Ниол знал, что такие слова будут понятны его матери, хотя на самом деле он преследовал иные цели: ему не хотелось отставать от Паолы. Когда однажды девочка выполняла задание, которое оставил учитель, мальчик подошел сзади и сказал:
– Это слово пишется по-другому.
Паола удивленно посмотрела на него и протянула перо.
– Как правильно? Напиши.
Ниол смущенно отступил.
– У меня не получится. Я ни разу не пробовал. Просто я знаю, что тут должна быть другая буква.
– Хочешь, будем заниматься вместе? – спросила девочка, и мальчик с готовностью кивнул.
С тех пор они много времени проводили за уроками. У Ниола была великолепная память, он с первого раза заучивал целые отрывки из Библии. Мальчик с раннего детства знал язык мапуче и испанский, а теперь без труда выучил и латынь. Разумеется, со временем о его успехах узнал Армандо и тут же призвал ослушника к ответу.
– Ты всего лишь слуга в этом доме и не должен пытаться приблизиться к моей дочери. Я нанимал учителей для нее, а не для тебя, – заявил инквизитор, сверля Ниола взглядом.
"Она тебе вовсе не дочь. И я один из немногих, кто знает правду", – подумал мальчик. Он почувствовал, как шею и плечи сковало неприятное напряжение. По спине прополз холодок. Чтобы унять дрожь в руках, Ниолу пришлось крепко сжать кулаки. И все же он нашел в себе силы сказать:
– Что в этом плохого? Я тоже хочу научиться читать и писать.
– Ты грязный мальчишка, полукровка, метис, зачем тебе грамота?
– Я не грязный, – возразил Ниол. – Мама говорила, что все мапуче каждый день, зимой и летом, моются в ледяном источнике, который течет с гор. Грязны белые люди – их тела, одежда, жилища, их города, а особенно души.
Взгляд Армандо из сурового сделался гневным. Ниолу почудилось, будто в "сером человеке" внезапно проснулось чудовище, которое норовит запустить свои щупальца в его душу. Ему хотелось глубоко вздохнуть, но почему-то не получалось. И все-таки мальчик продолжал смотреть прямо в глаза Армандо, который пытался втянуть его в темный омут своего разума, а потом смять, раздавить.
У Армандо ничего не вышло. Глаза Ниола были похожи на две звезды, погасить которые был в силах только Бог. Его воля была подобна стальному клинку, который Ниол без колебаний скрестил бы с любым неприятелем. Инквизитору еще не доводилось переживать столь позорного поражения.
Внезапно Армандо сорвался с места и бросился к мальчишке. Носок жесткого кожаного ботинка резко и больно ударил Ниола в бок.
– Не смей мне противиться! – вскричал он.
Армандо тяжело дышал, пытаясь унять безудержную ярость. Уязвленная гордость мешала ему признать в Ниоле достойного противника. Инквизитор не знал, что ему делать. Вышвырнуть индианку с мальчишкой на улицу? Но Химена в самом деле умела готовить: она добавляла в пищу какие-то травы, отчего блюда приобретали изысканный вкус. Индианка была немногословна, держалась незаметно; и она, и мальчишка безропотно выполняли все поручения. В доме было чисто, и Николас с успехом приводил в порядок сад.
Едва ли Химена могла научить Паолу чему-то плохому или подать дурной пример, как другая служанка. Индианка выходила из дома только по делам, не увлекалась слухами и сплетнями, а главное – не интересовалась мужчинами. Она не была способна заменить Паоле мать и тем самым отнять ее у Армандо.
Мальчик смотрел на Армандо не с обидой, а скорее с непониманием. Внезапно инквизитор вспомнил себя, маленькое осиротевшее существо, которое вело непримиримую борьбу с огромным враждебным миром, и смягчился. В конце концов, происхождение этого мальчишки никогда не позволит ему по-настоящему приблизиться к Паоле. В этом смысле он не опасен, опасны будут другие, те, что появятся в далеком будущем.
Армандо вздохнул. При всех своих способностях он был не в силах сражаться с природой. Он не мог запереть Паолу, укрыть ее от мужских взглядов, а между тем она обещала стать красавицей, как и ее мать. К тому же на свете еще не рождалась женщина, которая не желала бы нравиться мужчинам. Даже самые добропорядочные сеньориты поддаются искушению ускользнуть из домашнего заточения, смешаться с толпой горожан и получить тайные знаки внимания со стороны бравых кабальеро!
Его чувства, направленные на эту девочку, светлы и безгрешны, но придет время, и найдется немало молодых повес, которые с восторгом согласятся продать свою душу за обладание ее телом!
Очнувшись от мыслей, Армандо вспомнил о Ниоле и устало произнес:
– Ладно, учись. Но при этом не забывай о своих обязанностях. Кстати, ты носишь крест?
Ниол молча извлек на белый свет крестик на тонкой цепочке, который дала ему Паола в обмен на индейский амулет.
– Хорошо. Иди. – Армандо чувствовал себя обессиленным. – И пусть сюда придет моя дочь.
В ожидании Паолы инквизитор пытался найти новое место для своего дневника. Теперь, когда в доме появились посторонние, следовало получше спрятать тетрадь, которой он доверял свои тайные мысли. Подумав, Армандо положил дневник в нижний ящик бюро, запер его, а ключ повесил на шею.
Вскоре девочка переступила порог кабинета. Она заметно оживилась и посвежела. И все же Армандо видел в ее глазах испуг, мужество, смирение, но не любовь.
– Ты довольна своей комнатой? – спросил он.
– Да, – ответила Паола и с усилием добавила необходимое слово: – Отец.
– Тебе нравится учиться?
– Да, – повторила девочка.
– К сожалению, в нашей жизни очень много искушений и греха. Я вызволил тебя из монастыря и вернул в мирскую жизнь, и все-таки ты должна побольше думать о Боге и помнить о том, что под пурпуром роз скрываются шипы. Будь благочестивой и скромной, и у тебя будет счастливая жизнь, – промолвил инквизитор и добавил: – В воскресенье я свожу тебя в церковь.
Паола кивнула и спросила:
– Можно с нами пойдет Николас?
– Только в том случае, если к нему присоединится Химена, – сказал Армандо, понимая, что индианка никогда этого не сделает.
Он не знал, о чем еще говорить с девочкой, и вскоре отослал ее обратно.
Оставшись один, Армандо снова вздохнул. Кругом скрывались враги. Одним из них был Мануэль Фернандес, который томился в мадридской тюрьме.
Три месяца назад инквизиционный трибунал передал дело Мануэля светскому суду, а тот приговорил отца Паолы к двадцати годам тюремного заключения. Армандо приложил к этому руку: если бы преступника отправили на галеры, он мог бы бежать. В этом смысле мадридская тюрьма представляла куда меньше опасности. К сожалению, Армандо не удалось добиться смертного приговора; оставалось утешаться тем, что он сможет следить за жизнью соперника, если так можно назвать существование в застенках. Скорее всего, Мануэль Фернандес умрет, не дожив до освобождения. Возможно, через двадцать лет в живых не будет и самого Армандо. Такие мысли немного успокаивали.
В воскресенье Армандо в самом деле отправился с Паолой в церковь. Ниол и Хелки остались дома. На вопросы любопытных инквизитор решил отвечать, что девочка – его племянница, дочь умершей кузины.
Медленно шагая по улице, он крепко держал Паолу за руку и не глядел по сторонам. Солнечный свет рисовал на стенах зданий золотые узоры, тени деревьев покрывали мостовую тонкой причудливой сетью. Кое-где в полуоткрытые ворота были видны внутренние дворики, откуда тянуло приятной свежестью.
Паола все еще носила монастырское платье, и Армандо вздрагивал всякий раз, когда видел прозрачную, как дым, накидку из тюля или тонкого шелка на прелестной головке какой-нибудь сеньориты, вышитые яркими нитками атласные туфельки, кружевные мантильи, черепаховые гребни, золотые и серебряные украшения. Как уберечь Паолу от того, чтобы в будущем она не сделалась похожей на этих бесстыдных юных прелестниц?!
Армандо пытался развлечь девочку историями о добропорядочных женщинах, спасавших народы, страны и города, о высоких поступках Юдифи, Деворы, Эсфири. Он обладал даром рассказчика; постепенно Паола увлеклась тем, что говорил "серый человек", и его рука перестала казаться ей жесткой и грубой.
А Хелки, оставшись наедине с сыном, протянула ему нож с костяной рукояткой, похожий на те, которые носили воины ее родного племени, и сказала:
– Возьми. Он тебе пригодится. Ты должен научиться обращаться с ним так, чтобы он никогда не знал промаха.
У Ниола загорелись глаза.
– Где ты его взяла?!
– Увидела и купила. "Серый человек" об этом не знает. Пусть это оружие станет продолжением твоей руки и защитой твоего сердца, пусть оно слушается твоего разума и не будет тверже твоей души.
В это время Мануэль Фернандес пытался выглянуть в зарешеченное оконце под потолком своей камеры. Ему удалось это сделать, когда он встал на стул. Узник увидел большой квадратный двор, огороженный четырехсторонним фасадом огромного мрачного здания с множеством забранных решеткой окошек. Мануэлю казалось, что в некоторых из них мелькают человеческие лица, но ни одно из них он не смог разглядеть.
Мануэль спустился на пол, и его объял ужас. С темного, будто закопченного потолка свисали лохмотья паутины, деревянная дверь была обита железом, на каменном полу валялась охапка грязной соломы. Неужели это все, что ему суждено видеть на протяжении двадцати лет?! Стены камеры были испещрены надписями и рисунками, и, чтобы немного успокоиться, Мануэль принялся их разглядывать. Одни были откровенно непристойными, другие принадлежали тем, кто отчаялся и находился на грани помешательства, третьи выводила рука того, кто окончательно ожесточился и разуверился во всем, что когда-либо знал. То была своеобразная летопись, запечатленная на камне.
Мануэль провел здесь слишком мало времени, и пока ему нечего было вписать в эту арестантскую книгу. Усилием воли он прогонял воспоминания о ярком солнце, безоблачном небе, густой траве и пестрых цветах, прогонял, зная, что со временем они отдалятся и поблекнут сами, – так же, как люди, о которых он тосковал, сделаются похожими на призраки. Ему было еще далеко до настоящего отчаяния, и все же он чувствовал себя раздавленным.
Мужчина подумал об инквизиторе. Армандо Диас присутствовал на суде, и в его глазах светилось откровенное торжество. Пожалуй, он знал о судьбе Асусены и Паолы гораздо больше, чем хотел показать. Скорее всего, он имел в этом деле собственный интерес! Как жаль, что ему, Мануэлю, не удалось вытряхнуть из тела инквизитора его подлую душу!
Мужчина закрыл лицо руками. Что его ждет? Теснота, полумрак, миска похлебки из арестантского котла, ругань тюремщиков. Вероятно, изредка его будут выводить на прогулку, и тогда он сможет увидеться с товарищами по несчастью.
Неделю назад он написал прошение королю. Раз в год ему было даровано право просить у государя помилования. Мануэль знал, что в первые пять лет нечего и надеяться на смягчение наказания, но таков был обычай. Будь его воля, он умолял бы заменить заключение в мадридской тюрьме отправкой на галеры, откуда он, возможно, сумел бы сбежать.
Через два месяца Мануэлю сообщили о том, что король отказал ему в помиловании. Это произошло и на второй, и на третий, и даже на пятый год. Время текло неумолимо и равнодушно. Прошло десять лет.
Глава VI
Наступил 1566 год. Четыре года назад Филипп II выбрал Мадрид местом пребывания королевского двора и в короткий срок сумел окружить новоявленную столицу ожерельем прекрасных дворцов. Резиденцией монарха был избран замок Алькасар, древняя мусульманская крепость, выстроенная на высоком холме в западной части города.
Теперь по мостовым некогда тихого, скромного городка грохотали кареты, а его жители с гордостью заявляли: "Нет другой столицы, кроме Мадрида". В город хлынула аристократия, прежде обитавшая в Толедо. Недавние провинциалы быстро усвоили новую моду: мужчины начали завивать волосы и носить парики, пользоваться духами и пудрой, женщины сменили традиционные черные платья на разноцветные одежды. Хорошим тоном считалось наличие многочисленной прислуги и предметов роскоши. Мадрид быстро стал городом богатства и нищеты, господ и слуг.
Центром города была Большая улица, по которой можно проехать в королевский дворец. Она была самой оживленной и самой красивой и вскоре стала излюбленным местом прогулок знати: кавалеры и дамы бродили в тени крытых галерей, обрамлявших улицу с двух сторон, останавливались возле дорогих лавочек, где покупателям предлагались роскошные ткани, золоченое и чеканное оружие, заморские украшения и ковры.
Паола Альманса долгое время не подозревала о существовании Большой улицы и ее соблазнов. Ей исполнилось семнадцать лет, и она привыкла носить скромное темное платье и грубоватые башмаки. Волосы расчесывала на прямой пробор и заплетала в косу, которую перевивала узкой черной лентой и заворачивала в ткань, закрепляя ее на макушке. Такой головной убор считался традиционным, и Паола не обращала внимания на то, что многие сеньориты заменяют его покрывалом из тонкой прозрачной ткани, которое удерживалось обручем, усыпанным драгоценными камнями. Отец так часто внушал ей мысли о скромном и благочестивом образе жизни, что она не задумывалась о том, что можно существовать как-то иначе.
Однако скорее небо упадет на землю, чем девушка – не важно, красива она или нет, – рано или поздно не заинтересуется нарядами. Пришло время – и Паола прозрела.
Девушка заметила, что на улице и даже в церкви кавалеры и дамы обмениваются взглядами, что порой тот или иной кабальеро передает приглянувшейся сеньорите записку или даже заводит с ней беседу, приблизившись к дверце ее экипажа. Паола не ездила в карете, но часто бывала в церкви, причем без сопровождения, поскольку у нее не было горничной. Несмотря на это, никто никогда не глядел в ее сторону. Не то чтобы она желала с кем-либо познакомиться или страстно мечтала о любви, но все-таки это казалось немного странным.
Армандо Диас считал свою дочь самостоятельной девушкой; в его отсутствие она распоряжалась расходами, и он не спрашивал у нее отчета.
При этом Паола не знала, бедно или богато они живут. В доме никогда не было дорогих, а тем более роскошных вещей. Однако они хорошо питались, отец не жалел денег на книги, а в храме всегда щедро подавал милостыню. Армандо ни в чем ей не отказывал, но она не привыкла просить. И все же на этот раз Паола нашла в себе силы сказать:
– Отец! Я бы хотела купить себе новую одежду. Мне кажется, что в этом платье я похожа на ворону.
Армандо вздрогнул и с горечью посмотрел на Паолу. Она была прекрасна, ослепительна, как солнце или яркая звезда. Роковой миг наступил. Никакая, даже самая убогая одежда не могла спрятать ее красоту. Запреты уничтожат доверие Паолы, доверие, которого он сумел добиться лишь спустя много лет. Оставалось смириться и уповать на милосердие Бога.
Инквизитор опустил глаза и произнес:
– Ты можешь купить все, что хочешь. Я также думаю, что тебе пора обзавестись горничной.
Паола удивилась.
– Горничной? Зачем? Я привыкла все делать сама. Я не хочу, чтобы в нашем доме жили чужие люди.
– Девушке твоего возраста неприлично появляться в общественных местах без сопровождения.
Паола лукаво улыбнулась.
– Вы боитесь, что меня украдут? Я не хожу никуда, кроме церкви и рынка.
Армандо невольно испытал облегчение. Он тоже был против того, чтобы в доме после стольких лет уединенной и тихой жизни появился кто-то посторонний. И все же тревога не отпускала его душу.
Девушка поблагодарила отца, взяла деньги и отправилась выбирать наряды. У нее не было никакого опыта, однако помог врожденный вкус, унаследованный от матери. К тому же Паола долго наблюдала за другими сеньоритами и интуитивно угадывала, к мнению каких торговцев стоит прислушаться.
Когда Армандо впервые увидел дочь в новом облачении, у него перехватило дыхание.
Эта девушка, сама того не ведая, владела оружием, способным ранить любое, самое бесчувственное сердце.
Длинные, рыжевато-каштановые волосы Паолы, заплетенные в толстые косы, были уложены вокруг изящной головки и скреплены янтарным гребнем. Маленькие ушки украшены звенящими серьгами, стройную шею обвивало жемчужное ожерелье. Вышитый корсаж плотно облегал тонкую талию, из-под многослойных юбок выглядывали остроносые атласные туфельки. Но главное заключалось не в этом. Один лишь невинный взгляд осененных длинными густыми ресницами медово-карих глаз Паолы был способен внести смятение в душу подобно тому, как малейшая искра вызывает пожар в зарослях сухого тростника.
Девушка вышла на улицу с тайной надеждой. Ее ждало разочарование: никто не посмотрел в ее сторону и на этот раз. Минуло несколько дней, прежде чем прошли первое смущение и неловкость и Паола почувствовала себя так легко и свободно, будто новая одежда стала ее второй кожей.
Как ни странно, с тех пор она выкинула из головы мысли о том, что кто-нибудь обратит на нее внимание, и была вполне счастлива сознанием своей красоты, нового необычного образа.
Погруженная в мечты, Паола не замечала того, что за ней наблюдают, и очень удивилась, когда однажды в церкви услышала за спиной тихий мужской голос:
– Не пугайтесь, сеньорита. Возьмите записку. Не оборачивайтесь, чтобы никто не заметил.
Потом чья-то рука вложила в ее ладонь бумажку. Паола затаила дыхание. Когда она все-таки обернулась, позади уже никого не было.
Девушка с трудом дождалась конца службы, вышла из церкви, отошла на некоторое расстояние и развернула послание. Оно было написано изящным слогом и без ошибок. Некий Энрике Вальдес, дворянин, сообщал, что много дней любовался "прекрасной сеньоритой" и наконец осмелился назначить ей свидание на площади Пуэрта-дель-Соль в полдень ближайшей пятницы.
Паола замерла. Она не знала, радоваться или пугаться. Ей написал настоящий кабальеро, он был сражен ее красотой и умолял о встрече! Девушка задумалась. Пуэрта-дель-Соль была людным местом, да еще в полдень, – стало быть, едва ли ей, Паоле Альманса, грозит опасность стать жертвой похитителя и насильника, и она может рискнуть пойти на свидание. Вместе с тем девушка знала, что отец ни за что не одобрил бы такой поступок. Пойти одной на встречу с мужчиной! Паола долго ломала голову над тем, кроется ли в этом что-то непристойное, а потом попыталась представить, как выглядит Энрике Вальдес.
Он не написал, сколько ему лет, но у него был приятный молодой голос. С тех пор как Мадрид сделался столицей королевства и сюда хлынуло испанское дворянство, Паоле случалось тайком любоваться всадниками на грациозных андалузских жеребцах с заплетенными в косички гривами и пышными хвостами, которые касались земли, всадниками, чьи плащи, шляпы и шпаги казались символами мужской отваги и доблести.