- Ты должен это знать. Кингсли позвонил и отправил меня в Йорк, в твой бывший университет. С парнем, который должен был учить ту литературно-писательскую группу первокурсников, случился сердечный приступ. Его нужно было заменить. Я была единственным писателем, которого они могли получить в такой короткий срок. Боже, это было чертовски ужасное утро. Перепалка с Кингсли о работе, перепалка с Гриффином о том, что я никогда не позволю ему доминировать надо мной, наполовину больная от парочки стопок крепкого алкоголя прошлой ночью, а затем мой бывший редактор с Либретто прислала мне семнадцать страниц изменений по моей книге. Семнадцать долбаных страниц. Я сказала ей, что она меня перепутала с Норой Робертс, я писала порнографию. У меня были мои шесть жестких трахов в книге. Пусть примет это или бросит. Плохой день. Очень плохой день. Все, что я хотела в тот день все, что я отчаянно, охренеть как, хотела, был Сорен. Я болела им. Он бы сделал так, что все плохое исчезло. Если бы я была его, в то утро, он вселил бы благоговейный страх в Гриффина, сказал Кингсли, чтобы тот нашел кого-нибудь другого, сказал бы мне заткнуться и делать то, что говорит мой редактор, и тогда он бы раздел меня догола, положил в постель, прижался своим красивым голым телом к моему, и держал меня, пока я не уснула бы и снова проснулась человеком.
- Я не хочу этого слышать. Я не…
- Уесли, просто слушай. День, когда я встретила тебя, начался ужасно. Так ужасно, что я хотела было отказаться от жизни, что я строила для себя, и вернуться к Сорену, и жить у его ног. Ты думаешь, что он ужасный и опасный. Правда в том, что мне никогда не было безопаснее, чем, когда я была с ним. И когда я ушла от него, было страшно и становилось паршивее, сложнее. В какие-то дни мне нравилось работать на Кингсли. В другие, меня едва ли не рвало в своей машине после сеанса с клиентом, который заплатил мне за то, что не следует делать, ни по любви, ни за деньги. Я была готова сделать это, вернуться к Сорену. Я собиралась позвонить ему в тот день. Я бы пошла в твою аудиторию и посмотрела на тот дурацкий класс, подняла бы всех на уши в надежде, что они покажут мне на дверь, а затем я собиралась позвонить ему и спросить, могу ли я встретиться с ним в приходе. И оказавшись там, я бы отдала ему свой ошейник, встала на колени и умоляла его принять меня обратно. Таков был план. И это бы произошло. В этом нет сомнений. Если бы не одна вещь.
Уесли оторвал взгляд от ночного неба и посмотрел на нее.
- Какая? - прошептал он.
Нора улыбнулась.
- Я увидела тебя.
Наконец, Нора утихомирила Уесли.
- Я увидела тебя, моего Уесли. И я просто забыла. Забыла, что я собиралась вернуться к нему. Совершенно вылетело из головы. И весь день, после того первого занятия, все, о чем я могла думать, был ты. Те твои большие карие глаза и та улыбка, и то, как ты смотрел на меня, как будто… как…
- Как будто я никогда не видел ничего подобного раньше и не думал, что когда-нибудь снова увижу, поэтому я лучше не буду отрывать глаз от тебя ни на секунду.
- Да. - Нора вздохнула. - Точно так. И я даже не вспомнила на следующий день, что хотела вернуться к Сорену. И на следующий тоже. У меня был ты. Помнишь все те наши перекусы в кафетерии в Йорке? Все те взгляды на нас?
- Они не могли поверить, что я обедал с моей горячей преподавательницей по литературе и приносил с собой Библию.
- Хорошие обсуждения у нас были. Я до сих пор жалею, что не приобщила тебя к теологии освобождения* (Прим.: Христианская школа теологии, в особенности в Римско-католической церкви).
- Я чересчур Методист* (Прим.: Методистская церковь - протестантская церковь, главным образом в США, Великобритании. Методисты проповедуют религиозное смирение и кротость).
К сожалению.
Нора рассмеялась. Затем ее смех поблек и умер.
- Ты сказал, что думал, будто должен уехать из Йорка. Ты до смерти напугал меня. Вот почему я попросила тебя переехать.
- Я сказал это, просто надеясь, что ты скажешь что-то типа того, что будешь скучать по мне. Приближались зимние каникулы. Я просто хотел узнать твой номер телефона.
- Ну, ты его получил, а затем кое-что еще.
- Больше, чем я когда-либо мечтал получить.
- Но все же недостаточно?
Нора встретилась с ним взглядом и попыталась улыбнуться.
Уесли прикоснулся лбом к ее лбу на мили секунду.
- Это, должно быть, один из тех вопросов, которые тебе не стоило задавать.
- Уес, я… - и ничего. Больше ничего не прозвучало. Никакие слова не могли затянуть рану, которую она нанесла его сердцу.
- Я иду спать, - сказал Уесли, отступая от нее подальше. - Уже поздно. Прости, что привез тебя сюда. Нам было лучше остаться где-нибудь на севере. Я просто хотел, чтобы ты увидела мой мир. Но он не так хорош, как я думал.
- Ты здесь. И это делает эту местность прекрасной.
Уесли промолчал и снова обратил взгляд к ночному небу.
Нора протянула руку, чтобы коснуться его руки и остановилась. Забавно, в течение этих пятнадцати месяцев порознь, она чувствовала себя ближе к нему, чем ощущала сейчас, в полуметре от него.
Она сделала шаг назад. Затем другой. Завтра… завтра будет лучше. Сегодня ночью они поспят и очистят мысли, если смогут.
Три дня и Нора должна была признать, что между ними никогда не будет того, что они имели раньше.
- Нора?
Она обернулась. Уесли посмотрел на нее со всей силой своего взгляда. Его глаза горели ярко, как свечи в беседке.
- Что такое, Уес?
- Я должен ненавидеть тебя… но я не чувствую этого.
Нора распознала этот взгляд. Она видела его в глазах десятков мужчин - накал, голод, потребность... Но никогда он не сиял так сладко, так ярко и так красиво. Нет, никогда между ними не будет как прежде. Но все могло быть лучше. На протяжении трех лет Уесли любил и хотел ее. Он даже сберег себя для нее. Три года… она не заставит его ждать ни дня дольше.
Глава 22
Север
Прошлое
Прошел один день. Два дня. К третьему дню Кингсли думал, что умрет, если Сорен не предпримет каких-либо действий. Он впервые оказался в подобной ситуации. Как правило, это он всегда был преследователем, соблазнителем. Он выбирал девушку и делал по отношению к ней надлежащие ходы, и когда он приглашал ее в свою спальню и говорил ей расставить ноги, она делала именно так, как ей велели. Всегда. Всенепременно. Затем он отпускал ее и оставлял у телефона в ожидании его последующего вызова.
Теперь ждал он, говоря себе: "Сегодня, это случится сегодня". Но этого не случалось ни сегодня. Ни завтра. Кингсли никогда не был более благодарен тому факту, что в ванных комнатах в общежитии у старших мальчиков были двери, которые запирались. Он проводил там больше времени, чем обычно, и не из соображений гигиены или по причине желудочно-кишечных расстройств. Эта пытка, это ужасное ожидание что Сорен найдет его, удерживало Кингсли в постоянном состоянии нервного возбуждения. Он кончил, почувствовав стеснение в животе, боль в спине, напряжение в бедрах... Ничто не могло облегчить эту потребность, кроме ночи с Сореном. Ночи, которая, казалось, никогда не наступит.
Через неделю по возвращении в школу, Кингсли решил, что Сорен издевается над ним. Той ночью в лесу было насилие, и ничего более. Не похоть, не любовь, а простое насилие. Это значило все для Кингсли и ничего для Сорена. По крайней мере, это то, что он говорил себе, или пытался говорить. Если бы он все еще был Стернсом, а не Сореном, Кингсли может быть поверил, что та ночь ничего не значила. Но сейчас он знал имя Сорена и он ощущал его силу. Поэтому он продолжал разгуливать с тяжелыми, как свинец яйцами, с болью в животе, с ноющим сердцем.
В ночь пятницы Кинг не мог заснуть. Физический дискомфорт тускнел перед душевными муками желания Сорена и ожидания Сорена и отсутствия любых знаков от Сорена.
В какой-то момент Кингсли задремал, ему снился дом и кровать в огне, и проснулся он только когда пламя начало лизать его ноги. Его глаза распахнулись, и он сел в постели, тяжело дыша. Поднеся руку ко лбу, он почувствовал, что пот пропитал его кожу. Он провел пальцами по своим длинным, влажным волосам.
Чашка холодной воды появилась у его губ и Кингсли с жадностью выпил ее. Подождите. Вода? Кингсли чуть не подавился, но его рот накрыла рука и заглушила кашель.
- Ты болен?
Кингсли больше почувствовал шепот, нежели услышал.
Он покачал головой, и рука медленно отодвинулась от его рта.
- Merci, - сказал он. - Не болен. Просто плохой сон.
Постель слегка прогнулась, глаза Кингсли быстро привыкли к темноте. Сорен сидел на краю кровати, держа теперь пустой стакан.
Кинг моргнул, не совсем уверенный, что он не спал. Сорен на его кровати посреди ночи. Он мечтал об этом. Грезы наяву, но все еще мечты.
Он никогда не видел Сорена так небрежно одетым раньше. Тот был в одних штанах и белой оксфордской рубашке с расстегнутым воротом. Ни галстука. Ни жилета. Ни пиджака. Ни даже обуви.
Без обуви? Кингсли посмотрел на босые ноги Сорена. Тишина. Он не надел обуви, поэтому он мог двигаться по коридорам в тишине. Хорошая мысль. Кингсли запомнит это.
- Что ты здесь делаешь? – спросил он на французском.
Если вдруг кто-то из мальчиков проснется и услышит их разговор, по крайней мере, он не поймет, о чем они говорят.
Сорен не ответил. Но никаких слов не нужно было, не при таком выражении его глаз. Уже несколько дней Кингсли жил на грани паники при одной мысли о еще одной ночи с Сореном – или еще хуже, что у него никогда не будет еще одной ночи с ним. Но теперь, когда Сорен сидел на его постели, готовый взять его, Кингсли совершенно успокоился. Его сердцебиение замедлилось, дыхание восстановилось.
Куда угодно… он бы последовал за Сореном куда угодно. И что угодно… он сделал бы что угодно, что попросил Сорен.
Сорен встал и подошел к двери. Потянувшись под кровать, Кингсли схватил свою футболку и небольшой рюкзак с вещами.
Когда они покидали комнату, Кинг огляделся, чтобы убедиться, что все его товарищи по-прежнему спали. При его таланте к обману, он не мог придумать правдивое объяснение, почему они с Сореном пробирались тайком посреди ночи вместе.
В тишине они проскользнули через общежитие, плитка пола была прохладной и гладкой под босыми ногами Кингсли. Он шел за Сореном, а не рядом с ним. Сорен не сказал ему делать так, на словах, но властная природа его позы требовала от Кинга идти позади, и что-то внутри него торжествовало принятием меньшей роли. Он напрягся, когда они подошли к двери сада. Сорен открыл ее для них, и Кингсли опустил голову в знак благодарности, проходя мимо. Дверь за ними закрылась. Они были одни снаружи под Богом и всеми звездами.
- Куда мы идем? - спросил Кингсли, пока они осторожно ступали по прохладной, росистой траве.
К счастью, сентябрь в штате Мэн был еще достаточно теплым - замерзнут только пальцы. Кингсли вдохнул запах ночи и попытался запомнить запахи в воздухе. Сосна… так много сосны. Трудно различить что-то, кроме сосны. Но он мог распознать следы океана не так далеко, и далекого дыма от чьего-то костра. Этот красивый парфюм, парящий в ночи, он будет помнить всегда. Он говорил это себе, следуя за Сореном к опушке леса и вниз по протоптанной дорожке.
- Здесь есть место, куда я хожу иногда читать. Там ты будешь в безопасности.
- Ты беспокоишься о моей безопасности?
Кингсли чуть не рассмеялся. Сорен замолчал и обернулся.
- Конечно, беспокоюсь, - сказал он, и снова начал идти. – За ту ночь… я не буду извиняться.
- Я не хочу, чтобы ты извинялся.
- Я хочу… мне сложно объяснить, чего я хочу.
- Можешь попробовать?
Сорен выдохнул и Кингсли поморщился. Ему действительно было все равно, почему Сорен хотел того, что делал с ним, до тех пор, пока Кинг оставался предметом его желаний. Но ему было любопытно.
- Мне нужно причинить тебе боль. На протяжении многих лет лишь боль была единственным удовольствием для меня. Или, по крайней мере, единственным средством к его достижению. Я думаю то, что случилось, когда я был младше, сделало невозможным для меня, быть нормальным…
- Хорошо, - сказал Кингсли серьезно. - Я провожу слишком много времени с нормальными. Мне нравится, что ты не нормальный. Мне нравится, что ты хочешь сделать мне больно. У меня было так много девушек. Ты даже представить себе не можешь, сколько девушек у меня было. Пятьдесят, может быть? Далеко не все были девушками. Женщины тоже. Даже учительница один раз. Теперь, я полагаю, два учителя.
Кингсли усмехнулся, когда Сорен тихо рассмеялся.
- Мне кажется, ты никогда не был с девушкой. Не имеет значения. Честно говоря, ты ничего не пропустил. Она лежит себе, хихикает и вздыхает, пока ты вставляешь ей. Я могу проводить лучше большинство ночей наедине с моей рукой. Только… иногда, если она немного боится меня, или девственница и очень боится меня… тогда я наслаждаюсь этим больше. Этот страх я могу пить.
- Я чувствую то же самое, - согласился Сорен, когда свернул с главного пути на узкую тропинку с густыми деревьями. - Но с болью. Мысль о том, чтобы делать то, что ты только что описал с кем-нибудь, оставляет меня мертвым внутри, холодным. Я не верю, что могу быть с кем-либо таким образом. Не делая им больно, вначале. Но ты должен знать кое-что. Я был с другим человеком.
- Кем он был?
Кингсли поморщился, когда наступил на острый камень. Сорен оглянулся через плечо с улыбкой и продолжил идти. Это была часть его плана, Кингсли без обуви на пути, по которому он никогда не ходил раньше. Его ноги начнут кровоточить к тому времени, когда они дойдут до конца. И он знал, что возбуждение Сорена будет нарастать все больше и больше с каждым содроганием и вскриком, слетающим с губ Кингсли. Кинг перестал смотреть, куда он ступал, позволив лесной земле глодать его ноги.
- Это не он.
- Девушка? Я думал, ты жил здесь на протяжении многих лет?
- Я здесь с той поры, как мне исполнилось одиннадцать.
- Одиннадцать?
- Единственной девушкой, с кем я разговаривал, когда мне было одиннадцать, была моя собственная сестра.
Сорен остановился и обернулся. Он ничего не сказал, но ему и не нужно было.
- Mon Dieu… - прошептал Кингсли. - …Ты и твоя сестра?
Сорен развернулся и продолжил идти.
- Хватит тратить время.
Несмотря на бешеное любопытство, Кингсли закрыл рот и продолжал идти, вздрагивая от каждого сучка или камня, на который наступала его нога. Если они не попадут туда в ближайшее время, Сорену придется нести его обратно в чертову школу.
Тропинка вывела их на поляну. Огромный плоский камень выступал из холмистого леса, с видом на резкий обрыв над долиной внизу. Кингсли поставил свою сумку у хилого деревца и ступил на каменное плато. Небо взорвалось звездами вокруг них. Кинг подошел к самому краю скалы, пока не встал так, что его пальцы выступали над пропастью. Простирая руки по сторонам, насколько он смог дотянуться, он сдался, подчинился, отпустил себя, и позволил ночи завладеть им.
Его мирная капитуляция длилась до тех пор, пока Сорен не обернул руку вокруг его груди, оттащил его от края скалы и швырнул на землю. Сила падения выбила весь воздух из его легких. Пока Сорен раздевал его догола, Кинг мог только лежать, задыхаясь, мучительно хватая воздух, словно рыба, выброшенная на песчаный пляж.
Воздух. Ему нужен воздух. Камень под его туловищем ощущался, словно железные легкие. Он знал, что завтра его спина будет покрыта множеством синяков от того, как решительно Сорен толкнул его на землю. Завтра он едва ли будет в состоянии двигаться… если выживет сегодня.
- Дыши, - прошептал ему на ухо Сорен.
Кингсли кивнул, все еще не в состоянии говорить. Сорен опустил голову к центру груди Кинга и поцеловал его над грохочущим сердцем. Прикосновение губ Сорена к его обнаженной коже было всем, что ему необходимо. Он успокоился и обмяк в руках Сорена.
- Хорошо. Расслабься для меня.
Сорен говорил тихо, почти нежно, но Кингсли знал, что это были приказы, а не просьбы, и он предчувствовал, что наказание за непослушание будет таким же суровым, как и награда за уступчивость. Кингсли расслабился, как приказал Сорен, позволяя своему телу обмякнуть на камне. Сорен скользнул рукой между его ног и проник в него пальцем. Кинг резко выгнулся и ухватился за плечо Сорена. Сорен взял руку Кингсли и толкнул назад к земле.
- Не сопротивляйся мне.
Кингсли покачал головой. Он не хотел, сопротивляться Сорену, только прикоснуться к нему. Но Сорен, казалось, намеревался забрать все сегодняшние прикосновения себе. Он оставался полностью одетым - в штанах, в рубашке - в то время как Кингсли лежал обнаженным под ним. Сорен приблизился своими губами ко рту Кинга и поцеловал его с грубым нажимом. Кусая, потягивая, повреждая кожу… Кингсли никогда не целовал девушку и с половиной той страсти, с которой его целовал Сорен. Палец внутри него нашел точку, о существовании которой Кинг не знал, и когда Сорен нажал на нее, Кингсли закричал в чистом шоке удовольствия.
Но радость была недолгой. Сорен вышел из Кингсли и оставил того на земле, когда встал и направился к опушке леса. Он подхватил рюкзак Кингсли и принес, но помимо этого сорвал тоненький прутик с дерева.
- На четвереньки, - сказал Сорен, бросая сумку обратно на землю и встав рядом с Кингсли.
- Что?
Сорен поставил ногу на грудь Кингсли и сильно толкнул его, перекатив на живот.
- На четвереньки, - повторил он, и Кинг с трудом поднялся, как было приказано.
На его спину опустился прут. Один раз. Второй. Третий. После пятого Кингсли перестал считать. Через пять минут Кингсли перестал дышать. Он рухнул на грудь, смутно помня, как Сорен отбросил ветку в сторону, как на его рюкзаке открывается молния и что-то холодное и влажное заполняет его. Но когда он почувствовал Сорена, Кингсли пришел в себя.
- Да… - Выдохнул он, и Сорен глубоко погрузился в его тело.
Больно. Без сомнений, это больно. Но это исцелило его. Рубцы на нем, порезы и ушибы, были ценой, которую он платил за такой подарок, как этот момент.
Кингсли вжался ладонями в камень, чтобы удержаться, пока Сорен брал его снова и снова. Он подавался назад, когда Сорен подавался вперед. В момент полного проникновения, Кингсли перестал быть человеком, человеческим существом, и стал ничем иным, кроме как собственностью, объектом принадлежащим и используемым для удовольствия другого. Тем другим был Сорен, которого Кингсли любил. Принадлежать ему, в этом была честь выше, чем что-либо, что он мог себе представить. Если бы мир предложил ему замки и троны, шанс править как принц или король, и все богатства, которые он мог себе вообразить, в обмен на отказ от этого, Кингсли бы сказал "нет", и он не пожалел бы о своем выборе. Ни тогда. Ни впредь.