Советница равнодушно сняла браслет и передала его молодому человеку. Фелисита стояла в это время сзади адвоката и видела, что этот браслет был до мельчайших подробностей похож на тот, который был спрятан в секретном ящике старой девы.
Адвокат быстро прочитал надпись на браслете:
daz ir liebe ist âne krane
Die hât got zesamme geben
üf ein wünneclichez leben!
- Странно, - воскликнул он, - строфа не имеет начала… Ах, это ведь отрывок из стихотворения Ульриха фон Лихтенштейна "Вечная любовь". Перевод всей строфы будет приблизительно следующий: "Если вы любите друг друга сердечно, если вы навеки соединились и ваша любовь всегда нова, верьте, что Бог соединил вас на счастливую жизнь!" Этот браслет имеет, несомненно, верного товарища, связанного с ним началом строфы, - заметил он. - Другой браслет не у вас?
- Нет, - ответила советница, склонившись над работой, пока браслет переходил из рук в руки.
- А откуда у тебя эта замечательная вещица, Адель? - спросил профессор.
Молодая женщина покраснела.
- Папа подарил мне ее недавно, - ответила она. - Уж не знаю, у какого любителя древностей он ее нашел.
Она надела браслет и заговорила с одной из присутствующих дам.
В то время как всеобщее внимание было обращено на браслет, Фелисита обошла стол. Никто не обратил на нее внимания, и она так же незаметно ушла в кухню. Уступая просьбам маленькой Анны, игравшей на тенистой дорожке, она на минуту остановилась и старалась достать ветку акации. Близорукий адвокат вдруг схватил свой лорнет и принялся разглядывать Фелиситу, а советница, которая, казалось, прилежно вышивала, зорко следила за ним. Немного спустя она тихо поднялась и вошла в дом, где скрылась Фелисита.
- Милая Каролина, - сказала она, входя в кухню, - вам нет надобности прислуживать… Налейте в кофейник горячий кофе, а я сама займусь разливанием. По правде говоря, вы ужасно выглядите в этом полинявшем ситцевом платье. Как вы можете показываться мужчинам в этой короткой, ужасной юбке? Это просто неприлично. Неужели вы не чувствуете этого?
На Фелисите было ее лучшее воскресное платье, полинявшее, но безукоризненно выстиранное и отглаженное. Упрек за то, чему она молча покорялась, заставил девушку горько усмехнуться, но она промолчала.
Когда советница вернулась к столу, госпожа Гельвиг с резким смехом повторила свой вопрос:
- Удивительно красива? Что должна я подумать о вас, милый Франк? Всмотритесь в это бледное лицо с ужасными волосами. Эти вызывающие манеры и легкомысленные движения, эти глаза, смотрящие бесстыдно и назойливо прямо в лицо приличным людям, - это наследство порочной, необузданной матери. Девять лет я тщетно старалась спасти эту душу для Господа…
- Теперь ведь недолго уж осталось терпеть, тетя! - успокоительно сказала советница, наливая кофе. - Еще несколько недель - и она покинет твой дом навсегда… Я тоже думаю, что доброе семя упало на каменистую почву, - в этой неблагодарной душе, стремящейся сбросить узы морали и добрых нравов, наверное, нет ни одной благородной черты. Впрочем, нам, имеющим счастье происходить от нравственных родителей, не следует судить ее слишком строго - легкомыслие у нее в крови… Быть может, во время одного из ваших путешествий, господин Франк, - шутливо обратилась она к адвокату, - вы будете где-нибудь любоваться ею - на канате или в цирке.
- Это на нее не похоже, - внезапно сказал спокойным, но решительным тоном профессор.
Госпожа Гельвиг гневно повернулась к сыну, а глаза молодой вдовы утратили на мгновение свою неизменную кротость. Затем она, добродушно улыбаясь, встряхнула кудрявой головкой и хотела что-то сказать, но ей помешал громкий плач Анхен. Девочка бежала к матери с судорожно зажатой коробкой спичек в правой руке. Платьице ребенка пылало… Советница в ужасе вскрикнула. Ее взгляд скользнул по собственному легкому платью, и, как безумная, со смертельно бледным лицом она протянула вперед руки, как бы желая оттолкнуть ребенка, и одним прыжком исчезла за стеной тисов.
Дамы с криком разбежались во все стороны, как испуганная стая голубей. Одна госпожа Гельвиг мужественно поднялась с места, да бросились вперед мужчины. Но они опоздали. Фелисита завернула в свою юбку ребенка и старалась потушить пламя, но оно было слишком велико, и тонкая ситцевая юбка молодой девушки загорелась. Не теряя присутствия духа, она схватила девочку на руки, пробежала по лугу на плотину и спрыгнула в ручей.
Раньше, чем мужчины поняли намерение убегавшей девушки, огонь был уже потушен. Они вступили на плотину в ту минуту, как Фелисита, держа на правой руке мокрого ребенка, схватилась левой за ветви орешника, чтобы выйти на берег. Одновременно с мужчинами появилась и советница.
- Мое дитя, спасите мою Анхен! - закричала она с отчаянием.
- Не замочи себе ботинки, Адель, а то заработаешь насморк, - сказал профессор с едкой иронией, быстро спускаясь и протягивая Фелисите руки, но он медленно опустил их - совершенно спокойное до тех пор лицо молодой девушки вдруг изменилось, между бровями легла глубокая складка, и глаза метнули уже знакомый Иоганну холодный враждебный взгляд. Фелисита подала ему маленькую Анну и вскочила на плотину, опираясь на руку адвоката.
Профессор отнес ребенка в дом и осмотрел его ожоги - пострадала только левая рука. В то время как советница была в кухне, девочка незаметно взяла с плиты спички и, зажигая их в саду, подожгла свое платье.
Разбежавшиеся дамы собрались снова и осыпали ласками "бедного ангела".
- Милая Каролина, - сказала советница с кротким упреком, - неужели вы не могли присмотреть немного за ребенком?
- За несколько минут до того вы запретили мне выходить из дома, - мрачно возразила Фелисита, бросая на молодую женщину проницательный взгляд.
- Почему это, Адель? - удивленно спросила госпожа Гельвиг.
- Боже мой, тетя, - не смущаясь, ответила вдова, - ты поймешь это, если посмотришь на ее волосы. Я хотела избавить всех нас от того дурного впечатления, которое производит неряшливость.
Фелисита растерянно схватилась за голову: гребень, никогда не сидевший крепко в этих густых, упрямых волосах, выскользнул и лежал, вероятно, в ручье. Распущенные локоны окружали сиянием щеки и плечи девушки, еще осыпанные водяными каплями.
- Так-то вы благодарите за спасение вашего ребенка? - резко спросил адвокат, не спускавший глаз с Фелиситы.
- Как вы можете быть так несправедливы ко мне, господин Франк! - обиженно воскликнула советница. - Мужчина никогда не поймет материнского сердца. В первую минуту невольно сердишься на того, кто мог бы предотвратить опасность, хотя и признаешь с благодарностью, что эта небрежность искуплена спасением… Дорогая Каролина, - обратилась она к молодой девушке, - я никогда не забуду сегодняшнего дня… Если бы я могла сейчас доказать вам свою благодарность! - Она быстро сняла с руки браслет и протянула его Фелисите. - Возьмите этот браслет, он мне очень дорог, но за жизнь моей Анхен я с радостью пожертвую самым любимым!
Глубоко оскорбленная Фелисита оттолкнула руку советницы, хотевшей надеть ей на руку браслет.
- Благодарю вас, - сказала она, гордо откинув голову, - я никогда не приму вознаграждения за любовь к ближнему, а тем более - жертву… Вы сами сказали, что я только искупила свой недосмотр, и потому вы мне ничем не обязаны.
Госпожа Гельвиг почти вырвала у советницы браслет.
- Ты с ума сошла, Адель! - проворчала она сердито. - Что ей делать с этой вещью? Подари ей простой, прочной материи на платье, вот и все!
- Я нахожу, что мы все жестоко относимся к вам, - сказал Фелисите Франк. - Сначала вас оскорбили, предложив вам золото, а затем мы равнодушно оставляем вас в мокром платье… Я побегу в город и вышлю вам и малютке все необходимое.
Он поклонился и вышел.
- Дурак! - раздраженно сказала госпожа Гельвиг, обращаясь к дамам, с сожалением посмотревшим вслед Франку.
Профессор, занятый ребенком, не проронил ни слова; но с того момента, как советница предложила молодой девушке браслет, он сильно покраснел… Наконец он предоставил завернутую в плед девочку нежным рукам дам и направился к двери. Фелисита ушла в угол и прислонилась к стене; мертвенная бледность лица, нахмуренные брови и сжатые губы ясно показывали, что она испытывала сильную боль от обожженной руки. Взор профессора остановился на молодой девушке, и через мгновение он стоял перед ней.
- Вам очень больно? - быстро спросил он.
- Я могу терпеть, - ответила Фелисита дрожащими губами и отвернулась к окну - она не могла видеть эти глаза, столь ненавистные ей с детства.
- Вы не хотите принять моей помощи? - доброжелательным тоном спросил он.
- Я не хочу вас утруждать, - ответила девушка. - Я вылечу себя сама, как только мы вернемся в город.
- Как хотите, - холодно сказал профессор. - Но я должен вам напомнить, что моя мать еще нуждается в вас.
- Я этого не забыла, - ответила она менее раздраженно. Она почувствовала, что это напоминание о ее обязанностях было сделано не с целью ее унизить, а чтобы заставить ее принять его помощь. - Я отлично помню наш договор, - добавила она, - и вы до последней минуты найдете меня на указанном мне месте.
- Твоя медицинская помощь понадобилась и здесь, Иоганн? - спросила, подходя, советница.
- Нет, - ответил он коротко. - Но что ты тут делаешь, Адель? Я ведь сказал, что Анну нужно сейчас же вынести на свежий воздух. Не понимаю, что ты делаешь в этой душной комнате!
Профессор вышел, и советница поторопилась взять ребенка на руки, за ней последовали и дамы. За кофейным столом давно уже сидела госпожа Гельвиг. Опасность, угрожавшая двум человеческим жизням, не могла нарушить ее равновесия, основанного на стальных нервах и черствой душе.
Наконец явились Генрих с одеждой и Роза. Госпожа Гельвиг позволила Фелисите вернуться в город. Девушка знала, что у тети Кордулы есть хорошая мазь от ожогов, и поспешила к ней, оставив Генриха сторожить дом.
Пока испуганная старая дева доставала мазь и перевязывала пострадавшую руку, Фелисита рассказала обо всем случившемся, не упомянув, однако, о браслете. Когда старая дева спокойно заметила, что ей не следовало отказываться от врачебной помощи, она воскликнула:
- Нет, тетя! Эта рука не должна прикасаться ко мне, даже если бы она могла спасти меня от смертельной опасности! Тот класс людей, из которого я происхожу, ему ведь "невыразимо противен". Эта фраза тяжело ранила мое детское сердце - я ее никогда не забуду! Долг врача заставил его сегодня преодолеть то отвращение, которое он питает к парии, - я не хочу его жертв!
- Он не бессердечен, - продолжала она после паузы, - я знаю, что он отказывает себе в удовольствиях ради своих бедных пациентов. Если бы это делал кто-нибудь другой, я была бы тронута до слез, но у него это меня только возмущает… Это неблагородно, тетя, но я ничего не могу поделать, мне тягостно и неприятно видеть у него что-нибудь хорошее, потому что я ненавижу его.
Затем Фелисита впервые пожаловалась на бессердечное поведение молодой вдовы. Странный румянец снова появился на щеке старой девы.
- Неудивительно, она ведь дочь Павла Гельвига! - сказала она, и в этих словах послышался строгий приговор. Фелисита была удивлена. Никогда тетя Кордула не выказывала своего отношения к кому-либо из Гельвигов. Известие о прибытии советницы она приняла молча и, по-видимому, совершенно безучастно, так что Фелисита подумала, что родственники на Рейне никогда не были близкими тете Кордуле.
- Госпожа Гельвиг называет его избранником Божиим, неутомимым борцом за святую веру - сказала, колеблясь, молодая девушка. - Говорят, что он строго верующий человек…
Фелисита взглянула на тетю Кордулу и испугалась: выражение бесконечной горечи и презрения придало этому обычно спокойному и милому лицу совершенно не свойственное ему выражение. Она засмеялась тихим, но хриплым и язвительным смехом. Через минуту она, однако, постаралась сгладить впечатление, произведенное на молодую девушку.
На большом круглом столе посреди комнаты лежали папки с нотами. Фелисита очень хорошо знала лежавшие вокруг листы и тетради. Там, на толстой пожелтевшей бумаге, выцветшими чернилами и подчас очень неразборчивыми каракулями были написаны имена Генделя, Глюка, Гайдна, Моцарта. Это было собрание рукописей знаменитых композиторов, принадлежавшее тете Кордуле. Когда Фелисита вошла в комнату, старушка разбирала эти бумаги. Теперь она снова принялась за работу, осторожно складывая бумаги в папки. Стол постепенно пустел, и показалась лежавшая внизу толстая нотная тетрадь, на обложке которой было написано: "Музыка к оперетке Иоганна Себастьяна Баха "Мудрость властей при устройстве пивоварения"".
- Ты ведь этого еще не знаешь? - спросила она с печальной улыбкой. - Эта рукопись пролежала много лет в верхнем отделении моего секретного шкафа. Сегодня утром в моей старой голове бродили разные мысли, и я подумала, что надо привести все в порядок до последнего странствия. Это единственный существующий экземпляр - со временем он будет цениться на вес золота, милая Фея. Текст этой оперетки, написанной специально для нашего города, был найден лет двадцать тому назад и возбудил большой интерес в музыкальном мире. А музыка, которую все еще ищут, хранится здесь. Эти мелодии представляют для музыкантов нечто вроде клада нибелунгов, тем более потому, что это единственные собственно оперные мелодии, сочиненные Бахом. В 1705 году ученики здешней земской школы и горожане поставили эту оперетку в старом зале ратуши.
Она перевернула заглавный лист, на оборотной стороне его было написано: "Собственноручно написанная партитура Иоганна Себастьяна Баха, полученная от него на память в 1707 году. Готгельф ф. Гиршпрунг".
- Он тоже участвовал, - сказала старуха слегка дрожащим голосом, указывая на последнее имя.
- А как эта тетрадь попала в твои руки, тетя?
- По наследству, - коротко и почти резко ответила тетя Кордула, убирая партитуру в красную папку.
Старая дева открыла рояль, а Фелисита вышла на галерею… Солнце заходило. Маленькая деревушка у подножия горы была уже в тени, но на шпиле колокольни горел еще последний луч, а через широко открытые двери домов виднелись затопленные очаги… Вечерний покой охватывал землю, и на его фоне еще трогательнее звучал похоронный марш Бетховена, но после нескольких аккордов Фелисита испуганно подняла голову и со страхом заглянула в комнату - это была не игра уже, а умирающий шепот звуков, и молодую девушку вдруг охватило тяжелое предчувствие: руки, скользившие по клавишам, смертельно устали, и в извлекаемых ими звуках слышалось трепетание души, стремившейся улететь навеки.
XV
Ночью у ребенка началась сильная лихорадка, а Фелисита проснулась с головной болью. Несмотря на это, она с обычной точностью исполняла свои обязанности.
После обеда профессор вернулся домой. Он только что провел глазную операцию, на которую не решался ни один врач. Его осанка и походка были спокойны как всегда, но глаза необыкновенно блестели. Он остановился у двери, ведущей во двор, и спросил проходившую с ведром воды Фридерику о том, как она себя чувствует.
- Я здорова, господин профессор, - ответила она. - А вот Каролине вчерашнее купание не прошло даром. Я глаз не могла сомкнуть ночью, так сильно она бредила…
- Вы должны были раньше сказать об этом, Фридерика, - строго прервал ее профессор.
- Я и сказала барыне, но она ответила, что все пройдет. Для этой девушки никогда еще не звали доктора - сорная трава не погибает, господин профессор. Если и обращаться с ней хорошо, так это ничуть не поможет, - добавила она, увидев, что лицо Иоганна омрачилось. - Она была с детства упрямым существом и держалась всегда в стороне, точно принцесса. Когда я жарила или пекла что-нибудь вкусное, я давала ей немножко, но она никогда не дотрагивалась. Так она поступала еще ребенком… А с тех пор как умер барин, она ни разу не ела досыта. Я своими ушами слышала, как она говорила Генриху, что когда она оставит наконец этот дом, то будет работать до кровавого пота и каждый заработанный грош будет посылать барыне, пока не уплатит за каждый кусок хлеба, который она съела в этом доме.
Старая кухарка не заметила, что во время ее рассказа кровь все более приливала к лицу Иоганна. Когда она кончила, он, ничего не ответив, направился к большому окну комнаты, в которой спали Фридерика и Фелисита. Она сидела у окна, положив голову на руку. Ее чистый профиль, печально опущенные уголки рта и закрытые глаза выражали невинное спокойствие и страдание.
Профессор тихо подошел и с минуту смотрел на нее, затем мягко и с состраданием сказал:
- Фелисита!
Она вскочила и посмотрела на него, будто не веря ушам, и вся ее фигура приняла такое выражение, точно она ожидала встречи с врагом.
- Фридерика сказала мне, что вы нездоровы, - произнес профессор обычным спокойно-ласковым тоном врача.
- Я чувствую себя лучше, - ответила она. - Покой лучше всего действует на меня.
- Гм… однако ваш вид… - он не докончил фразы и хотел взять ее руку.
Фелисита отступила вглубь комнаты.
- Будьте благоразумны! - сказал профессор серьезно, и его брови мрачно нахмурились, когда девушка не шевельнулась. - Иначе мне придется говорить не как врачу, а как опекуну. Приказываю вам сейчас же подойти ко мне!
Она вспыхнула, но не подняла ресниц, медленно подошла и молча протянула ему руку, которую он нежно взял. Эта узкая, маленькая, но огрубевшая от работы рука так сильно дрожала, что на лице профессора мелькнуло глубокое сострадание.
- Неразумный, упрямый ребенок, опять вы заставили меня обойтись с вами строго! - сказал он мягко. - А я бы хотел, чтобы мы расстались без вражды… Неужели вы не можете смотреть на меня и на мою мать иначе, как с непримиримой ненавистью?
- Что посеешь, то и пожнешь! - глухо ответила Фелисита. Она смотрела на пальцы, державшие ее руку, с таким ужасом, будто это было раскаленное железо.
Профессор быстро выпустил ее руку. Выражение кротости и сострадания исчезло с его лица, он сердито ударил палкой по траве, выросшей между камнями. Фелисита вздохнула свободнее: таким резким и суровым он и должен был быть, его сострадание приводило ее в ужас.
- Все тот же упрек, - холодно сказал наконец профессор. - Может быть, ваша непомерная гордость часто страдала, но приучить вас к невзыскательности было нашим долгом. Я могу спокойно относиться к вашей ненависти, так как всегда желал вам только добра. Не буду оспаривать, что заслужить любовь моей матери трудно, но она справедлива, и ее благочестие не допустило бы ее причинять вам горе. Вы собираетесь стать на ноги и выйти в свет, но для этого в вашем положении нужна прежде всего покорность… Как вы будете жить с вашими ложными понятиями, которых вы так упрямо держитесь?
Она подняла ресницы и спокойно посмотрела на него.