- Э, чего там! Я здоров, - заявил "паж" Шатобрена. - Одного я боялся - как бы лошадь не застудилась, искупавшись в такую непогоду. Да, по счастью, нашей кобыле купанье пошло на пользу! А мне понравилось в вашем замке: комнаты хорошие, слуги вашего батюшки в красных жилетах, а на шапках золото.
- Ах, вот что ему вскружило голову! - расхохоталась от всего сердца Жильберта, показав два ряда белых и ровных, как жемчужины, зубов. - Вы не думайте, господин Сильвен у нас тщеславен! С того дня, как он узрел лакеев в галунах, он глубоко презирает свою новую блузу и серую шляпу. Что же будет, если он, не дай бог, увидит егеря с петушиными перьями на шляпе и нашивками на плечах? Он просто с ума сойдет!
- Бедное дитя! - сказал Эмиль. - Если бы он знал, насколько его жизнь достойней, счастливей, свободней жалкой доли разряженных в пух и прах парижских лакеев!
- Он и не подозревает, до чего унизительна ливрея, - заметила девушка. - Ему невдомек, что он счастливейший слуга на свете.
- Да я и не жалуюсь! - возразил Сильвен. - Все ко мне тут хороши, даже матушка Жанилла, хоть она и прижимиста немного. Я из здешних краев уезжать не собираюсь. Тут у меня и отец и мать в Кюзьоне, совсем близко. А приодеться немножко не мешает - сразу у человека вид другой.
- Ты, значит, хочешь быть наряднее, чем твой хозяин? - спросила мадемуазель де Шатобрен. - Ты только взгляни на батюшку, как он просто одет. Он чувствовал бы себя несчастным, если бы ему пришлось ежедневно носить черный сюртук и белые перчатки.
- Это верно, трудно было бы вернуться к прежним привычкам, - сказал господин Антуан. - Но, дети мои, слышите: Жанилла зовет. Она охрипла, скликая нас к завтраку.
"Дети мои" - были привычные слова, с какими в хорошие минуты господин Антуан обращался к Жанилле и Сильвену, когда они бывали вместе, или к местным крестьянам. Поэтому - Жильберта удивилась, заметив быстрый взгляд, который молодой Кардонне невольно бросил на нее. А Эмиль вздрогнул, сердце его забилось от смутного чувства симпатии, страха и удовольствия, когда он услышал, как владелец замка в своем отеческом обращении объединил его и свою прелестную дочь.
IX
Господин Антуан
На сей раз завтрак в Шатобрене был обставлен несколько торжественнее, чем обычно. Жанилла успела сделать кое-какие приготовления. Она раздобыла сливок, масла, меда, яиц и самоотверженно пожертвовала двумя петушками, которые еще кукарекали, когда Эмиль появился на тропинке: когда же их поджарили на вертеле, они оказались довольно нежными на вкус.
После прогулки по саду молодой человек изрядно проголодался и нашел завтрак великолепным. Его похвалы весьма польстили старушке Жанилле, восседавшей, как обычно, напротив хозяина дома и не без достоинства угощавшей гостя.
Жанилла особенно растрогалась, когда Эмиль одобрил варенье из ежевики ее собственного приготовления.
- Матушка, - сказала Жильберта, - надо послать образчик твоего искусства и рецепт госпоже Кардонне, а она подарит нам за это отростки ананасной клубники.
- Ничего они не стоят, ваши садовые ягоды, - возразила Жанилла. - Одна вода. То ли дело наша горная земляника - красная, пахучая! Я, конечно, дам господину Кардонне банку варенья для его матушки, ежели она не откажется ее принять.
- Матушка не пожелает лишать вас такого лакомства, сударыня, - возразил Эмиль Кардонне, которого растрогало наивное великодушие Жильберты, и в глубине души он невольно сравнил искренность и доброжелательность этого бедного семейства с высокомерием своих домашних.
- О, - возразила, улыбаясь, Жильберта, - это для нас не лишение! У нас большой запас этой ягоды, и мы можем его еще пополнить. Ежевика здесь не редкость: если мы не поостережемся, она своими колючками проткнет стены и прорастет прямо в комнаты.
- А кто виноват, что кустарник нас задушил? - вмешалась Жанилла. - Я ведь сколько твержу, что его нужно срезать! И давно бы срезала, да не дают!
- Верно, матушка дорогая, не дают! Я отстояла эти кусты. Они так чудесно украшают наши развалины, что жалко их уничтожать!
- Не спорю, с ними красивее, - согласилась Жанилла. - На десять лье в округе не сыщешь такого славного кустарника. А ягода какая крупная!
- Слышите, господин Эмиль? - вмешался господин Антуан. - Такая уж наша Жанилла: все, что есть прекрасного, хорошего, полезного и здорового, - все по воле небес произрастает в Шатобрене!
- Ей-же-ей, сударь, попробуйте хоть на что пожаловаться! Право - жаловаться-то не на что, - возразила домоправительница.
- А я и не жалуюсь, - сказал добряк, - сохрани бог! И дочка и ты - со мною. Чего же мне еще желать для полного счастья?
- Ну да! Послушаешь вас - вы всем довольны, а только отвернешься, так вы от пустяка голову вешаете. В вашем положении это не пристало.
- В своем положении я никого не виню - все от бога, - печально и кротко возразил господин Антуан. - Если дочь моя примирилась с нашей жизнью, так уж нам с тобою нечего жаловаться на всевышнего.
- Я "примирилась"? - воскликнула Жильберта. - Объясните, чего же мне недостает? Я ничего лучшего не желаю!
- Я согласен с мадемуазель, - сказал Эмиль, растроганный искренностью и благородством чувств, отразившихся на красивом личике Жильберты. - Уверен, что дочь ваша счастлива, потому что…
- Потому что… продолжайте, сударь! - задорно подхватила Жильберта. - Вы хотели объяснить почему - и вдруг замолчали.
- Я крайне огорчен, если то, что я скажу, покажется вам пошлым комплиментом, - ответил Эмиль, покраснев не меньше Жильберты, - но я подумал, что, обладая такими тремя сокровищами, как красота, молодость и доброта, трудно не быть счастливой, ибо они завоевывают всеобщую любовь.
- Я еще счастливее, нежели вы полагаете, - ответила Жильберта, пожимая одной рукой руку отца, а другой - руку Жаниллы. - Ведь меня любят ни за что - просто так! Не знаю, хороша ли я, добра ли, но уверена, что, будь я даже уродлива и сварлива, батюшка и матушка Жанилла любили бы меня не меньше, чем сейчас. Так что мое счастье - в их доброте и ласке, а не в моих достоинствах.
- Верьте мне, это счастье - и в том и в другом, - возразил господин Антуан, обращаясь к Эмилю и прижимая к сердцу дочь.
- Ах, господин Антуан, что вы наделали! - воскликнула Жанилла. - Вечно эта ваша рассеянность! Смотрите, вот вы и посадили пятно на рукав Жильберты!..
- Ничего, - возразил господин Антуан. - Я его сам и замою…
- Ну уж нет!.. Только размажете. Вы выльете на платье целый кувшин и, чего доброго, утопите дочь. Поди сюда, дитя мое, я вытру пятно. Ненавижу пятна!.. Разве не жаль? Хорошенькое, совсем новенькое платьице испорчено!..
Тут только Эмиль взглянул на одеяние Жильберты. До сих пор он видел лишь ее изящную фигурку и миловидные черты. На ней было светленькое серое платьице из довольно грубого тика и белоснежная косыночка, повязанная вокруг шеи. Жильберта подметила пристальный взгляд гостя и ничуть не смутилась, наоборот: она не без гордости заявила, что платье это ей очень нравится, что оно весьма прочное, не боится ни колючек, ни шипов и что ни одной материи она не носила с большим удовольствием, потому что это выбор Жаниллы.
- Действительно, очаровательное платье! У моей матушки есть точно такое же, - заметил Эмиль.
Это была выдумка. Крайне правдивый от природы, Эмиль бессознательно допустил маленькую ложь; и хотя Жильберта поняла это, она была признательна Эмилю за его деликатность.
Жанилле польстила похвала ее хорошему вкусу, ибо она гордилась этим своим качеством не менее, нежели красотой Жильберты.
- Моя девочка не любит наряжаться, да зато я люблю ее наряжать, - заявила она. - Вы бы первый были недовольны, господин Антуан, если б ваша дочь не была мило и опрятно одета, сообразно с ее положением в свете.
- Все наши счеты со "светом" покончены, дорогая Жанилла, и я об этом не жалею, - возразил господин Антуан. - Не обманывайся понапрасну.
- А вид у вас такой, сударь, словно вы жалеете, хоть я вам и твержу, что знатность - она как была, так и останется. Да ведь вот вы какой: на все рукой махнули!
- Вовсе нет, - возразил владелец замка. - Напротив, я со всем мирюсь.
- Да, миритесь! - произнесла Жанилла, вечно искавшая предлога для спора (очевидно из опасения, как бы ее язык и руки не остались без дела). - Подумаешь, какое великодушие - примириться с такой участью! Вас послушать, так действительно поверишь, что для этого надо невесть сколько ума и рассудительности! Чего там! Вы просто неблагодарный человек!
- К чему ты все это болтаешь, вздорная твоя голова?! - промолвил господин Антуан. - Повторяю тебе: все хорошо, я давно утешился…
- Утешились?! Скажите на милость! Да от чего вам было утешаться? Кто-кто, а вы всегда были счастливчиком.
- Ну, положим, не всегда!.. И у меня в жизни можно насчитать немало горьких минут… впрочем, иначе и не бывает. Да и с какой стати я должен быть счастливее других людей, более достойных, чем я?
- Вот уж нет! Другие вас не стоят, я это отлично знаю и знаю также, что вам всегда лучше жилось, чем кому другому. Хотите, сударь, я вам докажу, что вы в сорочке родились.
- Ну что ж! Если ты можешь это доказать, я буду только рад! - улыбаясь, сказал господин Антуан.
- Ах, так? Вот я вас и поймала на слове. Что ж, я начну. Господин Кардонне будет и за судью и за свидетеля.
- Пускай говорит, - обратился к Эмилю владелец замка. - Завтрак подходит к концу, и теперь уж никакая сила не остановит Жаниллу. Предупреждаю вас, сударь: она наговорит кучу вздора, да зато увлекательно, живо. Ручаюсь, вы не соскучитесь!
- Во-первых, - важно начала Жанилла, желая оправдать хвалебную речь хозяина, - господин Антуан от рождения прозывается графом де Шатобрен! Неплохое имя и немалая честь!
- Не много стоит нынче эта честь, - возразил господин де Шатобрен. - А раз я ничего не сумел прибавить к славе моих предков - не велика заслуга и носить такое имя.
- Довольно, сударь, довольно, - возразила Жанилла, - знаю, что вы хотите сказать, я сама об этом скажу… Только не мешайте!.. Господин Антуан тут и родился (на всем свете краше места не сыщешь!). Вскормила его одна деревенская женщина, румяная, свежая, кровь с молоком, первая красавица на деревне, - мать нашего Жана Жапплу и моя подружка, хотя я несколькими годами и помоложе ее. Жан так на всю жизнь и остался господину Антуану верен: куда один, туда и другой, словно иголка с ниткой. Туговато Жану сейчас приходится… да кончится же это когда-нибудь…
- Благодаря вам!.. - добавила Жильберта, взглянув на Эмиля. И этим наивным и приветливым взглядом она вознаградила его за похвалы ее красоте и туалету.
- Если ты пустишься в твои обычные отступления, мы никогда не кончим, - заметил господин Антуан, обращаясь к Жанилле.
- Да нет же, сударь!.. Итак я заключаю, как говорит священник из Кюзьона в начале каждой своей проповеди, - итак, господин Антуан был превосходного сложения: в жизни я не встречала такого красивого юноши. Лучшего кавалера во всей округе не сыскать было: все наши дамы это оценили по достоинству, и тому нашлось немало доказательств.
- Довольно, довольно, Жанилла, - шутливо прервал ее владелец замка, хотя в голосе его прозвучала печаль. - Стоит ли об этом говорить?
- Будьте покойны, - возразила старушка. - Ничего лишнего не скажу… Воспитывался господин Антуан в поместье, в этом старом замке; был этот замок тогда большой и богатый… да и теперь, слава богу, жить можно! Играл наш мальчуган с ребятишками-сверстниками да со своим молочным братом Жаном Жапплу. И таким здоровяком вырос!.. А ну-ка попробуйте, сударь, на какие-нибудь болезни посетовать и назовите мне хоть кого ни на есть, кто в пятьдесят лет был бы вас бодрее и крепче.
- Превосходно, но ты умалчиваешь, что я родился во времена смуты и революции и в моем образовании есть большие пробелы!
- Позвольте, сударь! Значит, вы хотели родиться лет на двадцать раньше? Да вам бы сейчас семьдесят стукнуло. Вот уж странная причуда! Вы вовремя родились, вам еще, слава господу, жить да поживать!.. А что до образования, так какие там "пробелы"! Отдали вас в коллеж, что в городе Бурже, и учились вы там превосходно.
- Напротив, очень плохо! Привычки к умственному труду у меня не было, на уроках я засыпал, памятью похвастаться не мог, самые простые вещи давались мне труднее, нежели другому самые сложные.
- Ну так что ж! Зато и заслуга ваша больше, раз вам труднее все давалось. К тому же учености у вас для дворянского звания достаточно: не в священники ведь вас готовили и не в школьные учителя! К чему вам греческий да латынь? Когда вы на каникулы сюда приезжали, вы были молодой человек хоть куда: ловчее вас и сильнее никого не было. Мяч вы закидывали повыше башни, а когда скликали собак, вас в Кюзьоне было слышно.
- Все это еще не свидетельствует о слишком глубоких знаниях, - возразил господин Антуан, от души смеясь ее похвалам.
- Вы ученье кончали, а тут война началась и с австрияками, и с пруссаками, и с русскими. Сражались вы хорошо. Вон сколько у вас ранений!
- А опасных - ни одного! - сказал господин Антуан.
- И слава богу! - продолжала Жанилла. - Неужели вам хотелось сделаться калекой и с костылем ходить? Лавры и слава вам и без того достались, а пострадали вы не сильно.
- Да нет, Жанилла, уверяю тебя! Какая там слава! Старался я, как мог, но, что ни говори, я все-таки опоздал явиться на этот свет. Родители слишком долго сопротивлялись моему стремлению служить узурпатору, как они называли Наполеона. Только я начал делать карьеру, как пришлось возвращаться домой, "прихрамывая и волоча крыло", в отчаянии и тоске после поражения при Ватерлоо.
- Согласна, сударь, что падение императора было вам ни к чему и вы по доброте своей о нем убивались, хоть этот человек не очень-то хорошо с вами обошелся. При вашем имени он должен был бы вас сразу в генералы произвести, а он на вас и внимания не обращал.
- Надо думать, - смеясь, возразил господин де Шатобрен, - его отвлекали более серьезные и неотложные обязанности. Однако согласись, Жанилла, что моя военная карьера не удалась, а из-за моего превосходного, как ты говоришь, образования я не слишком годен для какой-нибудь иной.
- Вы прекрасно могли бы служить Бурбонам, но не захотели!
- Я разделял тогда образ мыслей моего поколения, да, возможно, и теперь мыслил бы так же, если бы пришлось все начать сначала.
- Ну и что же, сударь! Кто же вас за это осудит? Если верить тому, что у нас тогда говорили, вы вели себя весьма достойно, и только родители вас осуждали.
- Да, родители мои были горды и непреклонны в своих легитимистских взглядах. Ты ведь знаешь, что они отреклись от меня перед лицом грозившей мне беды и весьма мало горевали о том, что я лишился состояния.
- А вы показали себя еще большим гордецом: не пожелали их ни о чем просить.
- Нет, не из гордости - от беспечности или же из чувства собственного достоинства я не просил у них поддержки.
- Всем известно, что состояние вы потеряли, когда судились за отцовское наследство. И если вы проиграли дело, так по своей вине!
- И это благороднейший и достойнейший поступок отца! - горячо воскликнула Жильберта.
- Дети мои, - возразил господин Антуан, - не следует говорить, что я проиграл дело, - я просто не допустил, чтобы дело дошло до суда.
- Конечно, конечно! - подтвердила Жанилла, - Потому что приговор оказался бы в вашу пользу. Все в один голос это утверждали.
- Но отец считал, что одно дело обстоятельства, а другое - право ими воспользоваться, - с живостью подхватила Жильберта, обращаясь к Эмилю, - Я хочу, чтобы вы, господин Кардонне, знали эту историю; отец сам, конечно, о ней не расскажет, а вы человек новый в наших краях, откуда же вам знать. Отец был еще несовершеннолетним, когда дед мой наделал долгов. Это были долги чести. Он скончался и не то не успел, не то не позаботился - благо его никто не торопил - с ними расплатиться. Долговые расписки кредиторов не имели перед законом достаточной силы. Но отец, знакомясь с делами, обнаружил среди дедушкиных бумаг одну такую расписку. Он мог бы ее уничтожить: никто не знал о ее существовании. А батюшка, напротив, дал ей ход, продал все фамильные владения и уплатил этот священный долг. Отец воспитал меня в таких же правилах, и я полагаю, что он поступил как должно, хотя многие богачи рассуждали по-другому. Иные считали его простаком и сумасбродом. Но мне будет приятно, если, услышав от какого-нибудь выскочки, что Антуан де Шатобрен разорился по собственной вине, - а в глазах таких людей это величайший позор, - вы будете знать, что подразумевают они под легкомыслием и сумасбродством моего отца!
- Мадемуазель, - взволнованно сказал Эмиль, - какое счастье быть дочерью такого человека! Я завидую вашей благородной бедности.
- Не делайте из меня героя, дорогое дитя, - сказал господин Антуан, пожимая руку Эмиля. - В суждениях людей всегда есть доля правды, пусть даже по большей части они жестоки и несправедливы. Я всегда был немного расточителен, это верно, ничего не смыслил в делах, не умел вести хозяйство с разумной бережливостью, и если пожертвовал состоянием - невелика заслуга, раз я об этом почти не сожалею.
Господин Антуан оправдывался с такой глубокой скромностью, что это нашло в сердце Эмиля живейший отклик: он порывисто склонился к руке, сжимавшей его руку, и приник к ней губами с чувством восхищения, в котором и Жильберта, конечно, играла не последнюю роль. А Жильберта была растрогана этим внезапным порывом более, нежели сама ожидала. Желая скрыть слезинку, повисшую на ресницах, она потупила взор и попыталась принять чинный вид, но, повинуясь неодолимому влечению сердца, чуть было не протянула руку гостю; поборов, однако, этот порыв, она прибегла к наивной уловке: с грацией и простотой, достойной дочери библейского старца, подносящей кувшин с водой к пересохшим устам путника, она вскочила, чтобы переменить Эмилю тарелку.
В первую минуту Эмиль был удивлен этим выражением признательности, очень мало отвечавшим условностям общества, в котором он вырос. Но потом он все понял и почувствовал такое волнение, что даже не смог поблагодарить владелицу Шатобрена, так мило ухаживавшую за ним.
- После всего сказанного Жанилле придется согласиться, что не всегда я был счастлив, - продолжал господин Антуан, не заметив в поведении дочери ничего необычного. - Тяжба уже началась, когда я обнаружил в старом, развалившемся шкафу записку, в которой батюшка подтверждал свой долг. До той поры я не верил честности кредиторов: мне казалось невероятным, что по несчастной случайности они могли потерять долговые расписки, и я был совершенно спокоен… Мне и в голову не приходило, что Жильберту ждет необеспеченное будущее. Рождение дорогой крошки заставило меня больнее ощутить удар, который, при моей врожденной беспечности, я перенес бы куда легче, будь я один. Оставшись без всяких средств, я решил работать. Но тут мне пришлось сначала туговато.
- Верно, сударь, - заметила Жанилла. - Однако вы изо всех сил старались, и, признайтесь, скоро к вам вернулись и хорошее расположение духа, и ваша искренняя веселость!
- Благодаря тебе, моя славная Жанилла! Ведь ты меня не покинула. Мы поселились в Гаржилесе вместе с Жаном Жапплу, и этот достойный человек нашел мне работу.
- Как, граф, вы были рабочим? - спросил Эмиль.