Да, Алекс, как тебе не стыдно? Все твои сверстники уже переженились на порядочных еврейках, развели детей, покупают дома - как говорит папаша, пускают корни - продолжают род. А тебя все это время занимает только пизда. Причем, пизда шиксы! Ты на нее охотишься, ты ее щупаешь, нюхаешь, трахаешь, и что самое позорное, ты только о ней и думаешь - днем и ночью, дома и на улице. Тебе тридцать три, а ты все еще бегаешь по Манхэттену с вытаращенными глазами, высматривая девок в обеденный перерыв. Просто удивительно, как тебя еще не задавил автомобиль. Тебе уже тридцать три, а ты еще строишь глазки каждой девице, сидящей напротив в метро, и предаешься на ее счет гнусным фантазиям. Ты казнишь себя за то, что проехал с парой прекрасных титек целых двадцать пять этажей и не отважился заговорить, а в другой раз за то, что заговорил. Тебе же запросто подойти на улице к очень приличной девушке и предложить ей: "Давайте зайдем ко мне" - такое уже бывало, причем именно по дороге на свидание к другой. На что ты рассчитывал? На то, что после воскресной телепередачи с твоим участием тебя узнают в лицо? И что ты услышал в ответ? Разумеется, одна сказала "нет", другая взвизгнула: "Катись отсюда!", а третья вежливо ответила, что у нее есть муж. Да что же ты делаешь, идиот, дурак, сексуальный маньяк? Или ты вообще не можешь владеть ни собой, ни своим поцем, когда он встает? Тебе же постоянно хочется, и не просто хочется, а все время чего-то нового, немыслимого и, не побоюсь этого слова, невероятного. Ты же, тридцатитрехлетний придурок, нисколько не изменился с тех пор, когда в школе, поднимаясь на уроке, прикрывался книжкой, чтобы никто не заметил, что у тебя спереди выпирает. Глядя на женщину, ты думаешь только о том, что у нее между ног. Обалдеть можно: у этой, и у той, и у всех у них там находится настоящая пизда! Прямо под платьем! Потрясающе! Чтобы трахать! Фантастика! Кстати, доктор, Ваша честь, или как вас там называть? - вот этому-то недоумку все мало, он еще из одной, бывало, не вынул, а уже думает о следующей.
По-вашему, я преувеличиваю? Оговариваю себя? А что вы думаете: я воспринимаю свою невоздержанность как несчастье или как личное достижение? Одновременно? Не исключено. Но может, это простые уловки? Мне же надо было как-то вилять, чтобы не попасть в мужья, во всяком случае, пока мне не нужно каждый вечер заползать в постель к какой-нибудь порядочной женщине и трахать ее, не потому, что у меня на нее стоит, а во исполнение супружеских обязанностей. Вы представляете, какая развивается у некоторых депрессия от таких постельных отношений? Ужас! Впрочем, должен признаться, что и в моем положении до депрессии - рукой подать. Вон у меня их уже сколько было! Но я часто задумываюсь, что же у меня в результате осталось? И вот еще в чем вопрос: хочу ли я вообще что-нибудь иметь? Я, конечно, спрашиваю себя: ну и долго ты еще собираешься экспериментировать с бабами? Сколько можно менять одну на другую, потом на следующую, на следующую, на следующую? Когда это кончится? И тут же отвечаю: а почему это должно когда-нибудь заканчиваться? Чтобы папочке было приятно? Чтобы все как у людей? А вообще, с какой стати они ко мне привязались, я - просто холостяк! Холостяк - звучит благородно! Быть холостяком - вовсе не преступление. Просто свободный секс. Может, я не желаю подчиняться буржуазной морали. Это всего лишь легкие проявления моей артистической натуры - что тут ужасного? Но это мое личное дело, я же с собой никого не агитирую! Ну и что, что похоть? Я же никого не насилую, руки не выкручиваю и даже не уговариваю никого ложиться со мной в постель. Я никому не причиняю страданий, всем искренне сочувствую. На фоне своих современников… Ну вот, опять мне приходится оправдываться! Вечные извинения! За что? Мной движет влечение! Я весь в его власти - и это, с позиции психоанализа, счастьем не назовешь. Фрейд считает, что бессознательное проявляется в желаниях. В желаниях! Ох, старик Фрейд, как ты меня понимаешь! У меня есть одна с классной попкой, но она о чем-то без конца тараторит. Другая, напротив, молчит как рыба, но при этом сказочно сосет - с ума сойти! - с каким искренним чувством! Или еще одна, у нее ангельские титьки, я в жизни не видал таких чудных розовых сосочков, а в рот она ни за что не возьмет, но зато, когда ей уже в процессе вставишь еще и палец в жопу, тут она просто улетает. Это совершенно непостижимо! У меня крыша едет от всех их щелочек и дырочек! Ну как тут можно остановиться? Разве можно поменять все их великое многообразие на какую-то одну постоянную лохматку! Конечно, бывают целые месяцы нежной и сладостной любви, были пылкие связи, которые длились годами, но всему приходит конец - страсть умирает, потому что смерть, в приципе, неизбежна. Вот почему я не могу сделать этот шаг. И в честь чего я должен жениться! Покажите, где написано, что Алекс Портной должен быть мужем и родителем, в каком законе? А некоторые, доктор, лезут на подоконник и угрожают спрыгнуть в окно, нажираются веронала, обещают броситься под поезд, только бы я обещал на них жениться. Но я лучше поживу месячишко в жутком напряжении, чем соглашусь связаться на всю жизнь с какой-нибудь из них.
Вот, предположим, что я дал слабину и все-таки женился на А., у которой восхитительные титьки. Потом вдруг откуда-нибудь выплывает Б., и я вижу, что у нее все это еще восхитительней, во всяком случае, что-то свеженькое, или В. с ее дивной невиданной задницей, или Г., или Д… Я вам, доктор, честно говорю, во всем, что касается сисек, писек, ножек, ручек, губок, попок, моему воображению нет предела. Как я сумею отказаться от того, чего еще даже не имел, ради какой-то особы, которая при всех своих прелестях сегодня, завтра будет для меня такой же обыкновенной, как хлеб за обедом. Во имя любви? Какой любви? Той, что соединяет брачую-щихся? Как бы не так! Никакая это не любовь, а чистейший конформизм, уловка, чтоб ни о чем больше не заботиться и не чувствовать за собою вины. Про такую любовь песен не поют, психотерапевты об этом кошмаре даже не догадываются. Вот я и думаю: как ты можешь жениться, когда через несколько лет тебе снова захочется свежей пизденки, и ты начнешь бегать по Ман-хэттену с вытаращенными глазами, а дома твоя верная жена, которая обеспечивает уют, отвергнутая и обманутая, будет в слезах переживать измену. Как ты будешь смотреть в ее заплаканные глаза? А своим малюткам? Нет, ни за что. Значит, развод? Потом алименты, право встречаться с детьми по воскресеньям - вот что тебя ожидает. Я все трезво оцениваю, и если кто-то собирается покончить с собой из-за того, что у него иное мнение, то это уже его проблемы. Нельзя обвинять человека в мудрости, я все предвижу и знаю, какие нас ожидают страдания.
- И не надо так орать, а то подумают, что тебя режут. Крошка, не надо! - умоляю я (я и в прошлом году умолял каких-то крошек, и в этом, и, наверно, буду умолять до конца жизни). - Ты в порядке, с тобой все в порядке, у тебя все будет хорошо, очень хорошо! Отлично будет! Вот и давай обратно, а то упадешь, слезай, сука, мне пора идти!
- Отвратительный грязный хуй! - вопит моя очередная неудавшаяся невеста, моя длинная полоумная подружка - фотомодель, рекламирующая нижнее белье. Между прочим, в час она зарабатывает больше, чем ее полуграмотный папаша-шахтер за неделю. - Я считала тебя порядочным человеком, а ты - обычный мерзавец и сукин сын!
Эту пылкую красотку зовут Манки - обезьяна., она получила это прозвище за одно бесстыжее пристрастие, которому предавалась еще до знакомства со мной, с тех пор она многому научилась и стала существенно разнообразней. О, доктор, у меня в жизни не было таких девушек! Она - воплощение моих самых дерзких юношеских фантазий! Но жениться? Она что, серьезно? Видите, какая она? Но при всех ее наворотах, косметике, духах и прочем она оценивает себя очень низко, зато меня явно переоценивает. Бедная запутавшаяся девочка, притом не очень умная.
- Тоже мне - интеллектуал! Образованность! Духовность! Я у него уже год сосу каждый день, а ему на меня наплевать, ему важнее какие-то черные в Гарлеме! - Я все это слушаю стоя на пороге гостиничного номера с чемоданом в руке, мне уже пора сматываться из этих Афин. Бедная девочка совершенно рехнулась, она влезла на перила балкона и вопит на всю улицу. К нам же несется размахивая руками встревоженный управляющий отеля - весь в зеленом, как оливковое масло.
- Ну и прыгай, - говорю я и поворачиваюсь спиной, а она все продолжает орать про то, что соглашалась со мной на всякие гнусности только из-за любви.
Не верьте, доктор, все это - враки, сучьи хитрости, попытка посеять во мне чувство вины. Я ж понимаю, что ей уже двадцать девять лет, что она хочет замуж, но почему я должен на ней жениться?
- Мне в сентябре будет тридцать! - кричит она, хотя я с ней не спорю, только говорю, что в этом возрасте человек уже должен сам отвечать за свои желания и фантазии. - И я всем расскажу, что ты - бессердечный ублюдок, что ты - извращенец! Пусть, пусть все узнают, к чему ты меня принуждал, чем ты меня заставлял с тобой заниматься!
Вот блядь! Как же мне повезло, что я унес ноги! Если и вправду унес.
Ладно, пора вернуться к моим родителям. Им моя нынешняя холостяцкая жизнь приносит одни страдания. Недавно мэр Нью-Йорка назначил меня заместителем председателя Комиссии по правам человека, но эти слова для них - абсолютно пустой звук, они даже не понимают, что означает такое. А вырезки из "Нью-Йорк таймс", где упоминается моя фамилия, они собирают и рассылают многочисленной родне, чтобы они были все здоровы. У них полпенсии уходит теперь на почтовые расходы, а мать приходится насильно кормить, потому что у нее нет времени на такие пустяки - она целыми днями висит на телефоне, сообщая всем подряд о сыне-гении, о его головокружительной карьере и о том, как они счастливы, о том, что мое имя не сходит со страниц газет, о том, что в команде нового мэра Алекс - поборник Правды и Справедливости - неутомимый борец с ксенофобами и негодяями, но, к сожалению, еще не может служить идеалом современникам (понятно, что имеется в виду?). Представляете? Они всем для меня пожертвовали, они столько вложили, они вправе гордиться мной, а я просто упрямый мальчишка!
- Что это за ковер? - брезгливо спрашивает папаша, когда они являются ко мне в гости. - Ты его нашел на помойке, или тебе его подарили?
- Отличный ковер.
- Не говори ерунды, - отмахивается он. - Это настоящий хлам.
- Ковер не новый, но мне нравится, - миролюбиво отвечаю я. - Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Договорились?
- Но, Алекс, - встревает мать, - он совершенно протерся.
- И ты споткнешься и сломаешь ногу, - подхватывает папаша.
- С твоим коленом надо быть очень осторожным, - говорит мать, и я чувствую, что еще через мгновение они выбросят ковер в окно, а меня возьмут за руку и отвезут обратно в Нью-арк.
- У меня колено в порядке.
- Очень даже не в порядке, - напоминает мать. - У тебя был гипс во всю ногу, помнишь, как ты ковылял с этой штукой?
- Мне тогда было четырнадцать лет.
- А потом у тебя нога не сгибалась, - поддерживает папаша, - я уж думал, что так и останется на всю жизнь. Помнишь, как я тебя заставлял: сгибай ногу, сгибай ногу. Ты что, хочешь сделаться инвалидом?
- Мы тогда чуть с ума не сошли!
- Опомнись, мама, это было двадцать лет назад! Гипс сняли в сорок седьмом, а сегодня шестьдесят шестой год! - говорю я, и знаете, что она мне отвечает?
- Когда у тебя будут дети, тогда ты почувствуешь, что это значит! Вот тогда ты перестанешь смеяться над нами.
На пятицентовике написано "С нами Бог", а на еврейской монете, то есть на каждом еврейском ребенке, на жопе выбито: "Когда заведешь детей, тогда и узнаешь, каково было твоим родителям".
- Он дожидается, когда мы окажемся в могиле! - тонко иронизирует папаша. - Ему дети неинтересны, ему интересно ходить по насквозь протертому ковру, рискуя упасть и разбить себе голову! Он тут будет лежать в крови, и никто не узнает, что с ним случилось. Ты этого хочешь? Я тебе звоню, а ты не подходишь к телефону, что я должен подумать? Если с тобой, не дай Бог, что-то случится, кто о тебе позаботится, кто поднесет тебе миску супа?
- Мне ни от кого ничего не надо. Я привык сам о себе заботиться, я не из тех, кто боиться жизни, как некоторые! - дерзко заявляю я.
- Посмотрим, помотрим, - укоризненно кивает папаша и вдруг переходит на злобное шипение: - Вот когда ты состаришься, то из тебя быстро вылетит вся эта бравая самостоятельность! - с ненавистью говорит он и отворачивается к окну, продолжая что-то вопить про этот отвратительный город, в котором я живу. Как я понимаю, он требует, чтобы я все бросил и переехал обратно в Ньюарк.
- Алекс! Алекс! - вскрикивает мамаша.
- Мне, мама, тридцать три года! Я, мама, заместитель председателя Комиссии по правам человека! Я, мама, был лучшим в колледже и везде, где только ни учился! Я, мама, работал юристом в палате представителей! Это, мама, Конгресс Соединенных Штатов! Коллеги, мама, относятся ко мне с большим уважением! Я не работаю на Уолл-стрит только потому, что я не хочу там работать, мама. Сегодня я занимаюсь проблемой дискриминации на рынке недвижимости Нью-Йорка! Расовой, мама, дискриминации! Я намерен вывести на чистую воду профсоюз металлистов, мама! Вот чем твой сын ежедневно занимается! Помнишь скандал с телевикториной, кто, по-твоему, их разоблачил?
Зачем я все это говорю? Что я, как мальчик, ей-богу! Правду говорят, пока у еврея живы родители, он остается всего лишь пятнадцатилетним подростком.
- Для нас, дорогой, ты всегда будешь ребенком! - ласково произносит Софа, когда я наконец замолкаю, и тут же переходит на свой знаменитый шепот, который слышен по всей комнате. - Попроси у него прощения. Поцелуй папу. Твой поцелуй может все изменить!
Мой поцелуй! Все изменить! Что я там сказал, доктор? Подростком? Нет, я имел в виду: десятилетним! Нет, пятилетним! Новорожденным! При живых родителях любой еврей чувствует себя беспомощным сосунком. Доктор, помогите, спасите, изабавьте меня немедленно от унизительной роли еврейского мальчика из анекдота, захлебывающегося в соплях родительской опеки! Мне уже тридцать три, а это все продолжается! Вы понимаете, что я страдаю? Сэм Левинсон, который рассказывает эти анекдоты, ни словом не обмолвится о моих страданиях. "Помогите, мой сын, врач, тонет!" - сообщает он, и все, кто сидят разодетые в вечерние костюмы и платья в казино "Конкорд", смеются: "Ха-ха-ха! - черный юмор". А как насчет того парня, который тонет? Это же я! Вы представляете, каково мне жить в идиотском скетче, придуманном пошляком-юмористом? "Нет, леди, если ваш сын тонет, значит, он не врач, а пациент!" - "Ха-ха-ха!" Помогите, скажите, что мне с ними делать? Если вы посоветуете мне сказать: "Заткнись, Софа! Отвали, Джек!" - я им это скажу прямо в лицо, я готов.
Или вот еще анекдот. Встречаются на улице три еврея… Это моя мама, папа и я, этим летом, перед моим отпуском. Мы только что пообедали ("У вас есть рыба? - спросил папаша официанта в дорогом французском ресторане, куда я пригласил их, чтобы продемонстрировать свою респектабельность. - Отлично. Дайте мне кусок, только самый зажаренный."), и потом я их бесконечно долго провожал, прежде чем посадить в такси. Папаша тут же начал канючить, что я уже пять недель не навещал их в Ньюарке, хотя, как мне казалось, мы эту тему уже обсудили, пока мамаша со своей стороны наставляла официанта знаменитым шепотом в том, чтобы рыба для "нашего большого мальчика" была тщательно прожарена.
- Куда ты теперь уезжаешь? Когда мы тебя снова увидим? - спрашивает он и вроде бы переходит на разговор о семье дочери, с которой они видятся достаточно часто, но и в том случае его все не устраивает. - Ох, этот зять! Он воспитывает детей по каким-то правилам психологической науки, и мне с внуками теперь не поговорить. Чуть что не так - и он готов меня посадить за решетку!
Впрочем, сетует он, она теперь не мисс Портной, а миссис Фейбиш, и дети у нее тоже Фей-биши. А где же его наследники, где маленькие Портные?
Где-где? Всегда при мне! У меня в семенниках, вот где!
- Послушай, - хриплю я, как удавленник, - ты меня видишь? Я что, сейчас не с тобой?
Но папашу уже понесло, он больше не боится подавиться рыбной костью, как в ресторане, его уже не остановить. Он тут же рассказывает про стариков Шмуков, к которым сын с невесткой приезжают каждую пятницу и привозят всех семерых внуков.
- Я очень занят! У меня горы дел!
- Ну и что? Ты же находишь время на еду, вот и приезжай по пятницам на обед, часикам к шести!
Софа тоже не упускает возможности отличиться и принимается что-то плести о том, что в детстве ее постоянно поучали и все запрещали, и она знает, как это ребенку обидно.
- Не нужно ему ничего навязывать, Джек. Алекс уже большой мальчик и вправе сам принимать решения. Я ему всегда это говорила, - заявляет она.
Она? Говорила? Она это говорила? Когда? Впрочем, это все мелочи. Над этим нужно посмеиваться, как Сэм Левинсон, и все. Ну, а чем кончилось, я вам все-таки расскажу.
- Поцелуй папу, - шепотом посоветовала мать, когда я запихивал их в такси, и добавила: - Ты же уезжаешь в Европу.
Папаша, конечно, все прекрасно слышит, потому что она специально шепчет, чтобы все ее слышали, и впадает в панику. Целый год он спрашивал, где я проведу будущий отпуск, но его, в конечном счете, надули: сегодня в полночь у меня самолет, а куда, он и понятия не имеет! Ура! Мы сделали это!
- Где ты там будешь?
- Точно не знаю. - А как же ты едешь? Куда ты приедешь? Подожди… - кричит он и начинает тянуться ко мне через мать, но я захлопываю дверцу и чуть не попадаю ему по пальцу. Своему папе, которого я столько раз заставал спящим на унитазе! Он специально поднимался ни свет ни заря, чтобы спокойно, в тишине одному посидеть часок на горшке и уже наконец победить проклятый кишечник.
- Все. Мы сдаемся, - скажут кишки, узнав о таком подвиге, и освободят его от солидной порции содержимого.
Как бы не так! Когда в половине восьмого он соскакивает, то в унитазе плавает одна жалкая кроличья какашка. Через пять минут он уже одет и уже на ходу насыпает себе в рот чернослива, набивает его в карманы.
- Хочешь, я скажу по секрету, что мне поможет? - подмигивает мне папа, пока мать плещется под душем, а сестра одевается в своей комнате. - Мне нужно в жопу засунуть гранату. Во мне уже столько слабительного, что его бы хватило на всю команду линкора. А черносливом я набит по самое горло. Вот, видишь, - говорит он и открывает рот. - Видишь, там что-то чернеет. Так вот, это не гланды, гланды мне вырезали, и слава Богу, а то куда бы тогда делся чернослив!
Я начинаю смеяться, да и сам папаша доволен своими шуточками, но в это время открывается дверь ванной.
- Нашел чем развлекать ребенка!