- Алеша тоже так считает. Мне это не кажется убедительным. Взяли прекрасного, естественного во всех повадках хищного зверя и превратили в подхалима, льстеца и раба. Чему тут умиляться? Но человек так самовлюблен…
- Подхалима, льстеца? - перебил Кунгурцев. - Посмотрели бы вы на сторожевых овчарок, какие это льстецы!
- О чем вы говорите? - сказала женщина укоризненно и брезгливо. - Это собаки концлагерей.
- Черт с ними! - покраснел Кунгурцев. - А охотничьи псы? Какой ум, какая преданность!..
- Преданность - опять же к выгоде человека. А ум? Просто чутье и натаскивание, так, кажется, это называется?
- А Ромка? - не слушал ее Кунгурцев. - Разве можно не любить Ромку, Ромулю, красавца, умницу?
Она пожала плечами:
- Прекрасный пес… У меня никогда не было собаки, ни в детстве, ни… потом. Наверное, надо привыкнуть их любить. - Это прозвучало примирительно.
"Ты не крутись, не крутись! - рычал про себя Кунгурцев. - Не по-сибирски это. Сказала, что не любишь собак, так уж стой на своем, не оправдывайся, не изворачивайся, не хитри!.."
- Может, вы вообще не любите животных?
Она опять пожала плечами, углы рта опустились.
- Жалко их…
- Я не о жалости говорю, - наседал Кунгурцев, чувствуя, что становится неприличен в своей настырности, но не в силах взять себя в руки.
- Да что ты пристал как банный лист? - разозлилась Марья Петровна. - Ну не любит! Успокоился? - И добавила со сложным выражением: - Она людей любит.
- Я не очень понимаю, что это значит, - тихо сказала Вера Дмитриевна. - Слишком уж отвлеченно.
- Поработали бы в больнице с мое, поняли бы!
- Возможно. Но я работала в канцелярии, и такого, как бы сказать… широкого чувства у меня не возникло. Люди разные, есть хорошие, есть плохие. Хотя что такое хороший человек? Для одних он хороший, а для других никуда не годится.
- Ну, так можно любое дело запутать, - сказал Кунгурцев.
Она явно имела в виду себя: вот, мол, для Путятина хороша, а для вас не очень-то. Разговор приобрел опасный оттенок.
- Ну а если вместо "люди" мы скажем "народ" - тогда все станет ясно? - сказал он, довольный своей находчивостью.
- Несомненно! - Она чуть улыбнулась. - Но, кажется, это обязательно лишь для вождей и героев, а среднему человеку можно обойтись узким кругом. Я очень люблю тех, кого люблю, и могу только пожалеть, что их мало. Ведь любить так приятно.
"А Липочка всех любила!" - подумал Кунгурцев, не заметив почти открытой насмешки последних ее слов. Зато от Марьи Петровны это не укрылось, и она властно положила конец спору.
- Ладно! Каждому свое. Любим мы людей или не любим, а на стол накрывать надо.
- Я тебе помогу, - сказал Кунгурцев. - Да и Вера Дмитриевна не откажется.
- Пожалуйста, - отозвалась та вежливо, но без горячности.
- Хозяйничать не по вашей части? - осведомился Кунгурцев.
- По правде говоря, нет. - И сочла нужным пояснить: - У нас был тяжелый и безалаберный дом. Не знаю, говорил ли вам Алеша.
- Он нам ничего не говорил.
- Безбытно мы жили. Но это никому не интересно. Лучше скажите, что я должна делать.
"Должна"!.. Разве спрашивала об этом Липочка! Она засучивала рукава, повязывала фартук и начинала шуровать, аж дом трясся! Да ведь эта женщина впервые у них. Все равно, настоящая хозяйка пойдет на кухню, заглянет под каждую крышку, сунет нос в духовку, обследует холодильник и сразу поймет, что делать. Но Марья Петровна на кухню гостью не пустила, а поручила ей накрывать на стол:
- Скатерти, посуда и приборы в буфете.
Сами Кунгурцевы окунулись в непроглядь кухонного чада, где задыхалась тучная Анна Ивановна с вылезшими из орбит васильковыми глазами.
- Отдохните, мама, - попросил Кунгурцев.
- Не знаю, угодила ли, - жалобно сказала старуха. - У меня Липочкиного таланта нету.
- Тс-с! - прошипели зять и дочь.
Конечно, у нее не было Липочкиного таланта: одно перегорело, другое недожарилось, третье перепрело, но и у них его тоже не было. Они толкались, мешая друг другу, одновременно хватались за солонку или уксусницу, забывали нарезать хлеб, заправить салат майонезом, сунуть стручок красного перца в бутылку с разведенным медицинским спиртом. Всем скопом не могли управиться с тем, что легко, весело и незаметно делала одна Липочка.
Собачий лай и шум в прихожей возвестили о приезде гостей. Кунгурцев выступил им навстречу, но приезжие, дети и обезумевший вконец Ромка сплелись в какой-то невероятный клубок. Затем всю эту кутерьму загородила рослая фигура Пути.
- Боевое задание выполнено! - доложил он и, приметив за плечом Кунгурцева жену, хозяйничающую у стола, весело крикнул: - Уже запрягли тебя?
- Ничего ей не сделается, - проворчала Марья Петровна, продвигаясь в фарватере мужа.
- Так и надо! - ликовал Путя, счастливый, что жена вошла в быт Кунгурцевых.
Он рванулся к ней, очистив путь. И как-то сразу распался клубок у вешалки; ребята отпрянули к стенам, старший схватил Ромку за ошейник, притиснул к себе, а навстречу Кунгурцеву с высоко поднятой рукой и растопыренной для пожатия пятерней устремился великий киношник в сером клетчатом костюме, очень маленький, очень худой и очень старый. Он, конечно, и ведать не ведал о существовании Кунгурцева, пока бродяжья судьба не закинула его в этот забытый Богом угол, но порыв его казался таким искренним, любовно-неудержимым, словно он чаял найти здесь свет истины и духовное исцеление. Пожатие его закиданной старческой гречкой костлявой лапки оказалось неожиданно сильным. "Оператор! - сообразил Кунгурцев. - Привык камеру таскать". И по-сибирски ответил на рукопожатие. Они сыграли вничью и остались довольны друг другом. Главный киношник был передан Марье Петровне, а Кунгурцев познакомился с толстым лысым администратором группы Бурыгой и миловидной ассистенткой Леночкой. Тонюсенькая, с великоватой головой, с виду совсем дитя, Леночка поспешила сообщить, что окончила киноинститут и могла бы претендовать на должность второго режиссера, но пошла ассистенткой, лишь бы поработать с таким мастером. "Так он режиссер!" - смекнул Кунгурцев.
Воспользовавшись тем легким замешательством, какое обычно предшествует началу пира, Кунгурцев отвел ассистентку Леночку в сторону и сказал заговорщицким полушепотом:
- Вроде бы неудобно спрашивать… - И чуть замялся: - Но что поделаешь, наш уважаемый гость, он, извините…
- Не знаю, - быстро сказала Леночка и покраснела. - В таких вопросах я не ассистирую.
Она решила, что Кунгурцев хочет узнать, не нужно ли тому в отхожее место.
- Я не о том, - заверил еще более смущенный Кунгурцев. - Видите ли, я редко хожу в кино, телевизор вообще не смотрю и ужасно отстал. Какой последний фильм нам подарил…
- Господь с вами! - перебила Леночка почти возмущенно. - Ну конечно, африканская эпопея!
Кунгурцев покаянно хлопнул себя по лбу. На самом деле документальную кинематографию он вообще не знал, если исключить киножурналы, которые показывают перед сеансами. Но, конечно, старый зубр не занимается такими мелочами.
- А как вы к нему обращаетесь? - поинтересовался он.
- Шеф. Еще со времен института, я кончала у него. Но и вся студия так его зовет. Он же основоположник…
И тут позвали к столу.
Во главе посадили знатного гостя, по правую руку от него Марью Петровну, по левую Путю. Кунгурцев сел рядом с женой, чтобы свободно лицезреть Путю, возле него села Леночка, дальше - вся ребятня, а напротив Бурыга, Вера Дмитриевна и теща. И вот когда наконец все разместились и Путя, перегибаясь через стол, простираясь в самые дальние концы, словно стрела подъемного крана, разлил по рюмкам и бокалам водку, вино, ягодный напиток, ощутил Кунгурцев набухшим сердцем, как не хватало ему Пути все последнее время, как соскучился он по его милой худобе, чуть сжатой в висках голове, теплым карим глазам, ухватистым, ловким рукам и мягкозвучному голосу.
Но день этот был не Путе посвящен, и первый тост подняли за приезжих. Умно усугубив сибирскую немногословность, уведя в глубокий подтекст те дары, коими обогатили отечественное киноискусство чествуемые, тонко и загадочно выделив шефа, не назвал его священного имени, словно на нем лежало табу. Кунгурцев сообщил своему тосту какой-то таинственный блеск. Но и режиссер не ударил лицом в грязь, соединив в ответном тосте сибирские пространства с необъятностью сибирского гостеприимства, восславив Дом, Семью, Хозяина, чье имя он, несомненно, успел забыть. На этом с официальной частью было покончено.
Все навалились на еду, а Кунгурцев предался умиленному разглядыванию Пути. Как у него все ловко получалось: он не забывал о режиссере, шутил с Марьей Петровной, подкладывал соседу Бурыге, который рубал так, будто его только что вывезли из голодающей Эфиопии, успевал и сам выпивать и закусывать, заводил молодежь и не давал погаснуть общему разговору. Путя много знал и не пускал словесных пузырей. Он мог говорить о ловле хариуса и омуля, об охоте на сайгака и изюбра, о сибирских цветах и травах, зверях и птицах, об автомобилях и самолетах, о водных богатствах и недрах края, об изыскательских работах и стройках, о проблемах БАМа и новейших технических достижениях, о мировой науке и о декабристах в Сибири, что было его любимой темой. О том же, чего он не знал или знал плохо, Путя помалкивал. И охотно слушал, что говорят другие. Но главное - это был тот Путя, чей бок столько раз прижимался к боку Кунгурцева на студеных ночевках во время медвежьих или сайгачьих охот, с кем нестрашно будет встретить старость.
Но наслаждаться лицезрением друга Кунгурцеву никак не удавалось. Великий киношник требовал слишком много внимания, прежде всего тем, что ничего не требовал, от всего отказывался и умолял не замечать его. Прижимая худые руки к груди, он заклинал не наливать ему - не пьет, давление, ишемия, не подкладывать на тарелку - воробьиный желудок не вмещает пищи. Приходилось упрашивать, улещивать, чуть не в ногах валяться: "Попробуйте хоть омулька, особого копчения, с душком!" Долго ломается, вопит: "Куда столько? Вы злодей!" - потом со вкусом съедает, неумеренно хвалит и взывает к администратору Бурыге, который с набитым ртом кивает и пучит воловьи глаза. А ты принимаешься сызнова: "Грибочки собственного засола, вы обязаны попробовать!" Опять долгое сопротивление, затем энергичная работа худых челюстей: "Божественно!.." - "А теперь пирожка с капустой, этот кусочек прямо на вас смотрит!" - ну как с маленьким. И главное - он все ел, да и пил, как вскоре выяснилось, не хуже людей. С ужасом отказавшись от домашней перцовки - в разведенный медицинский спирт брошен стручок крепкого болгарского перца, он с видом пай-мальчика подливал себе вишневки безобидного красного цвета, но в том же серьезном градусе.
У Кунгурцева мелькнула недобрая мысль, что настойка уложит режиссера на лопатки и они поедут на реку своей компанией. Но этот худенький, или, как сказала бы теща, бескишечный, человек обладал завидной выносливостью. Он не пьянел, но все добрел, лучился и как-то странно увеличивался в объеме, поглощая все, что не было им. Маленький, хрупкий, со слабым сиповатым голосом, он подчинил себе застолье. Кажется, у Чехова встречается мысль, что на сцене короля играют окружающие, воздавая ему королевские почести. Администратор Бурыга, отрываясь от насыщения, и Леночка, клевавшая как птичка, тоже "играли" короля, причем у Леночки это шло вовсе не от ассистентского подобострастия - от преклонения перед мастером, который к тому же был ее учителем. В свои игры они замешали сперва детей, а потом и взрослых участников застолья. И теперь уже короля "играли" все, и он, сам того не желая, возвысился и распространился. Кунгурцева как хозяина радовало, что гостю оказан почет, но ему стало не хватать Пути. Тот был неважным придворным и предпочел уйти в тень.
Устав от челюстной работы, администратор Бурыга шумно вздохнул и во всеуслышание объявил, что Байкал гибнет.
- Почему? - всплеснул худыми руками режиссер.
- Разрешили возить нефть баржами, а при заливке определенный процент неизбежно попадает в воду. А Байкал - замкнутый водоем.
- Сколько я себя помню, - заметил Кунгурцев, - Байкал всегда погибал. Да ведь не погиб.
- Его спасли в кино, - со смехом сказал Путя. - Помните, чем кончается фильм "У озера"? Стаканчиком чистой, как слеза ребенка, байкальской воды.
- На целлюлозном комбинате и сейчас угощают такой водичкой, - заметила Леночка.
- Только приезжих, - сказала молчавшая до сих пор Вера Дмитриевна, - местных на туфту не возьмешь.
- Сколько я себя помню, - повторил Кунгурцев, которому не нравился этот разговор, - Байкал всегда погибал, а вон - даже омуль восстановился.
- Тоже мне омуль! - сказал Путя. - Настоящий омуль жиром плавится.
- Байкалу ничего не будет, - неожиданно отчетливым, ясным голосом произнес режиссер, словно читал по книге. - Всю нефть унесет Ангара. Заливка барж будет производиться ниже ее истока.
- А как же со сливом нефти, или там не происходит утечки? - вмешалась Марья Петровна.
Ей-то чего было встревать? Вопрос повис в воздухе. Режиссер прикрыл глаза, после каждого усилия жизни ему требовалось некоторое время на восстановление. Сам Кунгурцев не был в курсе проблемы, а всезнайка Путя сидел с пустым, отсутствующим лицом. И тут Кунгурцев понял, как трудно жил его друг последнее время. В мучительной раздвоенности, душевном смятении, в постоянной лжи, а ее не избежать, как бы чисто ни вести дело, ведь умолчание та же ложь, он терял себя, свой широкий, жадный интерес к жизни; видно, и не читал ничего и, разумеется, отстал, он-то, привыкший быть всегда на острие событий. Бедный, бедный Путя! Тяжело поворачивать дышло судьбы на старости лет. И Кунгурцеву захотелось сделать для Пути что-то хорошее, доброе, немедленно сделать. Он приподнялся и громко:
- Вера Дмитриевна, за ваше здоровье!
Она удивленно вскинула брови, слегка поклонилась ему и отпила немного вина. Кунгурцев хватил свою рюмку единым духом и со стуком поставил на стол.
Ловя маринованный масленок вилкой, Кунгурцев увидел Путино лицо, выражавшее не простую дружескую благодарность за внимание, оказанное его жене, а что-то весьма дрянное: какую-то рабью преданность. "Хочешь - залаю? Хочешь - к ногам подползу? Велишь - убью!" - такую вот низкую готовность прочел он на искаженном уродливой гримасой благодарности лице Пути. И было это - как смертный приговор Липочке. Лучше бы не вылезать ему со своим тостом. Тем более что Вера Дмитриевна не приняла его подачку. Безразлично ей, что ли, отношение Кунгурцева, или это какая-то душевная тупость, черствость ли, что еще хуже, презрительная самоуверенность? Но Алешка!.. Продался со всеми потрохами за один любезный жест в сторону его жены. Не бывало такого между ними. Они все принимали друг от друга как должное, без благодарности, да и без обиды. Докатились, нечего сказать!..
Кунгурцев помрачнел, отключился от происходящего, забыл о своих обязанностях хозяина. Когда же вновь вплыл в действительность, то услышал, как захмелевшая Леночка втолковывала что-то через стол трезвой и невозмутимой Вере Дмитриевне:
- Он так много видел!.. Где только не бывал!.. Все величайшие события истории прошли перед ним. Он снимал Первую мировую войну. Временное правительство, штурм Перекопа, приезд Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд в Москву. Он снимал убийство Распутина…
- А Голгофу он не снимал? - спросила Вера Дмитриевна.
"А она злая!" - подумал Кунгурцев.
- Нет. Это событие потом преувеличили. А он в это время снимал Тиберия на Капри, - без запинки ответила Леночка.
"Молодец, девочка! Хорошо отбрила!" - одобрил Кунгурцев.
- Он видел столько великого, что стал ценить лишь простую жизнь, - продолжала Леночка. - Он говорит, что настоящий второй план есть только у повседневности.
"Ай да старик!" - восхитился Кунгурцев.
После изобильной закуски и грибных щей с пирогами от котлет все дружно отказались. Попили смородинного киселя с медовыми коржиками, и Путя пустил в потолок пробку от шампанского.
- Теперь я понял, что такое сибирское гостеприимство, - сказал режиссер, чокаясь с Кунгурцевым.
"Э, милый, побывал бы у нас раньше - ты бы действительно понял, что такое сибирское гостеприимство, узнал бы, каким сладким может быть каждый кусок, когда его напутствуют ласковым уместным словом! Натрескаться, как Бурыга, можно в любой столовке, а настоящее застолье - тонкое искусство, которым мало кто владеет. Была у нас одна, что владела и заставляла всех плясать под свою веселую дудочку. Люди брюха набивали, а за плечами у них крылышки отрастали, каждый вставал из-за стола обласканный, уваженный, подобревший и даже тяжести от наших сытных блюд не чувствовал. И все были - как с одного корабля. А здесь всяк своему нраву служит. Один вон рыгает, прикрываясь для вида толстой рукой, другая тень на плетень наводит, третья вовсе отсутствует, главный гость дремлет, а хозяйка радуется, что котлеты остались и не надо на ужин горячего готовить, сам же хозяин растекся, как дерьмо в оттепель. Да, есть еще Друг дома, продавшийся со всеми потрохами за лживый тост. Ну да ладно, могло и еще хуже быть…"
Заметив, что он погрустнел, Марья Петровна улучила минуту и шепнула ему на ухо:
- Наш гость от тебя в восторге. Наконец, говорит, увидел настоящего сибиряка!
"Слабак я, а не сибиряк", - подумал Кунгурцев.
Сборы в лес были по преимуществу мужским делом, и тут особенно блистал Путя. Сказывался навык заядлого путешественника, охотника и рыбака. Но сегодня он превзошел самого себя. Все так и горело у него в руках. Женщины еще возились на кухне с судками, мисками и кастрюльками, а он уже упаковал и погрузил в машину одеяла, подушки, посуду, термосы с кофе, складные металлические стульца, полиэтиленовый мешок с костями для Ромки и "тысячу мелочей", необходимых для ночного лагеря в тайге.
Наконец все было собрано, и первая партия в составе водителя (он почему-то стал называть себя "драйвером" - от избытка восторга, что ли?), Веры Дмитриевны, московских гостей и Кунгурцева отправилась в путь. Им надлежало заехать сперва на пристань и взять из лодочного сарая палатку и надувную резиновую лодку. В последний миг из подъезда выметнулся с воем Ромка и зацарапал передними лапами в боковое стекло, умоляя взять его с собой. Сидевший впереди Кунгурцев открыл дверцу и взял его к себе на колени, трогательно худого и легкого. Пес дрожал и поскуливал, потрясенный невиданным предательством хозяина.
"Драйвер" Путя повез их почему-то дальним путем, мимо больницы, где работала Марья Петровна, нового кинотеатра и строящегося бассейна. Кунгурцев хотел было указать другу на его ошибку, но сообразил, что Путя нарочно избрал окольный маршрут, дабы показать москвичам кунгурцевские владения с самой выгодной стороны. Путя так ловко маневрировал, что несколько раз им открылись в очень выгодных ракурсах и здания заводских цехов, и заводоуправление, и новая проходная.