Да, были. Словно и не было того суда, словно в жизни мне их не обрезали. А вот платье - с полностью открытыми плечами и рукавами, начинающимися от середины предплечья - в Стране Людей я б в жизни не одела. Да и не помнила я у себя такого.
- Почему я так выгляжу? - обернулась к вампиру. - И…ты.
Выглядел он обычно: в белой рубахе, светлых брюках. Вот только волосы у него тоже были белыми.
- А что я?
- Твои волосы.
- Натурального цвета. Какими были когда–то и должны были бы быть сейчас.
- Ты таким себя представляешь? И меня? Это ты придумал мне косы?
- Не знаю. Может быть - ты? Твой истинный облик. То, какой ты себя ощущаешь.
- Думаешь, я ощущаю себя такой? - взглянула на него скептически. - Что–то не верится. Тогда бы я в парике ходила. Том самом, с косами. А я его никогда носить не рвалась.
- Ну, значит, я тебя такой ощущаю, - не стал он спорить. - Ты сейчас похожа на девочку, что встретилась мне на Горе. Я тебя соблазнял дежурными фразами, смотрел в глаза и ждал, когда они остекленеют. А ты рассмеялась. Ты так смеялась. Ты была такой красивой тогда. Сказочно красивой.
- А сейчас? - поспешила я. Вспоминать о том, что еще случилось тогда на Горе, мучительно не хотелось.
- И сейчас. Только больше ты так не смеешься. Что б я ни делал, как бы тебя не веселил, твой смех звучит уже иначе.
Вот даже странно, с чего бы.
- Нет, это не удивительно, - продолжает, заметив мою горькую ухмылку. - Но жаль…
И мы идем дальше: девочка с косами, которые никто не обрезал, и вампир с волосами, которые никогда не седели. Две иллюзии в мире снов.
- И все же, как–то это неправильно, - замечаю я когда–то потом. Где–то посреди бесконечной прогулки по бесконечным цветущим просторам. Я сижу на траве и плету венок из алых маков, которых вокруг настолько много, что мне даже не надо привставать, чтобы сорвать очередной десяток цветков. Лоу лежит рядом, закинув руки за голову и глядя в бездонную синь небес.
- Что неправильно? - интересуется с ленивой улыбкой.
- Ты неправильный. И вкусы твои, и дом твой.
- Это вдруг с чего ж? - от удивления он даже голову в мою сторону чуть поворачивает.
- Ну, вы же все–таки Дети Леса. Ты должен лес любить. Вечную тень под огромными еловыми лапами, яркие огоньки клюквы на болотах, цветение ландыша и медуницы по весне, - горло почему–то перехватило.
- Скучаешь по дому, верно? - он неожиданно оказался рядом, тепло обнимая за плечи. - То, что ты перечислила - это твой лес, твой дом. Места, где ты гуляла в детстве. А я… - его руки сползли мне на живот, крепко прижимая меня спиной к его груди, стискивая на какой–то миг, и вновь ослабляя объятья, но уже не отпуская. - У меня было другое детство, Лар. И в этом детстве лесов уже не было. Выражение "дети леса" не более чем сладкая ложь, которой тешат себя Древние. Столетия войн их выжгли дотла. Мое детство - это огромные города из синтетических материалов, это частные домашние сады под покровом защитного купола. Это невозможность выйти на улицу, ведь там - то кислотный дождь, то огненный смерч.
- Но я же видела… - изумленно оборачиваюсь к нему лицом, всматриваюсь в глаза. - Анхен показывал как–то. Там был лес. И деревья, огромные, почти живые… Да, они все живые, но у тех… словно сердце билось.
- Анхену повезло, он родился еще до войны, - чуть пожимает плечами Лоу. - До той последней войны, что уничтожила все. А вот мне лесов уже не досталось. Видно, поэтому я так люблю степь. Она - то, что у меня есть, а не воспоминание о том, что у меня якобы было.
- Да? - кажется, мои представления об их мире очередной раз перевернулись. - А мне почему–то думалось, что там у вас был этакий Золотой Век, а потом катастрофа - и вы здесь, и вы вампиры, что оказалось чудовищней самой катастрофы.
- Сказки Древних, - отмахивается Лоу. Срывает цветок, протягивает мне, и я послушно вплетаю его в венок. - Знаешь, мне мои друзья тоже раньше говорили: "ты такой счастливый, ты видел ту жизнь". А не помню я там счастья. Я счастливым только здесь стал.
- Но как же… А солнце? А превращение в вампира? А необходимость пить кровь?
- Солнце? Солнце - это болезни и смерти, но ведь и в том мире они были, просто другие. Превращение? Процесс болезненный, конечно, второй раз мне такого не пережить. А вот результат? Не понимаю, чем он плох. Одни животные убивают других ради еды, и это нормально. Одни разумные убивают других ради еды же - и в чем здесь противоречие законам природы? Ровно то же самое. Страдать от того, что я тигр, а не лань? Как–то глупо, ты не находишь?
- Но ведь раньше… в детстве… ты же питался иначе. Разве тебе…
- Я маленький был, Лара, я не помню. Разве ты помнишь, что ты ела в три, четыре года? Это буднично, рутинно, это не запоминается. А вот как я стоял у окна, и смотрел на эльвина, застигнутого на улице кислотным дождем, я помню прекрасно. У него, почему–то, не было защиты, и он корчился на земле, а с него лоскутами слезала кожа. А больно ему было так, что мне казалось, у меня мозг разорвется. Прежде, чем прибежала мама и закрыла меня от его эмоций, я сорвал себе голос, - он прикрыл глаза, немного помолчал, вспоминая. - Там я все время боялся, - продолжил, спустя несколько мгновений. - Что погибнут родители, что огонь прорвет защитный купол, что попаду под дождь, что меня выкрадут и растерзают враги.
- Но подожди, ты вроде рассказывал, что когда ты родился, война закончилась уже, - припомнила я.
- Ага. Так что можешь легко представить, как там было во время войны, - усмехнулся Лоу. - Так что нет, я не тоскую о том мире. Своей родиной я ощущаю этот. Знаешь, порой бывает неважно, где ты родился. Ты просто приходишь однажды в некое место, и понимаешь, что это и есть твой дом.
Он чуть помолчал, взглянул на небо - безмятежное, высокое, ясное - и продолжил уже стихами, негромко, задумчиво:
- С седых небес мне солнце луч пошлет,
Седым дождем меня к земле прижмет.
Чтобы, вобрав в себя всю соль земли,
Я ей раскрыл объятия свои.
Полынью горькой одарит земля,
Но все равно признает: "Я твоя".
И все шаги не пройденных дорог
Моих не потревожат больше ног.
Я буду свой в журчании ручья,
И мне под ветром станут петь поля,
И ароматы горьких диких трав
Простят меня за все, в чем был неправ.
Ароматы трав в этой степи за гранью реальности пьянили, завораживали, были реальными настолько, что не хотелось верить, будто все это просто сон.
- Ладно, хватит уже о печальном, - вампир решительно взбодрился, сорвал очередную партию цветов и с улыбкой протянул мне. - Лучше объясни, зачем девчонки вечно плетут венки?
- А ваши плетут?
- А то. Можно подумать, вам мешает, когда цветы просто растут. Или в хаотическом порядке они для вас недостаточно красивы?
- В хаотическом недостаточно наши. Красотой порой хочется обладать.
- Вот и вамирши так отвечают. А потом выбирают себе самого красивого человеческого мальчика, и обладают им до последней капли его крови, - усмехнулся, блеснув глазами.
- Последовать, что ль, их примеру? - первый цветок моего плетения соединился с последним, прочно привязанный гибким зеленым стеблем. - Тем более, самый красивый мальчик у меня в наличии, - и я решительно надела маковый венец на его белоснежную макушку. Венок оказался маловат, плела–то на себя, но на кудрях его удержался.
- Ах, какая решительная девочка, - усмехнулся он, обхватывая меня за талию и притягивая к себе на колени. - И ты хоть знаешь, что ты мне сейчас предложила? У вампиров, знаешь ли, все цветы со смыслом.
- И что же? - поинтересовалась, обнимая его за шею. - Неужели - отдать мне твою вампирскую жизнь в обмен на эти маки?
- Нет, душа моя, маки - это попроще, - потянувшись вперед, он чуть коснулся губами моих губ. И вновь отстранился.
- Так что, Лоу? - похоже, он собрался вынуждать меня выпрашивать и ответы, и поцелуи.
- Любовь, Лара. Просто любовь.
- Просто? - захотелось потереться щекой о его щеку, вдохнуть запах его волос, смешавшийся с ароматом трав, едва заметно горчившим. А от маков запаха не было. Я ждала от них сладости, а они… как–то ничем особым не пахли.
- Просто, моя маленькая. Здесь и сейчас. Без будущего, без претензий и обязательств. Мгновение страсти без обещаний. То, что честнее обещанной вечности, - он взглянул мне в глаза. И у меня почти закружилась голова от близости его глаз, его взгляда. - Ты мне подаришь это мгновение?
И, завороженно глядя в его невозможно серые очи, я потянулась к нему губами. Здесь и сейчас, без будущего и обещаний. Чтоб раствориться в аромате трав и солнечном свете. Чтобы растаять от прикосновения его губ и его нежных рук. Чтобы позволить ему - все, а себе - еще больше. Почувствовать себя желанной. Почувствовать себя живой. Почувствовать себя человеком. Так, как учили некогда в школе: "человек - это тот, кто сам решает свою судьбу". Здесь и сейчас я решала быть с ним. Он не обещал мне будущего, не признавался в любви, но готов был делить со мной свою страсть. Эльвин, ставший вампиром, Дитя Леса, ушедшее в бескрайнюю степь. Тот, кто успел увидеть "первое солнце", но предпочитал "второе".
А солнце слепит, распадаясь бликами, поцелуи пьянят ароматами трав, сознание уже не в силах удержать картинки, все лишь свет, цвет, запах. Волны наслаждения прокатываются по моему телу, словно ветер по морю травы. Я и есть - трава, цветы, земля. Бесконечная, вечная. И вспышкой молнии ощущаю его укус, мгновение ослепляющей боли сменяется теплым летним ливнем безграничного наслаждения. Наполненностью счастьем, теплом, светом. И уже не понять, есть ли я, есть ли он, или то лишь буйство природы под бесконечно высоким небом…
Открываю глаза в темноте. Я одна. В своей комнате, в своей кровати. Лишь далекие холодные звезды смотрят в покрытое изморозью окно. Все лишь сон.
Решительно откидываю одеяло, давно сменившее медвежью шкуру, и, не зажигая света, двигаюсь к выходу из комнаты. Хватит с меня снов и мечтаний. Я слишком живая, чтоб мне хватило бесплотных фантазий. Открываю дверь, делаю несколько стремительных шагов по темному коридору… И меня подхватывают его руки, прижимают к его обнаженному горячему телу. И тьма кружит водоворотом страсти, не давая ни секунды, чтобы опомниться, усомниться, передумать. Кажется, он еще даже спросил меня, прерывая бесконечный поцелуй: "к тебе или ко мне?" Но мы все равно не ушли дальше кресла в гостиной.
А вот проснулась я уже у него - в его кровати, в его объятьях. Моя голова лежала на его груди, а он ласково перебирал мои волосы. И было решительно все равно, что он никогда не обещал мне любви, и я не знала, что ждет меня завтра.
Жизнь отучила строить далекие планы. Я собиралась просто жить. Здесь и сейчас. С тем, кто был рядом. Столько, сколько получится.
И потрескивал огонь в камине, и мели метели за окнами, засыпая чистейшим снегом каждый прожитый день. Лоу был все так же добр и заботлив в быту и нежен в постели. Не знаю, почему Анхен считал его несдержанным, говоря, что с ним девы до утра не доживают. Контролировал он себя прекрасно. Я как–то спросила у Лоу, и он ответил весьма равнодушно, что если берет себе деву для еды, так для еды и использует, и при чем тут сдержанность.
- А меня почему не используешь для еды? - поинтересовалась, поморщившись от циничности его ответа.
- А про тебя, Лар, боги шепчут.
- Да? - не скрою, меня устроил бы ответ попроще. Что я ему дорога, например. Но что взять с коэра? - И что же они тебе шепчут?
- Что ты нужна. Что мироздание отвело тебе особую роль, и она еще не сыграна.
- И в чем же эта роль? - вот интересно, а текст почитать дадут, или сразу на сцену выставят?
- Я не знаю, Лара. Увы, я не мастер. Я слишком молод, чтоб быть хорошим коэром, да и все мои знания - результат самообразования. Отец не успел дать мне многого. И потому я вижу не много и смутно. Вижу основные фигуры, но пасьянс не складывается.
- И я одна из этих фигур?
- Да.
- Интересно. И кто же еще?
- Рядом с тобой? Анхен.
- Мне казалось, тебя зовут Лоурэл, а не Анхен. И ты обещал, что не станешь его звать.
- Я не стану, малыш, мне и не надо. Но, Лар, если вам суждено быть вместе…
- А если ты ошибаешься? Ты же сам говоришь: видишь нечетко, пасьянс не складывается…
- Значит, тебе не о чем беспокоиться, - улыбнулся коэр своей очаровательнейшей улыбкой. И взялся за книгу, что лежала у него на коленях.
- Не соглашусь, - не дала ему закончить беседу. - Есть кое–что, что беспокоит меня и помимо Анхена. То, чего я решительно не понимаю.
- И что же это?
- Скорее уж "кто". Ты. Какой ты видишь свою роль в этой истории? Уже который раз ты вмешиваешься в мою судьбу. Помогаешь мне, но… При этом ты ничего не хочешь для себя. Тебе не нужна моя привязанность, моя любовь, моя благодарность. И ты либо просто уходишь, не оборачиваясь, либо самолично рушишь все доброе между нами, либо особо оговариваешь, чтоб и не вздумала влюбляться и привязываться, ведь наши отношения - сиюминутны. Почему? Ты тратишь на меня свое время - дни, месяцы. Возможно, ты слишком хороший актер, но я не заметила, чтоб мое общество тебя тяготило. Я чувствую твою симпатию, я ощущаю твою нежность - именно нежность куда больше, нежели голод и страсть. Но от всего этого ты готов отказаться. Вот просто в любой момент отвернуться и уйти. Во имя чего? Зачем?
- Ну, со мной–то как раз все просто, моя хорошая, - он закрыл книгу, в которую я так и не дала ему углубиться, и отложил в сторону. - Я на этой доске не фигура.
- Да? А кто же тогда? Кукловод?
- Проводник, - ответил негромко. - Вход и выход. Первая и последняя жертва.
И так это было сказано - спокойно, серьезно - что сомневаться не приходилось, он в это действительно верит, что бы оно ни значило.
- Ты мне объяснишь?
- Попробую. Иди, садись рядом.
Сажусь. В кольцо его рук, чтоб ощутить щекой мягкость его волос, услышать ритмичное биение его сердца. И историю.
- Нет вампира, который не знал бы, что я единственный ребенок, выживший при переходе в этот мир. Но нет и тех, кто знает, чего мне это стоило. Анхен знает… многое, но не все, - он чуть помолчал, собираясь с мыслями. Потом продолжил. - Выход из обреченного мира не открыть ни сильной магией, ни выдающимся мастерством, ни глубинами знаний. Выход открывает жертва. И в качестве жертвы боги потребовали у отца самое дорогое, а дороже единственного ребенка у него не было ничего.
- Но ты же выжил, - не поняла его я.
- Выжил ли? Эта дорога за гранью возможностей любого ребенка - физических, психических, всех. Даже просто пройти не смог никто. А мной открывали этот проход. Силы всех миров рвали меня на части, и каждый раз, когда я почти умирал, отец отдавал мне частичку своей души. А вместе с ней свою силу. Свою жизнь. Это неправда, что он смог открыть только одну дверь. В ту бесконечную ночь мы открыли их множество. Мной открыли их множество. И в каждом из них я умер, ибо для жизни они были непригодны. А этот… он просто был последним из тех, что мы сумели открыть. У отца просто кончились силы… Следующая дверь стоила бы ему - а значит и мне - жизни, а за ней могла вновь оказаться только смерть. И нельзя открыть новую дверь, не закрыв предыдущей… В этом же мире можно было хоть как–то существовать… - он опять замолчал, а я в ужасе думала о ребенке. Маленьком мальчике, которым открывают двери. И чьими смертями измеряют степень пригодности для жизни очередного мира.
- Отец мыслил этот мир, как передышку, - продолжил меж тем Лоу. - Собраться с силами и продолжить. Но он ошибся. Собраться с силами этот мир ему уже не позволил. Он отдал мне слишком много, восстановить уже не удалось… Отец ошибся и в другом. Я не был уже ребенком. Ребенок во мне давным–давно умер. Во мне жила его душа, его жизненные силы наполняли мое детское тело. И то, что я выжил, не свидетельствовало о том, что ребенку это под силу. Отец был уже слишком слаб, чтобы это понять… Да, у нас не было другого пути, но хотя бы предупредить… Он сделал все, что мог, и даже больше, но его не простили. Ни за детей. Ни за превращение в вампиров. Ни за меня. Они так и не поняли, что тот мальчик - мертв.
- Но ты живой! - не могла согласиться я. - Ты живой, ты заботливый, ты добрый. Ты умеешь сочувствовать, ты умеешь согреть, твой дом полон тепла и света.
- Я рад, что тебе нравится мой дом, но все же… Большинство скажут, что я холодный и бесчувственный, и будут правы. Часть меня умерла. И детей у меня никогда не будет. Я почти фантом. Тело с чужой душой, мертвый коэр с недоделанным делом.
- Да что ты выдумал, в самом деле! - не могла я это слушать. Развернулась, взглянула в его глаза. - Ты - это ты. Ты сам говорил, ты не отец, у тебя ни знания его нет, ни опыта…
- Знания - это другое. Это разум. Как и память, и опыт. А душа… в отрыве от разума она - эмоции, потерявшие причину: ты стремишься к чему–то… но не помнишь, к чему и зачем, ты любишь или ненавидишь что–то, но не помнишь, за что…
Обняла его, не выдержала. Если это все было правдой, то слишком уж горькой.
- А ты думаешь, почему у меня волосы мертвые? - невесело усмехнулся мой коэр. - С вампирской–то регенерацией? Слишком многое во мне умерло так, что уже и не восстановишь…
Кажется, я целовала его тогда. То ли, чтоб доказать ему, что он живой, то ли, чтоб почувствовать это самой…
- Но это неправильно, Лоу. Неверно считать себя живым мертвецом. Если твоя жизнь не закончилась, если она продолжается - надо жить!
- Ты не слушаешь. Отец не сделал главного. Я не сделал главного. Мы не нашли мир, полностью пригодный для жизни. Я жив, потому что должен восполнить знания, которые уже не смог передать мне отец, и открыть настоящую дверь. Вычислив ее прежде, ведь у меня никогда не будет столько сил, как было у отца, я не смогу открывать все подряд. И ребенка, чтоб продолжить мое дело, у меня тоже не будет. Боги уже получили в уплату мою жизнь, и они заберут ее, как только дверь будет открыта. Я умру в том портале, Лар, моих сил хватит лишь на то, чтоб продержать его открытым достаточно долго. Да и то я боюсь, что всем не успеть.
- Я слушаю, Лоу, - не согласились я, - внимательно тебя слушаю. В тебе бьется чужая сущность, требуя исполнить чужое предназначение. Сущность без разума, забывшая что, зачем и от кого она хочет. Прошло триста лет, вы приспособились, вы живете. Да, не идеально, но уж точно лучше людей. А тобой все еще управляет страх твоего отца, что мир не тот. Шок, что он не справился. Или справился не до конца. Ты пойми, я же первая "за", чтоб вы построились в колонну по три и свалили за горизонт. Но! Ты не можешь быть один за всех. Это не могут быть только твои усилия. Это как–то неправильно. Не верно.