Глава 31
После темноты все стало ослепительно белым. Вокруг стояли занесенные снегом сосны, а невдалеке виднелись одноэтажные деревянные корпуса небольших домиков, очевидно, бывший пионерский лагерь, ныне удачно приспособленный для подготовки агентов или боевиков. Возможно, он и не имел отношения к структурам ФСБ, а был в частном владении какого-нибудь генерала. Мы прошли мимо массивных металлических ворот, на которых остался след от когда-то висевшей здесь дощечки с названием лагеря. Я покорно плелась за быстроногим Иваном, успевая, тем не менее, с любопытством осматривать окрестности. Какая красота! Какое величие и умиротворенность! Более шести лет я проработала с ребятами в летних пионерских лагерях и всегда вспоминаю это время с удовольствием, хоть и хлопотно было, но жутко весело!
Мы вошли в один из близлежащих корпусов. Там царила строгая военная обстановка. Несколько мрачноватых мужчин сновали по комнатам в камуфляже, но без погон или каких-либо других опознавательных знаков. Ванька пригласил меня в кабинет. Навстречу нам из-за стола поднялся крупный седой дядька с пышными усами и, протянув мне руку и улыбнувшись, представился:
– Семен Михайлович…
– Буденный, – шуткой завершила я его представление.
– Так точно! – гаркнул военный, восхищенный моей "проницательностью", и от избытка чувств с силой сжал мою руку, да так, что я подпрыгнула.
Это же надо, полный тезка героя гражданской войны и военачальника Буденного! Такая редчайшая фамилия, оказывается, еще встречается. Начальник тем временем продолжал:
– Сейчас сюда придет ваш непосредственный руководитель, познакомитесь.
В этот момент раздался стук в дверь, и на пороге появился невысокого роста мужичонка, тоже с усиками, но той несимпатичной модели, какую носили величайший комик Чарли Чаплин и не менее великий злодей Адольф Гитлер: небольшой по форме прямоугольник строго между носом и верхней губой. Он точно так же, как пару минут назад Семен Михайлович, протянул мне руку со словами:
– Ворошилов Климент Ефремович!
У меня закружилась голова. Они надо мной издеваются, что ли?! Но оба мужичка были абсолютно серьезны. Наверное, здесь всё по-секретному и не принято называть настоящие имена, поэтому используются псевдонимы.
– А у вас здесь носят имена только героев гражданской войны?
– Нет, – успокоил меня товарищ Буденный, – есть и величайшей Французской революции. Мы и День Взятия Бастилии, знаете ли, отмечаем!
Отлично, придется, вероятно, столкнуться еще и с Жан Поль Маратом или Робеспьером! Я прямо-таки торчу от изумления!
В конце концов Семен Михайлович непосредственно перешел к той важной теме, из-за которой я и очутилась здесь.
– Ваша подготовка будет состоять из двух этапов – теории и практических занятий. Ничего сложного, но есть правила, по которым идет жизнь в этом лагере, и я сейчас их озвучу. Ежедневные занятия будут начинаться в 6:00…
Дикий ужас!!! Да я и проснуться-то к этому времени вряд ли смогу, а не то чтобы начать тренировку!
– А попозже нельзя? – робко прозондировала я почву.
– Нет, нельзя, не на курорте находитесь! Здесь железная дисциплина, – строго сказал Буденный, – тем более, вы не одна, кроме вас есть еще курсанты: три человека, правда, все мужчины.
Настроение немножко приподнялось, хоть не зря тащила шмотки, будет с кем пофлиртовать!
Семен Михайлович так не думал.
– С ними пересекаться вы будете только изредка!
Вот это не тебе решать, дядя, мы еще посмотрим, кто с кем и когда!
– А дедовщины у вас не наблюдается? – с усмешкой спросила я.
– Если и будет что, дадут там тебе пару раз по шее, – не к месту встрял Климент Ефремович, – разбирайтесь сами, мы вмешиваться не будем!
Ну ни фига себе, что за отстой?! Мне стало совсем не по себе, не хватало еще здесь с мужиками драться, прямо кошмар какой-то! А Семен, почти доведя меня до обморока, продолжал вещать дальше.
– Обед, он же ужин, в 16:00, сон в 20:00.
– А завтрак предполагается? – я уже едва могла говорить от шока.
– Да, завтрак с 5 до 5:10. Боец должен все делать быстро! И еще, – вспомнил о чем-то начальник, – за неточную стрельбу и полное отсутствие успехов в боевых дисциплинах будете немедленно оштрафованы лишением еды по выбору: либо завтрака, либо обеда-ужина. Вам ясно?
Мне было неясно одно: удастся ли вообще остаться в живых во время прохождения интенсивного курса "молодого бойца".
– Может, выдадите мне пистолет прямо сейчас?! – попросила я.
– Зачем это? – в один голос удивились герои "гражданской войны".
– А чтобы сразу застрелиться и дальше не мучиться!
– Да успокойтесь вы, женщина, – уже поласковее ответил Буденный, – все привыкают, и вы привыкнете и еще не раз захотите сюда вернуться!
Да не дай бог!!! Потрясенную и поникшую, Иван отвел меня в один из домиков и с "комфортом" устроил в крохотной комнатенке. Здесь был деревянный топчан, на котором лежали тонюсенький матрас, плоская, худосочная подушка и одеяло, больше похожее на тряпочку. Вот этой жути я точно не вынесу, потому что вторая вещь после голода, которую я просто не переношу, – это холод! Кроме топчана, стояла еще крохотная тумбочка и все, больше ничего!
– А где зеркало? – испуганно спросила я у Ивана.
– Бойцам не положено!
– А если боец – женщина?
Ответ был лаконичным:
– Здесь женщин нет!
Поздним вечером, укрывшись тоненькой дохлой тряпочкой под жалким названием "одеяло" и глотая горькие слезы, я вспоминала всю свою такую нескладную, нелепую, полную лишений и неприятностей жизнь. И за что мне такие мучения? Ради того, чтобы, не унижаясь и не выпрашивая, получить пару миллионов паршивых иностранных тугриков?! Да будь оно все проклято!
Ночью дверь вдруг тихо приоткрылась, и в комнату заглянул какой-то чувак в черном:
– Ну, что разлеглась, как корова? Все уже заждались, только тебя и не хватает! Иди скорей! – и показал рукой за свою спину.
Мама дорогая! В коридоре собрались, о ужас, все мои ранее умершие родственники: бабушки, дедушки, тети и дяди, которые пребывали в состоянии радостного возбуждения и ожидания встречи со мной! "Вот козел", – подумала я и, метнув в черного мужика тапком, крикнула:
– Пошел вон, сволочь! Мне еще рано!
Посланец ада, ловко увернувшись от пролетевшего, правда, мимо, тапка, быстренько ретировался и, поспешно закрыв за собой дверь, испарился.
И без того отсутствующее настроение упало до нуля. Советую всем никогда не контактировать во сне с покойниками, ничего у них не брать, ничего не давать и не сметь никуда с ними ходить, но… иногда прислушиваться к их полезным советам! Лучше пойдите наутро в церковь, помолитесь, поставьте свечку за помин души и закажите поминальную панихиду. В полном смятении, потрясенная, я еле заснула после странного "визита". Видишь ли, заждались они меня! Перебьетесь как-нибудь и без моего присутствия. К радости или богатству покойники никогда не снятся, с их визитами связаны одни лишь неприятности!
Следующий день, то есть первый день начала боевой подготовки, прямо-таки не задался. Я лишилась и завтрака, а заодно и обеда-ужина. Завтрака не увидела по собственной инициативе, потому что, разумеется, опоздала, а обеда-ужина, потому что не успела на завтрак, таким образом, нарушив установленную здесь жесткую дисциплину.
Ворошилов Климент Ефремович, мой непосредственный строгий начальник, крайне недовольный моим ужасным, несерьезным поведением, представил мне преподавателя по стрельбе из автоматического оружия. Коротышка, по-видимому, являлся фанатом Французской буржуазной революции 1789 года, потому и носил вызывающую кличку "Якобинец". Он был такой микроскопический, что, стоя рядом с ним, я со своим "метром с кепкой" казалась Гулливершей в стране даже не лилипутов, а гномов. Интересно, как этот занюханный шибздик поднимает свой автомат? Или тащит его волоком по земле?! Командир придирчиво оглядел меня снизу вверх и тоненьким фальцетом пропел:
– Привет, Пышка!
Хорошенькое начало совместной работы! Сам-то Карлик Нос, а все туда же, Пышка! Однако Якобинец объяснил, что в этом лагере не принято упоминать настоящие имена и фамилии, а в ходу только псевдонимы. Сначала, конечно, было очень обидно. Впервые увидел и сразу же на тебе, Пышка! Никакого намека на деликатность, мужлан чертов, поэтому, чтобы отомстить, решила поиздеваться над ним и насмешливо спросила:
– Это прозвище по Мопассану?
На что он совершенно серьезно, очевидно, даже и не подозревая, что был когда-то такой весьма знаменитый французский классик, перу которого принадлежит одна из самых известных новелл "Пышка", ответил:
– Нет, по телу!
– А если вдруг похудею? – продолжала я с интересом.
– Тогда будешь Дохляшкой или Дохликом, как тебе больше нравится.
– Но ведь слово "дохлик" характеризует не живого человека, а труп! – заявила я авторитетно, но ответа от растерявшегося преподавателя не дождалась.
Карлик Нос (а "рубильник" у дядьки был очень даже приличный и занимал почти пол-лица) не нашелся, что сказать, и, скрипнув зубами от возникшей ко мне неприязни, строго прорычал:
– Хватит трепаться, умная вы наша! Приступаем к занятиям.
Лишившись завтрака и еще не в состоянии окончательно проснуться, я сидела и слушала его монотонную речь. Два раза моя голова с громким стуком ударялась о стол, не в состоянии от тоски и скуки удержаться на шее.
– …пулемет Калашникова РПК имеет шесть разновидностей и используется практически во всех горячих точках по всему миру…
Я уже вообще не в силах была себя контролировать, отчаянно борясь со сном. Оставалось только вставить в глаза спички, чтобы они не смыкались, как это делал умопомрачительно смешной и дебильный Мистер Бин, а педагог-зануда все бубнил и бубнил:
– …пистолет-пулемет UZI, более признанные варианты Мини и Микро, великолепно зарекомендовал себя своей практичностью и удобством в использовании…
Бум! С громким стуком голова упала на стол в третий раз!
– Пышка, вы слышите, что я говорю?
Сон чуть-чуть улетучился, и я согласно кивнула. Дядя продолжал:
– …"Ремингтон" – единственный дробовик, стреляющий как картечью, так и пулями вплоть до двадцать восьмого калибра…
"Двадцать восьмой калибр… Это большие пулечки или маленькие?", – размышляла я, не в силах закрыть рот, раздираемый зевотой, но вопрос задать не решилась, зато получила его от инструктора.
– А теперь скажи мне, что изображено на флаге Мозамбика?
"При чем тут Мозамбик, – подумала с недоумением, – откуда же мне знать, я же не родом оттуда?! Даже сами мозамбикцы, наверное, не знают, что там у них на флаге вообще нарисовано", – поэтому ответила честно:
– Хрен его знает!
– А должна быть в курсе, – возмутился Якобинец, – на флаге этой африканской страны помещено изображение автомата Калашникова – самого популярного в мире оружия!
Надо же, а я ни сном ни духом! Сразу же обуяла гордость за страну. Вот мы какие, русские, раз наши автоматы даже украшают флаги других государств! Черт побери, мелочь, а приятно!
В конце концов эти идиотские занятия, как поняла, теоретические, закончились, и не успела я подняться с места, чтобы уйти, как преподаватель резким окриком опустил меня на стул:
– Сидеть, ни с места! Приступаем к занятиям практическим.
Боже, когда же закончится вся эта жуткая хрень? "Только через месяц", – разочарованно ответил внутренний голос.
Инструктор с большим трудом притащил два "ствола". Приклады были деревянные. Где-то я уже видела такие… где же? Точно! Такое же оружие держали в руках те черные охранники с африканской мафиозной виллы – легендарный автомат Калашникова, помещенный на флаг Мозамбика. Один из принесенных автоматов выглядел помельче, другой покрупнее.
– Тот, что лежит от тебя справа и побольше – это пулемет Калашникова РПК, а тот, что поменьше – это автомат той же марки АК47.
Ну и зачем мне, на фиг, пулемет, я же не собираюсь возглавить ганское сопротивление, тем более, что всей душой против насилия?!
– Вы не скажете, – спросила я осторожно, – а пулемет мне зачем?
– А как же, пригодится! Мало ли в какую точку зашлют! – многообещающе пожелал инструктор.
Мне стало неуютно, а может действительно, они хотят использовать меня в военных конфликтах? Кто знает? Никому верить нельзя! Может, увидели способную тетку (сделала я себе комплимент) и решили поэксплуатировать такой прекрасный потенциал где-нибудь в других горячих точках?! Надо выяснить. Пока очень подозрительные мысли блуждали в голове, урок, наконец, завершился. Напоследок коротышка предупредил меня, что завтра будет и теория, и практические занятия – стрельба по мишеням.
Следующим в расписании моей спецподготовки стоял урок физической культуры. Едва я появилась на пороге небольшого спортивного зала (а то, что он спортивный, поняла по двум деревянным шведским стенкам, которым с удовольствием предпочла бы шведский стол), как радушный и, на первый взгляд, добродушный, крепко сбитый мужик встретил меня словами:
– Здорово, мамо!
Сам ты "мамо"! Он лет на двадцать меня старше, а все туда же, "мамо"! Физкультурник продолжал:
– Мене звуть Батя, Батяня-комбат, – уточнил он, – а як тебе звати?
– Пышка, – озвучила я свой псевдоним.
– Ну, мамо, и не думала, напевно, що тебе такий гарний хлопец тут чекае?! – потом, как из "рога изобилия", на меня посыпались чудные комплименты: – Ай, гарна дивчина, мамо, дуже красива!
Интересно, и как это у него так ловко получается и мамо, и дивчина в одном флаконе, хотя кто скажет, что я хлопец, пусть первым бросит в меня камень! Вопросы продолжались:
– А дiд-то у тебе е?
Я неопределенно пожала плечами, ну какое твое дело?! Батяня-комбат продолжал инструктаж, но уже строже:
– Слухай, що буду говорити, i чiтко виконуй завдання. Зараз разновим товi, що будемо робить, а то не зрозумiэм. Будеш бiгатi, перекидатися, стрибати, робити гiмнастику. Якщо не буде успiхiв, чи не буде iжi. Будь ласка, не разстроюй мене!
Да… тяжелый случай на производстве! Украинский был для меня языком с другой планеты, и как же я смогу выполнять команды, ежели кроме "мамо", "бати" и "диду" ничего толком не поняла?! Однако несмотря на почти полное непонимание сказанного, согласно кивнула и… началось.
Первые пять приседаний привели мой организм в состояние паники, ноги уже не держали ослабевшее тело. Со шведской стенки я падала, как созревший осенью урожай фруктов, Батя просто не успевал меня на нее вешать, а бег по кругу завершился логически верно – на карачках. Физкультурник заставлял меня крутиться, как белка в колесе. Еще немного – и мне капец! В конце концов, видя печальные результаты своей работы, он с трудом и явным нежеланием все же отпустил меня. До чего же вредный диду! Надо же, а мне украинцы всегда казались людьми добрыми. Мы с Левой побывали и в Киеве, и в Донецке, и в Славянске, и в Краматорске, и везде встречали только доброжелательное отношение со стороны местного населения, говорящего исключительно на русском, а этот прямо зверь какой-то, наверное, потому что… хохол!
Время, к счастью, приближалось к обеду-ужину, и я, расспросив какого-то мужчину о том, где находится столовая, быстренько почесала туда. После активных физических занятий жутко захотелось есть, но не тут-то было! Перед самым моим носом вырос начальник Клим Ефремович. Он посмотрел в какой-то лист и, недовольно покачав головой, изрек:
– Опоздание на завтрак – раз. По основным боевым дисциплинам очень плохо, неудовлетворительно, это два. Обед-ужин отменяется!
Я просто вышла из себя.
– Слушайте, Климент Ворошилович, вы ничего там не попутали, уважаемый? Я ведь не под вашим началом, слава богу, в профессиональной армии служу, а прохожу, это… как ее… первоначальную подготовку, и в начале такого сложного пути успехов просто не может быть!
Ворошилов равнодушно пожал плечами.
– Во-первых, я Ефремович, а во-вторых, нет успехов – нет и обеда! – и нагло бросив на ходу "Je n’ai mange pas six jours" (Я не ел шесть дней) на французском, закрыл дверь столовки на гигантский, амбарный замок и гордо удалился, напоследок кинув:
– Достаточно дискуссий, Бублик! Живо идите на урок английского, вас с нетерпением ждет преподаватель, кабинет номер тринадцать!
Сам ты Бублик, буденовец хренов! Скрипнув в бессильной ярости зубами и не сумев дать циничному дядьке словесной сдачи, поплелась в тринадцатый кабинет. Номер тринадцать наводил на совсем невеселые размышления. Моментально вспомнился знаменитый ужастик "Пятница 13", и сразу же, как из могилы, потянуло холодом. Постучалась. Мне ответил приятный женский голос. Я открыла дверь. В кабинете сидела очень пожилая, но все еще прекрасно выглядевшая женщина. Хоть единственный нормальный человек в этом дурдоме! Слава богу!
– Добрый день, входите, пожалуйста, – поприветствовала она по-русски.
– Здравствуйте, – ответила я.
Мне неудобно было озвучивать мою дурацкую кличку, поэтому представилась своим настоящим именем, в ответ она назвала свое. Я даже не думала, что наш разговор так затянется. Это был день чудовищных воспоминаний учительницы английского языка…
Глава 32
Преподавательницу звали Марлена Григорьевна. Вы не поверите, она, ветеран Великой Отечественной, прошла все тяготы, выпавшие на ее долю, еще совсем девочки, почти ребенка. Сама еврейка по национальности, Марлена Григорьевна жила в районном центре под Киевом, на Украине. Ей было лишь двенадцать, когда началась война и в их населенный пункт пришли оккупанты. В то время жители этого поселения еще не знали, чем рискуют несчастные иудеи, если будут обнаружены новой властью.
В украинском городке жили и русские, и евреи. В те годы советской власти между представителями различных национальностей царила крепкая дружба и взаимопонимание. Когда немцы вошли в районный центр, то сразу же развесили объявления о явке всех евреев со своими вещами и ценностями на сборный пункт к местному райсовету. Людям объявили, что они поедут на строительные работы в Киев. В ночь перед явкой на сборный пункт мама сказала Марлене: "Доченька, чувствую, что нехорошо это закончится, поэтому ты с нами не пойдешь. Беги сейчас же к Ганке, пусть она тебя спрячет!" Ганка была лучшей подружкой Марлены, и девочка, простившись с родными, ночью огородами пробралась в дом соседки. Та в помощи не отказала и спрятала подругу в погреб. Евреев, собранных у комендатуры, расстреляли в тот же день неподалеку. Мать ее оказалась права и, предчувствуя беду, сама того не зная, спасла ей жизнь, когда не дала дочери попасть в ряды смертников. Психологическая травма от такой страшной потери самых близких людей была для двенадцатилетней девочки так велика, что почти три месяца она ни с кем не разговаривала.
Отец Ганки вызвался быть старостой, за что его сначала просто возненавидели, но потом поняли, почему он так поступил. На самом деле, он сделал это для того, чтобы помочь своим землякам и не допустить назначения какого-нибудь нелюдя из числа ненавистников советской власти.