- Вы, наверное, уже имеете кого-то на примете?
Посол поднял брови.
- Ваше величество может кого-то предложить?
- Наше величество еще не решило, будет ли оно стремиться удовлетворить просьбу нашего сына, короля германцев.
- Но если ваше величество соизволит, - сказал посол, - если оно соизволит почтить нас своей милостью, может быть, мы сможем получить список всех возможностей?
- Может быть, - ответил император, - мы это обдумаем.
- "Да", - сказала Феофано, - это означает "да".
Аспасия была готова согласиться, но чувства ее были противоречивы.
- Его священное величество застенчив, как девушка, и еще более непостоянен.
- Не теперь, - Феофано была уверенно спокойна. - Ему нужно то, что предлагает Запад. Он хочет получить обратно Италию; он хочет получить Святую Землю. Германский король думает, что сможет утвердиться на нашей земле, женив своего сына на одной из наших царевен. Самодержец имеет в виду укрепиться на Западе и заставить германского короля кланяться ему и отказаться от своих претензий. Император Запада. Слышала ли ты когда-нибудь подобную дерзость?
- У кого выигрыш, - сказала Аспасия, - у того и права на нее. А Италия у него.
- Вот именно. - Феофано перегнулась через Аспасию, глядя вниз. Там послы, закончив дело, удалялись с всевозможной торжественностью. Она проводила их глазами.
- Представь себе, - сказала она медленно, - только представь себе…
- Что? - спросила Аспасия.
Феофано ответила не сразу. Когда же она заговорила, то начала издалека:
- Была бы ты на десять лет моложе…
- И красивее, - сказала Аспасия. - И могла бы рожать детей.
Феофано обняла ее, на мгновение крепко прижала, потом отпустила.
- Нет, он все равно не допустит этого. Ты слишком опасная соперница. Он выберет кого-нибудь, у кого меньше прав на наследование, кого-нибудь, кто родился не в Пурпурной комнате. Кого-нибудь…
Кого-нибудь вроде Феофано.
Их взгляды встретились.
- Варвар, - сказала Аспасия.
- Король, - возразила Феофано. Император, правящий в Риме.
- Надменный, самонадеянный.
- Царственный.
- Уверена, он не знает ни слова по-гречески.
- Он может научиться.
- Или его невеста может выучить германский.
Феофано улыбнулась. Это была улыбка ее матери: обманчиво, опасно нежная.
- Его невеста, - сказала она, - станет императрицей.
4
Должным образом воспитанная благородная женщина должна всегда быть скромной и осмотрительной. Феофано знала это очень хорошо. Аспасия научила ее. Но Феофано была к тому же царевной и училась царственному поведению в суровой школе своей матери.
Она должна была бы выжидать, посещать царицу, намекнуть там и здесь, постепенно дать понять, что она хотела бы того, о чем все вокруг шепчутся. Другие начали действовать именно так. Некоторые евнухи и особенно азартные вельможи заключали пари на ту или другую из сестер царицы. Ставили даже, правда немного, и на Аспасию.
Феофано не стала ждать, интриговать или делать намеки. На следующий же вечер после прибытия послов, когда император удалился в свои покои, она явилась к его дверям.
Аспасия была с ней. Феофано отнеслась к этому как к должному и испытала некоторое облегчение. Она была дерзкой, как хороший стратег, но не безрассудной; а управляющий императора был старым приятелем Аспасии.
Несмотря на это, он мог бы отправить их с глаз долой, но прежде он был солдатом и умел ценить решительность удара. Он не улыбнулся, это было невежливо, но Аспасия уловила блеск в его глазах. Он слегка поклонился и выразил готовность передать их просьбу самодержцу.
Женщины сидели в полутемной прихожей, где сквозило, и ждали. Феофано была спокойна и могла бы показаться безмятежной, если бы не ее пальцы, которые беспрерывно складывали и разглаживали сборки на юбке.
Аспасия даже не пыталась изобразить спокойствие. Она посидела немного, но стул был жесткий, и тело требовало движения.
Голос Феофано громко прозвучал в тишине.
- Ты, наверное, думаешь, что это безумие? И глупо с моей стороны желать этого?
- Да, - отвечала Аспасия.
Феофано слишком хорошо ее знала, чтобы удивиться. Улыбка, промелькнув, исчезла.
- Тогда почему ты помогаешь мне?
Аспасия остановилась, резко повернулась к Феофано.
- Потому, что я такая же безумная и глупая. Потому, что дворец - это клетка, а на Западе есть дверь, и ключ может оказаться в твоих руках. Не в моих, это невозможно, если только его священное величество не еще больший идиот, чем я его всегда считала, но ты - ты можешь улететь на свободу.
- Я могла бы подождать, - сказала Феофано, - как ждала царица. Что бы ни говорили эти варвары, но единственная и настоящая Римская империя - здесь, и если я покину ее, может быть, уже никогда не вернусь.
- Ты могла бы подождать, - согласилась Аспасия, - но хочешь ли ты?
- Нет. - Феофано взглянула на свои руки, которые, наконец, успокоились. Она подняла глаза, и ее взгляд застыл на лице Аспасии. - Ты ведь ненавидишь его?
У Аспасии перехватило горло.
- Какая разница? - выговорила она с трудом.
- В нем нечего ненавидеть, - сказала Феофано. - В нем вообще нет ничего, и в моей душе к нему тоже ничего нет. Он просто хотел получить корону. Он избавился от того, что стояло на его пути. - Она тихонько вздохнула. - Я собираюсь встать у него на пути.
Аспасия промолчала. Она ненавидела его, и неважно, что Феофано видела, как он ничтожен, если отобрать у него корону и высокие сандалии. Это была не та ненависть, которая подливает яд в кубок или подсылает убийц, как он подослал их к Деметрию. Это была просто ненависть. Ненависть заставляла ее омрачать его спокойствие постоянно, даже если бы он забыл, кто она. Она собиралась пережить его; она хотела, чтобы он знал об этом.
Выражение ее лица испугало Феофано. Она придала своему лицу спокойствие, хотя улыбнуться не смогла.
С таким лицом она повернулась к управляющему, который вошел с довольным видом.
- Их священные величества примут вас сейчас, - сказал он.
Самодержец и императрица ждали их в одной из внутренних комнат. Они нередко сидели так по вечерам вместе, в комнатах самодержца или царицы, без прислуги, беседуя о чем-либо, а нередко молча. Феодора, проведя годы в монастыре, различала все оттенки молчания. Самодержец, казалось, находил в этом отдохновение. "А может быть, - думала Аспасия, - он был человеком привычки и, сделав что-то однажды, продолжал поступать так же и в дальнейшем".
По-видимому, его не смутило, что его вечернее уединение нарушили. Он приветствовал их любезно, со своим обычным обаянием: приказал усадить поудобнее, принести вина, подслащенного медом. Царица улыбалась, глядя на них, такая безмятежная, какой старалась быть Феофано.
- Сестра, - обратилась она к Аспасии, - как я рада тебя видеть. И племянницу. Все ли у вас благополучно?
- Все хорошо, ваше величество, - пробормотала Феофано.
Феодора улыбнулась. Самодержец кивнул. Аспасия сжала зубы и решила помалкивать. Это сражение Феофано. И пусть она его выиграет.
Как ни дерзко Феофано добивалась этой аудиенции, теперь, получив ее, она была сама любезность. Казалось, она была готова всю ночь говорить обо всем на свете, от здоровья управляющего царицы до скачек на Ипподроме. Она вела беседу весьма искусно. Император был убежден, что он сам затронул тему западных варваров и их посольства.
- Дадите ли вы им то, чего они хотят? - спросила Феофано небрежно, как будто она не поставила все на этот единственный удар.
Император даже не нахмурился от ее дерзости. Он размяк от вина и от звуков собственного голоса.
- Ты считаешь, что надо?
- Решать вашему величеству, - ответила Феофано.
Его величество рассмеялся.
- Конечно, мне, и я решу. Но как поступила бы ты?
Феофано потупила глаза. Аспасия заметила их блеск сквозь густые ресницы.
- Я, ваше величество? Если бы я была императором?
Он кивнул, довольный собой.
- Я думаю… Я бы тянула переговоры и медлила бы, и откладывала и заключила бы, в конце концов, выгодную сделку: я дала бы им, что они просят.
- Значит, так? Ты дала бы им царевну?
- Я дала бы им то, чего они хотят, не больше и не меньше. Царевну, но не рожденную для пурпура, чтобы они не слишком возгордились. Достаточно молодую, чтобы удовлетворить саксонского мальчика, и достаточно взрослую, чтобы угодить старому льву - его отцу. Лучше девушку: у вдовы, даже плодовитой, могут возникнуть трудности с прежней родней.
- Красивую?
- Если мы не хотим их обидеть, то да. По крайней мере, такую, на которую смотреть не противно.
- На всех наших царевен смотреть приятно, - сказал император. Он откинулся назад, поглаживая бороду. Глаза его немного сузились. - А кого бы ты выбрала, дорогая? Может быть, себя?
Феофано подняла глаза. Они были кротки, как у лани.
- А вы выбрали бы меня, ваше величество?
- Выбрал бы я?
- Ваше величество хочет, чтобы я сама дала ответ на этот вопрос?
Император улыбнулся.
- Ты точь-в-точь твоя мать, - сказал он.
Аспасия похолодела. Но Феофано ответила императору улыбкой:
- Вы мне льстите, ваше величество.
- Возможно, - ответил император. Он все еще казался довольным, но в нем уже появилась некоторая холодность, приближался опасный предел. - А что бы ты делала, если бы вышла замуж за этого короля германцев?
- Была бы королевой, - ответила Феофано просто, как ребенок.
- Ты бы называла себя императрицей Римской империи?
- Я могла бы, - отвечала Феофано.
Император рассмеялся.
- Ну, конечно. И ты бы послала свои войска против нас?
- Вы стали бы вынуждать меня к этому, ваше величество?
- Кто знает? - Император поднял свою чашу и отпил из нее. - Я вижу, что ты гораздо умнее, чем мы ожидали. Ты думаешь, я отпущу тебя, чтобы ты стала опасной для нас?
- Неужели в дикой Германии я буду опасней, ваше величество, чем в Священном дворце?
Император опустил чашу.
- Ты хочешь уехать?
Феофано не стала отрицать этого.
- Ты согласна, чтобы тебя отдали варвару? Это же ссылка, пойми, и пожизненная. Ты больше никогда не увидишь Город.
- Да, ваше величество, - отвечала Феофано, негромко и совершенно спокойно.
- Ты так его ненавидишь?
Лицо ее ничуть не изменилось.
- Я люблю его всем сердцем и душой.
Они взглянули друг на друга. Аспасия, наблюдая за ними, заметила, как между ними возникло взаимопонимание. Иоанн, чтобы получить свой престол, пошел на убийство. Только Богу было известно, что предстоит совершить Феофано. Но она готова на все. Она обладала тем же, чем и он, тем же, чем ее мать: несокрушимым честолюбием, которому опасно становиться поперек дороги.
Он медленно кивнул, как будто слушая ее.
- Тебя, наверное, не сломит и монастырь? Ты будешь или настоятельницей, или ничем.
- Я и сейчас ничто, - отвечала Феофано.
- Ничто, кроме того, чем прикажу тебе стать я, - произнес император. - Я подумаю над этим. У тебя было преимущество первого хода, и хватило мужества его сделать. Похоже, в твоем лице германский король получит больше, чем предполагает.
Вставая, Феофано поклонилась. Это было сделано красиво: согласие, покорность и отстранение в одном плавном изящном движении.
Аспасия как тень следовала за ней по пятам. На мгновение ей показалось, что император позовет ее обратно, но он ничего не сказал. Уже выходя в наружную дверь, она почувствовала на себе его взгляд, но разгадать его значение не смогла.
Император не был склонен унижать свое императорское достоинство спешкой. Шли дни, и каждый последующий казался длиннее предыдущего. Другие тоже приходили к нему, но лишь Феофано просила за себя. Другие делали это, как принято, через родню или доверенных лиц, одни обращались к императору, другие к царице. Не все решались приводить разумные доводы.
- Сейчас, - сказала Аспасия, - цена уже дошла до лучшей упряжки на Ипподроме и поместья в Анатолии.
- Кто же это? - спросила Феофано.
- Она из семьи Комнинов.
- Что, малышка Евтерпа, бедняжка с заячьей губой?
- Вряд ли, - сказала Аспасия. - У нее-то прекрасный характер и добрая душа, если только кто-нибудь способен это заметить. Нет: это ее двоюродная сестра. Та злющая.
- От которой муж отказался через месяц после свадьбы и ушел в монастырь?
- Да, он сказал, что там его больше никогда не достанет ядовитый женский язык. Эта самая, Ирина. Семья была в отчаянии.
- Представляю себе, - улыбнулась Феофано. - Я помню эту Ирину. Помоги Господь германцам, если им отправят в королевы ее.
- Не отправят, - возразила Аспасия. - Она не царевна. Кроме тебя, царевен больше нет.
- Я не единственная царевна в Городе, - сказала Феофано. Она снова занялась вышивкой, лежавшей у нее на коленях; тщательно подобрала цвет, вдернула нитку в иголку. Она вышивала узор: виноградная лоза вокруг имперского орла.
Аспасия попыталась оставаться спокойной и вернуться к чтению. Они были в покоях императрицы. Придворные дамы тоже занимались рукоделием, некоторые читали что-нибудь душеполезное. Кто-то попросил императрицу позвать евнуха Алексия, отличавшегося сильным и чистым голосом.
Он вошел и только что начал петь, как внезапно ему помешали. Явился посланный от императора. Его величество желал говорить с императрицей и с госпожой Феофано.
Феофано медленно поднялась. Аспасия надеялась, что никто, кроме нее, не заметил, как кровь прихлынула к ее щекам и отхлынула снова, как она пыталась скрыть дрожь в руках. Может быть, это что-то совсем другое. Может быть, сватовство германцев здесь ни при чем. Совсем ни при чем.
Аспасия решительно мотнула головой. Это не может быть чем-то другим. Одним словом, это победа.
5
По-видимому, западные послы были вполне довольны заключенной сделкой. Едва ли они могли оспаривать красоту или происхождение Феофано, хотя Аспасия и слышала, как один пробормотал что-то насчет содержателя таверны. Аспасия решила, что германцы слишком уж волнуются за чистоту происхождения. Однако епископ, возглавлявший посольство, был итальянцем, и у него было достаточно здравого смысла, чтобы понять, как им повезло заполучить внучку содержателя таверны. В конце концов, с другой стороны она была дочерью императора.
Лиутпранда не было среди послов, когда император представил им Феофано. Аспасия, совсем не заметная в блеске Феофано, искала его, но его не было. Не могла она и поговорить ни с кем из послов. Как и Феофано, она находилась далеко от них, за рядом женщин и евнухов: можно было смотреть, восхищаться, но не прикасаться и не разговаривать. Это случится потом, когда переговоры завершатся и Феофано будет предоставлена заботам послов. Аспасия успокаивала себя, что отсутствие Лиутпранда ничего не значит. Он мог быть занят чем-то другим. Он мог, наконец, не выходить на улицу в такую погоду, отвратительную византийскую погоду, когда порывистый ветер из Скифии приносил сырость и дождь. Некоторые западные послы уже страдали жестоким насморком, а один, как заметила Аспасия, все время тер нос, чтобы не расчихаться. Наверное, старый умница предпочел остаться в тепле.
Но раньше он не пропускал аудиенций. Может быть, поссорился с епископом, главой посольства?
Аспасия решила отправить ему письмо. В конце концов, и он не прислал ей ни слова приветствия; а может быть, и послал, по-прежнему считая ее женой знатного горожанина, а письмо затерялось. Конечно, он хотел бы узнать, говорила она себе, что с ней и где она.
Но время, которое еще недавно тянулось бесконечно долго, вдруг оказалось невероятно быстрым. За несколько дней нужно было успеть сделать так много. Посольство, закончив переговоры, хотело отплыть сразу же, как только позволит погода. Сначала Аспасии было некогда написать письмо, потом некого с ним послать. Она была занята во дворце, готовясь к отъезду будущей королевы. Феофано собиралась взять с собой разную прислугу, горничных, охранников, правда, охранники будут только сопровождать ее, пока не передадут мужу, а потом вернутся в Город. И еще она хотела взять с собой Аспасию.
Феофано ни о чем ее не просила. Когда послы увидели ее и ее будущее было решено, она сказала:
- Возьми побольше теплых вещей в дорогу. Говорят, в Германии холодно, правда, может быть, не холоднее, чем здесь.
Аспасия оторвалась от того, что делала; потом она не могла вспомнить, что именно она делала.
- Почему ты думаешь, что я поеду с тобой?
- А почему ты думаешь, что ты не поедешь?
- Самодержец может не разрешить.
- А ты думала об этом, когда он видел нас вместе и понял, что нас нельзя разделить?
- Я думала о тебе, - ответила Аспасия, более резко, чем хотела.
- Значит, ты не хочешь ехать.
В больших темных глазах не было слез. Это был крупный недостаток Феофано как придворной дамы: она не умела плакать по желанию. Но Аспасия увидела боль в ее глазах.
- Ты хочешь остаться здесь, - сказала Феофано, - куда я уже никогда не смогу вернуться. Где сидит на троне убийца твоего мужа. Где по капризу этого убийцы тебя могут заживо похоронить в монастыре.
- Где я родилась, - поправила ее Аспасия. - Где я собираюсь пережить его священное величество.
- В одиночестве?
Аспасия вздрогнула, сердце ее похолодело.
- Может быть, я снова выйду замуж. Может быть, и это не понадобится. Царица позаботится обо мне.
- Кто же позаботится обо мне? - спросила Феофано.
Аспасия замерла.
- Это нечестно.
- Все равно. Я хочу, чтобы ты была со мной. Мы были вместе с самого моего детства. Клянусь, мое место здесь, и все же я отправляюсь в эту новую жизнь, пусть далеко, но там мой трон. Может быть, царица и любит тебя, в конце концов, она твоя сестра. А если она умрет или будет отвергнута? Что тогда, Аспасия? Да, я еду в страну варваров, но я тебя не покину. - Феофано взяла руки Аспасии в свои, что теперь случалось редко, потому что она уже освоила величественное царственное поведение. - Подумай об этом, Аспасия. Целый новый мир, новые люди, новые дороги. Я видела, каково тебе приходилось с тех пор, как умер Деметрий. Ты жила не своей жизнью, в тени императрицы. Неужели ты не хочешь снова жить на солнце?
- Я и так на солнце, - упорствовала Аспасия. - Я сестра и слуга императрицы. Я живу в сердце мира.
- Я слышу, - сказала Феофано, - как по ночам ты бродишь по комнатам. Попробуй убедить меня, что эти стены не стесняют тебя как прутья решетки. Что ты не чувствуешь себя пустым сосудом, треснувшим и выброшенным. Разве ты не хочешь снова наполниться?
- Я не могу, - ответила Аспасия, - врачи в этом уверены.
- В жизни можно не только рожать детей, - сказало дитя, предназначенное рождать королей. Она выпустила руки Аспасии. - Я хочу, чтобы ты была со мной. Императрица пошлет тебя, если я попрошу. Самодержец будет только рад, если ты уедешь.
- Значит, ты не оставляешь мне выбора? - Аспасия хотела сказать это сердито, но прозвучало это печально.
- Конечно, ты можешь остаться. И рано или поздно ты кончишь монастырем. Скорее рано. Императору станет неудобно твое присутствие.