было… Преследовал одну американку… Знаете, совсем ваш жанр! Розовая, волосы, как смола, а какие жемчуга! До колен!
- Вы сделали то же самое, что делаю я?
Он оценил остроумие.
- Плутовка! Никетта, я вижу, с вами не скучает…
- А вы?
- Я тоже. Нужно быть болваном, чтобы скучать на этом свете.
Коротко и хорошо.
И добавил двусмысленно:
- К вашим услугам!
- Спасибо, не нуждаюсь. Сохраните это для американки.
- Это уже конченное дело. Для другой разве?
- Да неужели так? С первого взгляда?
Он сознался.
- Нет. Она меня знала раньше…
- Тогда все понятно.
Моника никогда не могла разгадать этого своеобразного престижа шутов, иногда самых уродливых. По какому влечению женщины выбирали их? Она внимательно вгляделась в Бриско и удивилась, что он не внушает ей ни малейшего отвращения. От него веяло деревенским здоровьем. Из-под полуопущенных век блестел плутовато-нежный взор.
Он заворчал:
- Ну вот. Смейтесь надо мной. А я только что хотел сказать вам комплимент. Мысль, которая мне пришла в голову при взгляде на вашу бирюзовую штуку… Мой друг Эдгар Лэр…
- Комик?
- Да. Он выступает в одной из пьес Перфейля. Нужны две декорации, если бы вы захотели, я мог бы поговорить с ним.
- Серьезно?
- Хотите? Идет!
- Спасибо.
- Ну! Чего там! Между товарищами…
Он посмотрел на нее и, потребовав еще виски с содовой, сказал:
- А ведь правда, что вы не похожи на других. Прежде всего аппетитная… приятно рискнуть. А потом у вас манера говорить и действовать - прямолинейная, честная, вы всегда и поступаете по-своему, правда? Но с вами - это совсем другое, чем с американкой. Придется остаться товарищами…
Первые такты танго, как нити, протягивались по зале.
Он встал.
- Идемте. Чтобы позлить Никетту.
- Но, Бриско, я совершенно не желаю подражать американке… Ну! Вы! Рукам воли не давать! Почему Никетте об этом и не знать? Прежде всего мы не венчаны. А если бы и были, тогда тем более необходима откровенность.
Она машинально положила одну руку в руку Бриско, а другую ему на плечо. Он осторожно сжал ее стройную талию, изгибающуюся в такт ритма [и чувствовал на своей груди теплоту ее упругих молодых грудей.]
Очень часто со времени своей связи с Никеттой Моника танцевала с мужчинами. Это были единственные партнеры, дозволенные ей, за исключением нескольких испытанных подруг. Ревность Никетты забавляла Монику и казалась ей истинным выражением любви - признаком глубокого чувства.
Она нисколько не обижалась на это постоянное наблюдение, и оно не могло быть оскорбительным при взаимной любви. Единственной случайностью, которой не предусмотрела Никетта, уверенная в безопасности мужчин, было то, что от постоянных соприкосновений с ними в Монике мог неожиданно возникнуть электрический ток. Сотни раз Моника кружилась в объятиях очаровательных кавалеров и только испытывала невинную радость танцующего ребенка. Но в этом водовороте движений, звуков, света, при этом неодолимом опьянении, которое действовало даже на самых холодных и выдержанных людей, в острой и разгоряченной атмосфере неизбежно должен прийти роковой час - момент слияния желаний.
И Бриско невольно нарушил ход вещей. Он не придавал никакого значения своим недавним шуткам. Но в ритмических движениях танца, в колебаниях их слившихся тел то вперед, то назад, в этом откровенном подобии любовной ласки Моника ощутила всем телом, как и ее партнер, сначала незаметное и потом все более и более сливающееся возбуждение и чуть не разомкнула объятий. [Под легким покровом одежды кровь кипела в них обоих. Ее охватила истома. Она закрыла глаза и еще теснее прижалась к Бриско. Они извивались, сплетаясь руками. Их пальцы сомкнулись, ладони прижались к ладоням, мечта обладания охватила обоих. Он принял сначала непринужденный вид, но, почувствовав, что она отдается без сопротивления, еще теснее прижал к бедрам дрожащее тело. Его сводило с ума ощущение пробегающей ласки от плеча к шее. Они оплетали друг друга, раскачиваясь в воображаемом приливе и отливе, медленно повторяя все движения естественного слияния.] Музыка оборвалась. Их руки разжались. Они смотрели друг на друга с изумлением, точно вернувшись из далекого путешествия, точно встретившись после долгой разлуки.
Он был слишком умен и ни малейшим намеком не подчеркнул охватившего их на миг безумия.
Привыкший изображать переживания, которых он не испытывал, Бриско только подумал, что на этот раз игра не уступала жизни. При мысли, что Никетта обманута, его глаза загорелись веселым огнем. Простота Моники окончательно привела его в чувство. Она сказала:
- Вы очень хорошо танцуете. Пойдемте еще!
Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, Моника отдавалась наслаждению без тени ложного стыда. "В конце концов это не более как гимнастическое упражнение… Но даже очень приятное! Я не знала!"
На другой день в "Синем репейнике" она равнодушно слушала Эдгара Лэра.
Приведенный сюда Бриско, он самостоятельно уточнял Детали декораций, к большому изумлению Клэр. Это была мадемуазель Чербалиева, старшая продавщица Моники. Молодая девушка из аристократической русской семьи.
Выброшенная за борт революционным шквалом, она играла из-за куска хлеба в синематографе и теперь была счастлива в новом своем убежище.
- Первую комнату, где зарождается любовь, я представляю себе обтянутой материей цвета раздавленного майского жука. Крупные складки… ничего больше. Преддверие рая… Мебели немного… Кушетка Рекамье и этажерка черного лака. И подушки, подушки, подушки…
Никетта стиль модерн одобряла. Бриско мало интересовался этим вопросом и рассеянно стучал концом трости по животу индусской бронзовой статуэтки.
- А! - заревел Эдгар Лэр в порыве нахлынувшего бешенства. - Довольно! Ты мне действуешь на нервы!..
Стекла задрожали от этого окрика. Он снял широкополую фетровую шляпу, закрывающую его гениальный лоб, бросил ее на кресло и отер пот маленьким зеленым шелковым платочком, свисавшим из кармана пиджака. Его крупный череп возвышался над бульдожьим морщинистым лицом, со сплющенным носом и отвислыми губами.
"Он сумасшедший, этот господин", подумала Моника. Артист продолжал теперь спокойным голосом:
- Во второй - любовь уже разгорелась… Страсть!.. Красное, красное и золото! Кровь, кровь! Гамма красных цветов. Самых ярких, самых кричащих. Вот!..
Моника едва сдерживала смех.
- Ваши указания превосходны. Я представляю себе… а мебель?
- Никакой мебели, ковры и подушки, подушки, подушки…
Клэр, делавшая отметки карандашом, воскликнула:
- Восхитительно!
Эдгар Лэр с достоинством поклонился и, обращаясь к Монике, сказал:
- Вы поняли? Образцы через три дня…
- Я приложу все старания.
Он небрежно проговорил, оглядывая помещение:
- У вас есть талант! И после того как вы поработаете со мной…
Широким жестом он показал блестящее будущее, которое ее ожидало, и надел шляпу с гордостью испанского гранда. Потом, обращаясь к Бриско, сказал:
- Идем, старина? Честь имею! - и величественно удалился.
Моника подняла глаза к небу, а Никетта воскликнула:
- Хорош каналья!
- В своем роде!
Никетта остроумно издевалась над ним.
- Какая заносчивость!.. Подожди, я его сейчас изображу: "Господа, император!" Он входит, развязывает свое кашне - можно подумать, что снимает шейный орден. Он взбирается на сцену… Бух! - все актеры падают ниц… Потому что в сравнении с ним Антуан Жемье, Гитри - это статисты… Ах! Он взревел! Декорации дрожат, автор падает в обморок!.. А было бы забавно, если бы он играл в мюзик-холле… Но Бриско заткнул бы его за пояс…
- Бриско очень мил! - тихо заметила Моника.
Она была ему благодарна за посредничество. Пьеса Перфейля в хорошей постановке послужит полезной рекламой. Во всяком случае, интересная работа. Она с удовольствием представляла себе конец вечера в Приэре за бутылкой шампанского и несколькими дюжинами устриц.
Две звезды по просьбе публики медленно проплыли в старинном вальсе. Никогда еще ресторан не видел подобного энтузиазма. Иностранцы, стоя на стульях, аплодировали парижской славе, затмевающей все международные знаменитости. Моника, смеясь, созналась Никетте в своей измене, но та только рассмеялась. Окунув палец в стакан Бриско, несколькими каплями вина она помочила за ушами. И с небрежной беспечностью шутливо благословила их, прибавив:
- Но если ты сойдешься с твоей мадам Сюз, я тебя задушу.
- Не беспокойся, ни с Еленой, ни с Бриско.