Хотя эта цифра на нынешние деньги равнялась все-таки только тридцати рублям в месяц и четырем рублям тридцати копейкам разовых, но по тогдашним ценам это была прибавка небывалая по своей значительности, и Гедеонов в душе спросил себя: не имеет ли он дела с восходящей звездой? Так дороги в то время были деньги, так дешево ценились даже настоящие таланты.
По окончании спектакля государь прошел на сцену и отдал Гедеонову приказ представить ему молоденькую дебютантку. Директор бросился в уборную Асенковой. Та еще не успела раздеться и, смеясь и перебрасываясь шутками с молоденькими товарками, одевавшимися в одной уборной с нею, только что успела отстегнуть свой гусарский ментик; она готовилась спустить с плеч гусарский мундир, как в дверь раздался стук, и вслед за тем в уборную вихрем влетел директор.
Удивленные и перепуганные молоденькие артистки поспешили закрыться юбками. Он небрежно бросил им:
- Ну, чего засуетились? Что я, раздетой актрисы, что ли, не видел? Да и не актрисы вы вовсе, а так, мелюзга незаметная. Очень мне нужно с вами церемониться. Асенкова, не раздевайся! Пристегни ментик, пойдем! Государю угодно тебя видеть.
Это царское желание ошеломило не только саму Асенкову, но и всех окруживших ее подруг. Все встрепенулись и почти с испугом смотрели на молоденькую дебютантку. Так, с первого выхода, никому еще не доводилось представляться особам царской фамилии, о самом же государе и речи не было: он удостаивал своим разговором и вниманием только солидных, заслуженных артистов или иностранных, с крупным театральным именем.
Послушная воле директора, Асенкова торопливо пристегнула свой ментик и направилась вслед за Гедеоновым на сцену.
Государь стоял в первой кулисе, обратив лицо ко входу. Он пристально взглянул на покрасневшую молодую девушку и одобрительно протянул ей руку. Она почтительно прикоснулась к ней губами - таков был этикет того времени.
- Молодец, гусар! - одобрительно улыбнулся государь, опытным взглядом знатока окидывая всю фигуру молоденькой артистки. - Молодец, гусар! От таких гусарчиков ни один мой гвардейский полк не откажется.
Асенкова улыбнулась. Улыбка у нее была пленительная, и о ней еще долгие годы после смерти артистки вспоминали ее современники.
- Ты давно вышла из школы? - спросил государь.
В то время императоры "вы" не говорили не только артистам, но и артисткам.
- На прошлой неделе только, ваше императорское величество, - ответила Асенкова.
- А у кого в классе занималась?
Она назвала одного из самых заурядных профессоров.
- Прибавь ему жалованье! - приказал государь, обращаясь к Гедеонову. - Нам нужны профессора, которые подготавливали бы на сцену таких бойких "гусар"!
Гедеонов ответил почтительным поклоном. В душе он сознавал, что профессор тут был ни при чем и что от его профессуры еще никогда дирекции не было ни тепло ни холодно. Но чем щедрее сыпались награды, тем, стало быть, довольнее был государь, а его благоволение ценилось превыше всяких сокровищ.
- Ты эту роль еще в училище готовила? - спросил император, вновь обращаясь к молодой девушке.
- Никак нет, ваше величество! Мне ее дали из-за болезни другой артистки! - И она назвала фамилию внезапно заболевшей артистки на роли травести.
- Ну и спасибо ей, что она заболела! - улыбнулся государь. - Кто же тебе помогал при изучении роли? - продолжал расспрашивать он.
- Директор и инспектор репертуара! - бойко ответила Асенкова.
Но она заведомо лгала: ни Гедеонов, ни знаменитый Павел Степанович Федоров, бывший в то время инспектором репертуара, и в глаза ее не видали после передачи ей ответственной роли.
Но государь поверил льстивой неправде находчивой маленькой артистки.
- Спасибо тебе, - сказал он, обращаясь к Гедеонову. - И Федорову мое спасибо передай за то, что вы при всем своем недосуге и на это время находите.
Гедеонов почтительно поклонился и бросил благодарный взгляд на молоденькую артистку, внесшую такую светлую страничку в его послужной список. Получив в один вечер несколько последовательных царских "спасибо", он был на верху благополучия.
- Когда ты опять выходишь? - спросил государь, обращаясь к Асенковой.
Она вопросительно взглянула на директора, так как не знала распределения репертуара и ей никто не указал на ближайший ее выход.
- Когда она опять выйдет? - обратился государь с вопросом к Гедеонову.
- Я думал послезавтра повторить тот же водевиль, ваше величество, - ответил директор.
- И прекрасно! Я с тобою совершенно согласен. Кстати, у нас гостит германский принц, и мой шурин завтра приезжает из Пруссии. Я их обоих привезу посмотреть, какие у меня лихие гусары водятся за кулисами моей армии! - И, еще раз протянув руку Асенковой, государь вышел из-за кулис.
Как только император ушел, Асенкову со всех сторон окружили и товарищи, и начальство. Все поздравляли ее, предрекали ей блестящую будущность.
Один только молоденький актерик, выпущенный из мужских классов училища одновременно с выпуском того женского класса, к которому принадлежала Асенкова, стоял в стороне грустный и понурый. Он один только не радовался успеху молоденькой актрисы, не поздравлял ее и ничего ей не предрекал.
Асенкова тотчас же заметила это, сама направилась к нему и тоном нескрываемого удивления сказала:
- Гриша! Ты как будто недоволен моим успехом?
Он молчал; его лицо было пасмурно и грустно.
- Да что с тобой, Гриша? С ума ты, что ли, сошел в самом деле? - принялась теребить его Асенкова, дергая его за руки.
- Госпожа Асенкова, раздеваться пожалуйте! - послышался голос портнихи.
- Подожди меня здесь, Гриша! Мы с тобой вместе до моей квартиры дойдем! - крикнула она актерику.
Он ответил молчаливым наклоном головы. Его дурное расположение духа явно не проходило от ее ласкового и заискивающего тона. Однако он, успев уже переодеться, остался дожидаться подругу в кулисах, чтобы проводить ее до дома.
Идти было недалеко. Асенкова, не имевшая никого из близких родных, за исключением матери, которая сама жила в богадельне, получила разрешение временно поселиться в одной из свободных комнат при театральном училище. Такой пансионат существовал для молодых артистов и артисток, не имевших, как говорится, куда голову приклонить в первую минуту самостоятельной жизни.
Асенкова живо переоделась и почти бегом прибежала к ожидавшему ее товарищу. Она еще вся полна была впечатлением пережитого счастья и едва могла поверить известию о положенной ей необыкновенной прибавке, о которой пришел ей сообщить "сам" Федоров, оповещенный Гедеоновым о той службе, какую молоденькая артистка сослужила им обоим. Она прерывающимся от волнения голосом передала своему спутнику, Грише Нечаеву, о всех случившихся с нею переменах, а затем добавила:
- Ты меня прямо до комнаты проводи, Гриша, и в комнату ко мне войди! Ничего, я попрошу позволения у дежурной классной дамы. Я прозябла что-то. Чаю вместе напьемся. Мне и это позволят!
- Тебе сегодня и не то позволят! Они ведь подлецы! - неожиданно выпалил Нечаев, но тотчас же, сам почти испугавшись резкости выраженного им суждения, боязливо оглянулся по сторонам и осторожно последовал за Асенковой в ее комнатку.
В школе, очевидно, уже были известны и необычайная царская милость, и крупный успех роли, исполненной молоденькой артисткой. Это было ясно видно из той встречи, какой она удостоилась при первом своем появлении в коридоре училища. Даже дежурная классная дама в сущности уже не имевшая для нее никакого значения как начальство, но имевшая право воспротивиться такому позднему чаепитию, да еще в обществе приведенного с собою гостя, заискивающим тоном ответила на робкий вопрос Асенковой о чаепитии:
- Ах, ma chere, конечно можно! О чем тут разговаривать? Если вы хотите, то я и самовар велю к вам в комнату подать. Няньки еще не спят. Еще наши девочки со спектакля не вернулись.
Тронутая таким вниманием, Асенкова с восторгом согласилась на это предложение и, сбросив свой большой платок и с ногами усаживаясь в глубокое кресло неизвестно откуда очутившееся у нее в комнате, проговорила:
- Вот видишь, Гриша? Я тебе говорила, что все устроится. Да не хмурься же так! Что с тобой? Я тебя вовсе не узнаю. Все так хорошо, так счастливо идет: и роль мне удалась как нельзя лучше, и жалованье я получила такое, о каком и во сне мне сниться не могло, и разовые мне дали совсем небывалые! Прямо такое счастье, такое счастье! Я проснуться боюсь. Ну как все это только сном окажется? Ну как всего этого на самом деле нет?
Вместе с чаем неизвестно по чьему распоряжению появились и сдобные булочки, и сухари, и даже бутерброды с маслом и сыром, словом, целая серия такого благополучия, о каком молоденькая дебютантка действительно и мечтать не могла.
- Гришка, противный! Да смотри же, что мне прислали! Смотри, какой у нас с тобой ужин готов! - вскакивая с места и теребя товарища, кричала Асенкова, сама вертясь как сумасшедшая и его заставляя волчком вертеться вместе с собой.
- Оставь, пусти, Варя! - недовольным голосом произнес Нечаев, освобождаясь от объятий своей неугомонной подруги. - Тебе весело? Ну и веселись себе с Богом, а меня оставь в покое! И домой меня отпусти, пожалуйста, мне еще далеко идти к товарищу, у которого я приютился. А завтра на репетицию рано приходить велено. Мы ведь - не первые сюжеты, нам сразу премьерских окладов не дадут!
В тоне этих слов звучала непривычная едкая горечь.
- Нет, ты мне скажи, Гришка противный, что с тобой? - настойчиво спросила молоденькая артистка, когда разлит был по чашкам чай. - Какая тебя муха укусила? Чего ты дуешься, как мышь на крупу, вместо того чтобы радоваться?
- И не дуюсь я вовсе, и радоваться мне нечему, - ответил Нечаев. - С чего ты выдумала?
- Как радоваться нечему? Разве ты раздумал жениться на мне? А? Да отвечай же: раздумал, что ли? - И в голосе молодой девушки послышались слезы. - Ведь мы с тобой это еще в последнем классе решили… так порешили: на какое бы жалованье нас ни выпустили, а мы все-таки женимся. А теперь? Я вон сколько получать буду, страсть! Подумать, так одурь берет. А ты надулся, как сыч.
- Нет… за тебя я очень рад, - грустно проговорил молодой человек.
- За меня! За меня! А за себя-то что же? Нет, ты положительно глуп! Ведь если я обеспечена, так, стало быть, и ты со мной вместе тоже обеспечен. А мама… бедная мама, как счастлива будет! Господи, поскорей бы утро! Побегу, расскажу ей все! До репетиции отпрошусь… Да чего мне бежать? Я и "гитару" нанять могу! Вот только не знаю, есть ли у меня деньги. Я давеча прачке отдала да кофе маме купила. У тебя нет денег, Гриша?
Нечаев молча вынул из кармана портмоне и подал ей монету.
- У, какой ты богатый! Целых четыре рубля у тебя! И откуда ты столько денег достал?
- Я за урок получил. Купца одного польку "трамблан" танцевать учу, так он заплатил!
- Ты танцевать учишь? - расхохоталась Асенкова. - Ну и дурак же твой купец, если он танцам у тебя обучается. Ты сам-то ничего не умеешь и не понимаешь! Ну, да это все равно, давай деньги! Я тебе скорехонько отдам. А завтра утром я к маме съезжу и свезу ей два апельсина к чаю. Она страсть как их любит! Ну, да это все к стороне. А ты скажи мне, за что ты дуешься?
- Я вовсе не дуюсь, а грустно мне, на сердце у меня тяжело.
- Ну не дурак ли ты? Скажите на милость! У нас столько радости, а у него на сердце тяжело.
- Да не моя это радость, а твоя!
- И опять дурак! С каких это пор мы с тобой свои радости и горести делить перестали? Прежде все пополам было, а теперь и подавно!
- Нет, Варя, теперь пойдет иначе. Теперь ты мне не пара!
Асенкова подбежала к молодому товарищу и обняла обеими руками его голову.
- Вот видишь, какой ты скверный! Целоваться меня заставляешь! А помнишь, что Мефистофель поет: "Мой совет, до обручения не целуй его!"?
- Что же, совет хороший, и ты ему следуй. Только уж ежели можно, то и относительно других его соблюдай и тоже до обручения никого не целуй!
- Да ты что это, в самом деле что ли спятил? - бесцеремонно осведомилась Асенкова. - Про что ты это толкуешь? На что намекаешь?
Нечаев порывисто встал и, близко подойдя к ней, произнес решительным тоном:
- Теперь я тебя спрошу. Что ли ты поглупела от радости или хочешь только притвориться глупенькой?
- И не думаю притворяться, а просто не понимаю, что за вздор ты мелешь! - ответила она недовольным тоном. Она не привыкла, чтобы ее смирный и всегда покорный Гриша так разговаривал с нею; она такого разговора с собой не признавала, будучи самолюбивой и гордой. - Говори дальше! Говори, если начал!
- Что же, и буду дальше говорить! Неужели же ты думаешь, что все эти там начальники - и директор, и инспектор - так сразу поражены твоим талантом, что прямо голову потеряли от восторга?
- Ничего подобного я не думаю. Не так я глупа…
- Ну, как же ты себе объясняешь все эти нежности, все это внимание? Вот хотя бы чай этот дурацкий. Ну с какой стати маленькой выходной артистке станут чуть не столы накрывать, когда она из театра вернуться изволила? Видала ты что-нибудь подобное с другими? Скажи, видала?
- Ну, нет? Не видала!
- Ага! Значит, "умысел другой тут был"?
- Никакого ровно умысла! Государь похвалил меня, прибавку мне сделать приказал, ну, они и обрадовались!
- Не обрадовались они, а исподличались, государю угодить хотят.
- Что же тут такого особенного? Ему небось все угодить хотят! Да ты договаривай до конца, не мямли!
- Мне мямлить нечего, все равно один конец.
- Какой конец? Про что ты?
- Да про то, что недаром же государь вдруг так расщедрился и приказал окружить тебя таким вниманием.
- Как? И государь недаром? - расхохоталась Асенкова. - Он-то кому же угодить хочет? Тебе разве? Прослышал, что я намерена сочетаться законным браком с выходным артистом Императорских театров Григорием Ильичом Нечаевым, и, желая быть тебе приятным, отдал приказ сравнять меня в окладе чуть не с первыми сюжетами? А ты, срамник эдакий, и поблагодарить его за это не догадался? Эх ты, разиня муромская! - И она, громко расхохотавшись, вновь стала насильно кружить его по комнате.
- Тише ты! Ведь еще не дано тебе такой полной воли! - остановил он ее. - Подожди, пока в полный форс войдешь, пока полным титулом именоваться станешь!
- Каким титулом? Про что ты, Григорий? - уже более серьезно переспросила его Асенкова. - Говори толком… иначе кто тебя, дурака, поймет?
- Ты-то умна не по летам! Тебе сколько минуло намедни?
- Семнадцать! - весело сказала она. - Целых семнадцать!
- Ну вот, видишь! А рассуждаешь ты как семилетняя. Станет тоже государь жалованьем твоим и разовым даром заниматься, есть ему время!
- Значит, есть, коли занимается!
- Нет, не то это значит, совсем не то, сама ты давеча Мефистофелев совет вспоминала.
Асенкова так и упала от смеха.
- Ой, батюшки, умру! - воскликнула она, хватаясь за бока от хохота. - Так это ты мне с государем "до обручения" целоваться запрещал? Ну скажи ты мне на милость: есть глупее тебя кто-нибудь на свете или нет?
- Время покажет, кто из нас глуп, кто нет! А я пока вот что тебе скажу: если ты по этой дороге пойдешь, так забудь обо мне, не заботься, что со мной станется и куда я денусь. Не твое это дело, не твоя забота!
- Ничего ровно с тобой не станется. И заботиться я о тебе, дураке, буду, потому что если дурака одного по белому свету пустить, так он, словно мышь, пропадет. Подождем мы с тобой, чтобы состоялось зачисление в штат моего жалованья, а там и подадим в дирекцию заявление, что желаем обвенчаться! Александра Михайловича Гедеонова с Павлом Степановичем Федоровым в посаженые отцы пригласим. В шафера возьму балетных во фраках, а в крестные отцы потом самого государя пригласим! Я, пожалуй, заранее его попрошу, благо он ко мне так милостив! Знаешь, послезавтра опять наш "Полковник старых времен" идет, и государь обещал принцев каких-то иностранных с собой в театр привезти. Хочешь, я сама ему скажу, что замуж выйти собираюсь?
Нечаев молча встал и взял со стула свою шляпу. Он видел, что его молоденькая невеста не притворяется, действительно верит в тот светлый вздор, который говорит, и ему как-то мучительно грустно стало и за нее, и за себя. У него как будто стрелой пронеслось в уме убеждение в том, что все это мнимое счастье не даст им обоим настоящего, неподкупного счастья. Как будто молнией обожгло его какое-то странное, почти страшное предчувствие.
- Прощай! - сказал он. - Ей-богу, пора. И тебе завтра рано вставать надо, если ты хочешь действительно к Агафье Тихоновне проехать, да и мне выспаться надо. Плохо я что-то себя чувствую, устал я.
- Это ты от радости, дурашка! - по-прежнему весело и беззаботно прощебетала Асенкова. - Ну, ступай, ступай! До свидания… до завтра! - И она, крепко поцеловав Нечаева, шаловливо вытолкнула его на лестницу.
Проводив жениха, Асенкова собиралась лечь спать, как вдруг в комнату к ней вошла одна из классных дам, та, которая присутствовала в театре с воспитанницами и была свидетельницей милостивого разговора государя с молоденькой дебютанткой.
- Вы не спите, ma chere? - спросила она. - Можно к вам?
Асенкова, не привычная к таким визитам, встретила ее почтительным реверансом.
- Вы что это, чай пили, мой ангел? - продолжала классная дама таким непривычным тоном, что молоденькая шалунья едва могла удержаться от душившего ее смеха. - Дадите и мне чашечку?
- Ах, пожалуйста! - И Асенкова бросилась наливать чай.
Она, наивная до полного ребячества, не могла постигнуть причину той перемены, которая разом совершилась вокруг нее. Ей все казались такими исключительно, такими невыразимо добрыми.
- Вы одна были? Или у вас был кто-нибудь из подруг? - спросила классная дама, принимая из ее рук чашку горячего чая.
- Нет, у меня товарищ был, одновременно со мною выпущенный из училища, артист Нечаев!
- Нечаев, Нечаев… - сказала классная дама, прищурив глаза, как будто что-то припоминая. - Не помню что-то. Он куда же выпущен? В балет?
- Нет! В драму, на выходы пока. Потом, Бог даст, выдвинется. Все случай. Вот как и мне удалось!
- Ну, вы совсем другое дело: вы - талант! Сам государь вас заметил, сказал, что иностранным принцам вас покажет. Что о вас говорить! Что же вам этот Нечаев - родня?
- Нет, пока еще нет, - улыбнулась Асенкова, - но я замуж за него выйду.
- Вы? Замуж за выходного артиста? Вы шутите, моя дорогая?
- Нет, вовсе не шучу. Мы дали друг другу слово, еще когда в школе были, а теперь, когда мне назначили такое большое жалованье…
- Теперь? - повторила классная дама. - Теперь-то именно это и особенно трудно или, скорее, несвоевременно. А впрочем… - И осторожная, опытная особа остановилась, догадавшись, что замужество может быть одним из условий ожидающего молодую девушку необычайного счастья.