Загляните в будущее лет на сто. А лучше на тысячу. Неужели там будет все та же человеческая раса, думающая только о том, как и с кем совокупиться и как поудобнее перерезать горло ближнему, чтобы и от "ближнего" избавиться, но чтобы и угрызениями совести не сильно мучиться? Наверняка, люди изменятся. И не внешне, а внутри. По крайней мере, хочется в это верить. Но даже если это и произойдет, человечество обновится не сразу. И еще долго по планете будут бродить и "старые" и "новые" люди. Они не смогут жить вместе, и постараются забыть друг о друге. Но что произойдет, когда... Впрочем, эта повесть совсем не о будущем. Она о самом что ни на есть настоящем.
Максим Мейстер
Чужой
"…Это не любовь, а жалость", - убежденно повторил Уэд и добавил торжественную музыку. Я подумал, как же он здорово научился это делать! В голове пролетело несколько тактов удивительной красоты и силы, от чего слова стали казаться убедительнее. У меня так не получается, наверное, потому что "гризли все уши отдавили", как говорила бабушка. Но я все равно послал Уэду отличную какофонию, что в данном случае было уместнее любых увертюр.
"И все равно это только жалость! Сам поймешь со временем", - успел передать Уэд перед тем как закрыться. И все мои возмущения - уже словесные - наткнулись на упругий ментальный блок. Я замолчал, а друг неожиданно на мгновение открылся, послал быстрое: "Ты не обижайся, но мне пора!", после чего поставил жесткий блок и исчез.
Я проследил ментальный след. Понятно, полетел на озера. Наверняка к своей Дане. Будут купаться, танцевать над водной гладью и обниматься в солнечных лучах. Дана хорошая людица… А я… И угораздило меня полюбить гордейку! Или друг прав, и это всего лишь жалость?… Может, и есть немного, как и ко всем гордейцам. Но эта жалость общая, а любовь - тоже есть, и она конкретная.
Общая жалость - с большой примесью чувства вины, с которым большинство людей просто смирились, научились не замечать. Конечно, если на всей планете осталось всего с десяток резерваций, то можно делать вид, что гордейцев и вовсе не существует!
Я медленно шел по лесу, словно в первый раз, то есть пешком. Потом спохватился и стал мерцать от дерева к дереву. Хотя последнее время часто хожу просто ногами. Тренируюсь. Она сказала, что не возьмет меня с собой, если я буду мерцать.
А сегодня мы встречаемся. Я сказал, что хочу ее любить, а она сказала, что не против, потому что… потому что… Я еще не очень хорошо понимаю гордейский язык… нет, он такой же, как наш, но там столько непонятных слов, что иногда кажется, будто мы говорим на разных языках. Но я все запомнил! До последнего звука! Все интонации и даже каждую черточку лица… Когда она сказала, что не против моей любви…
Я остановился, вновь переживая тот момент, ставший таким дорогим.
- Я хочу любить тебя…
- Почему бы и нет?! - сказала она и рассмеялась. - Я не против. Ты здорово смотришься. Здоровый самец! Не чета нашим городским кобелям, у которых если что и накачано, то только задницы! Или брюхо, на худой конец! Ха! Прошу прощения за каламбур! Правильно надо было сказать: "брюхо над худым концом"!
И она очень сильно смеялась.
Честно говоря, из всего этого я понял только то, что она не против моей любви. А все остальные слова и интонации просто запомнил. Надеюсь, со временем они будут понятнее.
Запах! Опять этот запах!… Никто из людей не подходит к резервациям гордейцев в основном из-за него. Просто ужасно!
Когда я грустно признался любимой, что очень хочу прийти к ней, но боюсь задохнуться, она только махнула рукой.
- Да ладно, не так уж и воняет. Тем более в городе меньше. Это здесь, на окраине устроили помойку…
Они свои резервации называют городами. Наверное, поэтому их самих мы зовем гордейцами. А может и не только поэтому. Я никогда не задумывался. И если бы не моя внезапная любовь, то никогда бы и не заинтересовался гордейцами… А ведь есть люди, которые запоминают целые научные труды по ним. Сегодня утром как раз познакомился с одним старым ученым. Как же он радовался, что может поделиться своими работами с кем-то! Я обещал послушать, но чуть позже, после свидания. Хотя надо было перед, а не после. Но я не успевал. Да еще друг Уэд отговаривал целых два часа, вместо того, чтобы поддержать!
Я остановился почти у самой границы резервации.
Как же сердце бьется!
Дальше я не был, поэтому мерцать не смогу. Она сказала, что "главное пройти помойки, а потом выйти к шоссе, где она будет ждать на машине". Еще бы знать, что такое помойки, шоссе и машина?…
Я набрал в легкие воздуха и задержал дыхание. Потом собрал душистого мха и запихал в ноздри. Ну, часов шесть продержусь, а там посмотрим. Ходят слухи, что воздух в резервациях ядовитый, но надеюсь, это всего лишь слухи. Ведь моя любимая там как-то живет!
Я решительно зашагал вперед и вскоре увидел "помойки". Не узнать их было сложно! Когда я услышал это слово из уст любимой, то подумал, что же можно называть таким ужасным словом?! И вот теперь понял что.
Среди живого леса, прямо на живой траве лежали уродливые груды мертвого. Что-то непонятное, иногда правильной формы, а иногда бесформенное. Очень разнообразное и одновременно обезличенное. Гниющее и равнодушное.
Я хотел смерцать куда-нибудь в лес, а еще лучше - на озеро, где сейчас Уэд и Дана любят друг друга. Но сдержался и быстро зашагал вперед, перелетая через мерзкие гнилые кучи.
Я знал, что резервации - это остатки естественной среды. Ведь когда-то вся наша планета была мертвой. Снова почувствовал укол совести, что мы так безжалостно расправились с природой. Пусть это было давно, много поколений назад. Но все равно казалось, будто и я в чем-то виноват. Теперь вот осталось несколько зон-заповедников с естественной, но очень не удобной для жизни средой. Я догадывался, что мне будет не просто в резервации, но любовь - это сила! Гораздо более могущественная, чем угрызения совести, жалость или воздух, которым невозможно дышать.
Деревьев становилось все меньше. Помойки, правда, тоже кончились. Я напрягся, чувствуя, что скоро увижу мертвый… город. Да, не "зону", а "Город"… Теперь я на их территории, надо стараться пользоваться их словами.
Впереди сквозь деревья стал отчетливо виден просвет, словно там была поляна. Вскоре я увидел эту "поляну". Между деревьями вилась сравнительно широкая и удивительно плоская дорога. Я вышел из-за деревьев и постучал по твердой, словно каменной, поверхности.
Мертвая. Действительно мертвая поверхность. Надо привыкать. Говорят, в городе все такое! Мне стало немного страшно, но я вспомнил глаза любимой и воспрянул духом.
"Наверное, это и есть шоссе, про которое она говорила, - подумал я. - Потому что больше ничего городского не видно. А где машина?…"
Полянка- шоссе была странной. В ширину одинаковая, но зато в длину… Даже не видно было, где она кончается! Твердая дорога исчезала за поворотом, и я чувствовал, что там она еще продолжается очень долго.
"Скорее всего, до самого города…"
Я видел, как лес вокруг атакует шоссе. По краям оно уже немного разрушилось.
"Вот так мы и уничтожили естественную среду обитания планеты… - подумал я, опять чувствуя укол совести. - В самой резервации гордейцы борются с агрессивной живой средой, а вот по окраинам не успевают…"
Вдруг на груди задребезжало. Я так испугался, что подпрыгнул выше деревьев и плавно опустился в ста шагах от места, где услышал и почувствовал незнакомые звуки.
Потом сообразил, что это подарок любимой дребезжит. Он издавал какую-то мелодию и одновременно с этим неприятно вибрировал.
Я снял с шеи мешочек и достал из него маленькую продолговатую, пухлую палочку. На ней светилось окошечко!
Я отчаянно крутил в руках палочку, вспоминая все, что она мне говорила про нее.
- Слушай, вот тебе мобильник. Если вдруг разминемся на шоссе, то ты мне звони, понял? - Наверное, я держал городскую штуковину слишком неумело и брезгливо, потому что она уточнила: - Умеешь пользоваться-то?
- Нет, - признался я.
- А, ну тогда я сама тебе позвоню. Когда выйдешь на шоссе, то сетка уже должна ловить, так что свяжемся. Я тебе позвоню, ты просто нажмешь кнопку "прием". Скажешь, на каком ты километре, и я подъеду. Понятно?
Я смотрел на нее и радовался. Как это все-таки здорово - любить! Так хотелось сказать ей что-то приятное, и я кивнул, хотя не понял почти ни слова.
Зря, наверное, надо было расспросить. Теперь я стоял посреди… шоссе? и смотрел на светящееся окошко в этом… мобильник?… Зачем он? И что значит "нажать кнопку прием"?
На мобильнике было что-то нарисовано. Маленькие белые узоры и только два цветных. Один зеленый, другой красный. Наверное, это и есть кнопки, которые надо нажимать. Я еще раз прокрутил в уме все, что мне говорила любимая.
"Нажать - это понятно, только вот какую? - Мобильник продолжал играть, и мне вдруг вспомнился Уэд, который последнее время любил вместе с речью посылать разные мелодии. - Будем рассуждать логически. Самые главные кнопки, наверное, помечены цветными пятнышками. Их две. Какую нажать?… Зеленые ягоды, как правило, не спелые, а красные - наоборот. Наверное, чтобы все заработало, надо выбрать спелое, созревшее…"
Придумав эту аналогию, я нажал на красное пятнышко, и мобильник сразу успокоился.
- Ура, получилось! - Я был очень доволен собой. И стал смотреть по сторонам, ожидая появление таинственной машины. Но тут противная городская штучка опять завибрировала и засветилась. Я чуть ее не выронил.
- Хорошо, буду нажимать все подряд!
На этот раз выбрал зеленое пятнышко. Снова стало тихо, но потом я вдруг услышал слабый голос любимой:
- Эй, ты чего трубку бросаешь?!
- Кого? - озадаченно спросил я, крепко сжимая "мобильник" и отчаянно вертя головой.
- А? Говори громче. Ты почему мобильник не берешь? Полчаса тебе звоню уже!
- А ты где?! - прокричал я.
- Я-то в машине, а вот ты где? Ну, кадр! Ты на каком километре стоишь?
Я растеряно посмотрел под ноги.
- На твердом…
- На каком?! Слушай, ты трубку где держишь, в жопе что ли? Ни черта же не слышно!
- А? - Я ничего не понимал. Да и слышал ее тоже плохо. Сосредоточился и усилил чувство слуха. И вдруг понял, что голос раздается из светящейся палочки! Поднес ее к уху.
- Ты мобилку к уху поднеси, чудо лесное!
- Ага, уже! - радостно сказал я, потому что теперь слышал любимую очень хорошо.
- Вот, другое дело. Так на каком ты километре?
- Не знаю.
- Подойди к краю шоссе, там такие столбики белые, на них черным нарисовано.
- Не вижу никаких столбиков.
- Ну, пройди вперед или назад, пока не увидишь! Только быстрее!
- Хорошо. - Я осторожно пошел вдоль шоссе, чтобы не пропустить белого столбика. А сам думал, зачем общаться через какую-то глупую палочку, когда можно просто… Меня вдруг пронзила догадка!
- А зачем через этот… мобильник говорить? - спросил я в палочку. Когда задерживаешь дыхание, говорить трудно, но теперь я попробовал воздух и понял, что он не ядовитый, так что можно будет общаться словами, а не только в мыслях.
- А как еще? - откликнулась любимая.
- Ты просто блок сними. Хотя бы немного. Я не буду глубоко лазать, только слова…
- Что сделать?
- Ну, не закрывайся от моих мыслей. Я хочу с тобой говорить, а от этой штуковины у меня уже голова болит. Я чувствую, честно.
- Это с непривычки. А мыслями я не умею, так что говори свой километр, тогда и пообщаемся…
Не умеет?… У меня встал ком в горле. Как же так? Да, я слышал, что гордейцы для всего, даже для самых простых вещей, используют мертвые приспособления, но… для общения! Говорить через вот эти кусочки, вместо того, чтобы ощущать слова другого прямо внутри!
Я почувствовал такую брезгливость к обломку с ярким окошечком!… Но тут же устыдился своих чувств.
- Вижу столбик, - сказал я, проглатывая комок.
- Ну и?
- Две черные палочки нарисованы.
- Одиннадцать что ли?… Значит, проехала. Ладно, жди, через пять минут буду…
Мобильник погас. Я повертел его в руке. Очень хотелось выбросить. Подальше. Прикинул, доброшу ли до помойки. Наверное, нет. Потом положил обратно в мешочек.
Странно ныла голова. Я остановился, сосредоточился, провел руками около висков. Боль ушла.
На душе скреблись мыши. А тут еще некстати всплыли кусочки беседы с Уэдом:
"Понимаешь, они не внешне другие, а внутри. И это гораздо хуже. Можно полюбить инвалида, не спорю, но рано или поздно основным чувством останется жалость…"
Только теперь я понял его слова об "инвалиде". Она не умеет читать мысли. Скорее всего, она и мерцать не умеет. А если она и летать не способна, то как мы будем друг друга любить?
У меня навернулись слезы. Уже второй раз за сегодня я пожалел, что полюбил не людицу, а гордейку. Но что уж теперь?…
Я вытер слезы и успокоился.
В конце концов, люди любят только один раз. А любовь не выбирают. Это она нас выбирает. Что ж поделать, если у меня она оказалась такой… инвалидной…
Я услышал какое-то неприятное гудение, обернулся и увидел, что по твердой дороге быстро приближается нечто несуразное. И явно мертвое.
"Наверное, это и есть машина", - с горечью подумал я, но тут же вспомнил облик любимой, чтобы на моем лице не было заметно внутренних мучений.
Я угадал. Твердое, блестящее нечто остановилось рядом, и из него выскочила… она!
Я любовался прекрасным образом, от которого пела моя душа. Гордейка тоже смотрела на меня. Я надеялся, что она тоже любуется. И что в ее душе тоже начинает светиться…
- Ну, ты мужи-и-ик! - восхищенно сказала она, словно подтверждая мои мысли. - Жалко, конечно, прикрывать такую красоту, но придется, а то на первом же посту нас заметут фараоны. Эх, тебе бы еще волос по телу раскидать, цены бы не было, а то, как здоровый младенец, честное слово… Короче, одевайся…
Она вытащила из машины сверток и бросила мне. Я поймал.
- Что это?
- Одежда и ботинки, понятное дело. Нудизм в городе не поощряется.
- А что с ними делать? - Я растерянно развернул сверток. Мне хотелось сделать ей приятное, и я опять пожалел, что сначала не послушал специалиста по гордейцам.
- Вот чудо, похоже, тебя еще и одевать придется, - она подошла и стала показывать, что делать с ее подарками.
Вскоре я по ее словам "стал почти похож на нормального горожанина".
Это было ужасно! Душно и противно. Хотелось немедленно все сбросить, разорвать. И еще я почувствовал, что не могу во всем этом даже мерцать! Я попробовал переместиться к ближайшим деревьям, но не смог. И если не получается даже такой простой вещи, то как же…
- Как же теперь я буду тебя любить? - растерянно спросил я.
- Не бойся, раздеваться проще, чем одеваться, - усмехнулась она. - Или ты прямо сейчас хочешь?… Ну, так извини, я уже вышла из того возраста, когда считается романтичным трахаться в лесу или в машине. Довезу до дому, там и будешь любить. Договорились? Хоть во всех позах, которые знаешь!…
Я опять почти ничего не понял. Только то, что для любви надо какой-то дом. Наверное, это вроде озера.
- Садись в машину, чудо лесное! - сказала она. Я ждал, когда она назовет свое имя. Но потом подумал, что у них это не принято.
- У нас, когда двое соглашаются любить друг друга, то они уже могут открыть свои имена. У вас не так?
- Да, в общем-то, не обязательно.
- Для нас имена - это очень важно. Открывать их можно только любимым и друзьям. Теперь мы оба хотим любить друг друга, поэтому надо обменяться именами.
- Да ради бога! Ты чего, читать не умеешь? У меня на бэйджике все написано. Я ради тебя с работы смоталась, так что не сняла. Читай! - Она ткнула пальцем себе в грудь. Там была какая-то пластинка с рисунком и закорючками.
- Читать - это превращать рисунки в звуки? - догадался я.
- Ну, можно и так сказать. Похоже, действительно не умеешь. Хотя могла бы и сообразить. Короче, здесь написано: "Линда Фиджеральд Карлайн, замдиректора по связям с общественностью". Понятно?
- Это твое имя?
- Да.
- Теперь, о любимая Линда Фиджеральд Карлайн Замдиректора Посвязям Собщественностью, я назову тебе свое имя… - начал я торжественно.
- Стоп, стоп! Еще раз так скажешь, будешь любить кого-нибудь другого. Покороче можешь?
- А можно?
- Нужно. Достаточно "Линды". Окей?
- А можно - Лина?
- Давай. А теперь, как там тебя звать, лесовик?
- Мое имя, о любимая Лина, Ауэамиаяум!
- "Мяу-мяу" какое-то, - сказала она. - Ладно, садись в машину. Буду звать тебя Митчелом, а то все равно не произнесу эти твои гласные.
Я посмотрел, как она забирается в машину, и сделал точно так же.
- Ну, держись, котик мой лесной, я за городом медленно не езжу!…
Она что- то сделала, и машина вдруг рванулась вперед.
Мне было плохо. Душно и тесно в одежде, а тут еще какой-то запах… Я задержал дыхание. Хорошо, в легких пока оставался лесной воздух. Часа три, наверное, продержусь, а потом даже и не знаю, что делать…
- Чего сжался? Бензином пахнет?… Потерпи, сейчас выветрится. А дома я тебе кондиционер включу, чувствительный ты наш.
"Точно, это же так просто! - подумал я. - Надо уменьшить чувствительность тела, тогда будет легче…"
Стало легче. Теперь можно было думать не только о том, чтобы сорвать с себя одежду, но и о чем-то другом. Например, смотреть по сторонам. Смотреть и думать - это ведь одно и то же. Не всегда, конечно…
Деревьев становилось меньше, вскоре дорога начала расширяться, а потом я увидел резервацию…
Вместе с чувствительностью тела снизилась и острота внутреннего восприятия, потому, наверное, меня не шокировало то, что я увидел. Наоборот, с любопытством разглядывал мертвые нагромождения, которые быстро приближались.
- А зачем гордейцы читают? - спросил я, освоившись с положением наблюдателя. - Столько надписей везде!…
- Во-первых, не гордейцы, а горожане, а во-вторых, что значит "зачем"? А как же иначе? Все ведь не запомнишь.
- Почему? Разве вы не можете запоминать все, что слышите и видите?
- С ума сошел?! Разве это возможно? Да и зачем? Столько информации вокруг, что всего за один день голова распухнет и превратится в помойку.
- А зачем запоминать всю информацию? Ведь по-настоящему нужно совсем немного. Только то, что касается любимого дела, а так же любимых и друзей. У нас в лесу есть ученые. Если я хочу что-то знать, то иду и прошу рассказать. И запоминаю, конечно. А как же иначе?…
- Нет, в городе так не получится. Здесь каждый час на тебя сваливается столько всего, причем в основном не нужного. Смысл в том, чтобы среди потока мусора обнаружить то, что тебе в данный момент необходимо. А потом благополучно забыть. То, что нужно сейчас, уже становится бесполезным завтра. Так что без записей не обойтись. Держать все в голове?… Нет уж, увольте!
- Как странно… - Я задумался, переваривая услышанное.
Тут мы въехали в резервацию, и я все-таки испытал шок, несмотря на сниженное восприятие.
Гордейцы были повсюду! Я не преувеличиваю - на самом деле повсюду!