- Оливия, я уверена, что Лука не хотел бы, чтобы ты куда-то переезжала.
Я нервно крутила пальцами телефонный провод.
- Анжела, я должна это сделать. Мне просто необходимо хотя бы некоторое время побыть ближе к нему.
- То есть ты не собираешься остаться здесь навсегда?
- Нет. По крайней мере, пока я этого не планирую.
- Ну и на том спасибо.
Я сделала вид, что не заметила этой реплики.
- Так какие у тебя планы? - продолжала Анжела.
- У меня, собственно, нет никаких планов.
Анжела попыталась зайти с другой стороны:
- Ты действительно думаешь, что это разумно - отказаться от привычного образа жизни? От дома, работы, друзей…
- Моей жизнью был Лука. Все остальное не имеет для меня никакого значения. Единственное, что мне необходимо сейчас, - это находиться в Уотерсфорде, поближе к нему.
- А как же Линетт? Ей наверняка хочется, чтобы ты жила в Лондоне.
- С Линетт мы уже все обсудили, - солгала я. Сестре о предстоящем переезде я пока ничего не говорила. - Она считает, что это хорошая идея.
- Ну что ж, понятно. А своей матери ты сказала?
- Я сообщу ей мой новый адрес.
Я живо представила себе, как Анжела глубоко вздыхает, постукивая ручкой по бухгалтерской книге и мысленно примиряясь с неизбежным. Как бы ни неприятна ей была мысль о моем переезде в Уотерсфорд, она не собиралась отговаривать меня. Вместо этого Анжела решила взять контроль над ситуацией в свои руки.
- Что ж, Оливия, раз ты так решила, мы с Маурицио будем, конечно, рады, если ты приедешь в Уотерсфорд и погостишь у нас несколько дней.
Я была готова к такому повороту.
- Нет, Анжела, спасибо за приглашение, но лучше я сниму квартиру.
Анжела снова вздохнула. Эту привычку она позаимствовала у своего мужа и с годами настолько усовершенствовала, что ее вздохи могли передавать целую гамму чувств и эмоций. Последний вздох демонстрировал разочарование с оттенком раздраженности.
- Ладно. Только когда найдешь жилье, сообщи мне. Чтобы мы, в случае чего, могли позаботиться о тебе.
Я пообещала, хотя в глубине души понимала, что меньше всего на свете мне хочется, чтобы бдительное око моей свекрови следило за каждым моим шагом.
Глава 6
Своего знакомства с Анжелой я не помню. Зато она помнит его хорошо. Как можно догадаться, первое впечатление было крайне неприятным. Анжела описывала меня как "очень несимпатичного ребенка". Когда мне было около года от роду, я была лысая, толстая, красная и орала в своей коляске, одетая в застегнутый на все пуговицы вязаный жакет. Эту большую подержанную старомодную коляску толкала перед собой моя многострадальная мать, совсем недавно переехавшая на жительство в Портистон - прибрежный городок, расположенный к востоку от Уотерсфорда. С нами была моя сестра Линетт - тихая, благовоспитанная четырехлетняя девчушка. С моря внезапно налетел шквалистый ветер, и моя мать, не желая, чтобы мы намокли под дождем, увела нас с набережной в ресторан "Маринелла". Первым делом она хотела поскорее купить что-то сладкое и засунуть мне в рот, чтобы и заткнулась и перестала орать.
Моя мать и Анжела были почти ровесницами. Родители моей матери были родом из Ланкашира. Анжела родилась в Глазго. Она была единственной дочерью итальянских эмигрантов второго поколения, владевших сетью закусочных. Обеих девушек забрали из школы в шестнадцать лет с тем, чтобы они могли освоить какую-то полезную профессию. Обе окончили курсы секретарш. Обе начали выходить в свет в двадцать, и обе вышли замуж в двадцать два. Разница между ними заключалась только в том, что брак Анжелы оказался более успешным.
Моя мать переехала в Портистон с двумя маленькими дочерьми, скрываясь от мелкого провинциального скандала, который преследовал ее по пятам. До переезда наша маленькая семья жила в дорогом пригороде Виган и была, как казалось, воплощением респектабельности и благопристойности. Однако от этого имиджа не осталось и следа, когда выяснилось, что у моего отца, электрика, был роман с несовершеннолетней девушкой, которая вела бухгалтерские книги в его мастерской. Собственно говоря, вести эти книги спокойно могла бы и моя мать, учитывая ее секретарский диплом, но она считала, что семейной женщине работать "неприлично".
Конечно, это всего лишь моя гипотеза, но, зная свою мать, могу предположить, что соседи, внешне выражая сочувствие, втайне злорадствовали по поводу происшедшего. Моя мать всегда была ужасным снобом, поэтому окружающие, скорее всего, считали, что она лишь получила то, на что напрашивалась.
Мать всегда жаждала респектабельности и была озабочена тем, чтобы ни в коем случае не стать предметом сплетен. Восхищение друзей и соседей было для нее превыше всего, поэтому их жалость была для нее столь же нестерпимой, как и их schadenfreude. Сложившаяся ситуация стала для нее невыносимой.
К счастью, кроме гордости у моей матери имелось также небольшое наследство, которое она предусмотрительно скрыла от мужа. У нее были ключи от дома ее покойной тетки - старой девы, которая всю жизнь прожила в Портистоне. Полностью обставленный дом, который никто даже не пытался продать, стоял пустым и был готов в любую минуту принять жильцов. Мы собрали пожитки и перебрались в Портистон, где никто не знал ни нас, ни нашу историю. Мать вполне удовлетворяло то, что окружающие считали ее вдовой. Мою сестру, Линетт, такая версия несколько смущала, но все остальные, включая меня, пока я достаточно подросла для того, чтобы понимать, что происходит, приняли эту ложь. Первые семнадцать лет своей жизни я действительно верила в то, что мой отец умер.
Что касается Анжелы, то она вышла замуж за Маурицио - доброго, трудолюбивого парня из Глазго, семья которого эмигрировала сюда из Неаполя. Его таланты ресторатора в комплексе с организаторскими способностями Анжелы дали прекрасный результат. Они были хорошей командой. Богатые родители Анжелы сделали молодым свадебный подарок - ресторан "Маринелла". Анжела и Маурицио усердно трудились, добиваясь процветания своего заведения, и жили в большой квартире над ним. Их семья росла вместе с их доходами.
Несмотря на тот факт, что у Анжелы были и деньги, и красивый веселый муж, который к тому же обожал свою жену, моя мать смотрела на нее свысока. Она считала, что беременной женщине "неприлично" стоять за прилавком "претенциозного кафе-мороженого". Именно так она предпочитала называть ресторан "Маринелла". Мать пребывала в твердой уверенности, что только выходцы из низов работают в ресторанном бизнесе, а женщина вообще работает только в том случае, если она плохая мать. Она также считала неприличным беременной женщине носить туфли на каблуках, пользоваться косметикой и вообще выглядеть как модель с обложки модного журнала.
В то время как моя мать наслаждалась относительным бездельем, Анжела непрестанно работала, делая перерыв только на сон. Первые месяцы нашего пребывания в Портистоне мы целые дни проводили в нашем темном доме, по которому бесконечно гуляли сквозняки. Мать то и дело полировала мебель и начищала полы. Ее единственной компанией были мы с сестрой. Одному Богу известно, насколько одинокой она себя чувствовала, и потому совершенно неудивительно, что вскоре она ударилась в религию. Иногда, если погода была хорошей, мать выводила нас на свежий воздух, и тогда мы играли на галечном пляже, отгоняя чаек от бутербродов с рыбным паштетом, которые она для нас готовила. Мать сидела и вязала, поглядывая на паром, который курсировал между берегом и островом Сил, пока мы с Линетт мастерили русалок из водорослей. А в это время беременная мать Луки вела хозяйство, воспитывала четверых сыновей и управляла рестораном, руководя своим любящим, но непредсказуемым мужем, не говоря уже о двух местных девушках, которые работали у нее официантками.
Анжела и моя мать не стали подругами, но довольно быстро наладили вполне светское знакомство. Помимо наших четко нормированных визитов в "Маринеллу" на кофе с пирожными, мать и Анжела встречались на школьных мероприятиях, а учитывая величину Портистона и ограниченное количество в нем общественных мест, также в магазинах, в приемной доктора, на почте, в банке и в церкви.
Анжела родила пятого мальчика. Маурицио был fam al settimo cielo - на седьмом небе от счастья, а она призналась моей матери, что настолько ждала маленькую девочку, что даже заказала розовую ткань на распашонки и связала розовые теплые кофточки. Анжела садилась за наш стол и гладила темноволосую головку Линетт, тоскуя о косичках, которые ей никогда не доведется заплетать, и бантиках, которые ей не придется завязывать. Красивый крепкий мальчик, Фабио, в чьих широко распахнутых глазенках не было и намека на злобность и подлость, в это время сидел напротив меня на своем детском складном стульчике, пуская пузыри маленькими розовыми губками, а я исподтишка пинала его своими толстыми ножками, надеясь сделать ему больно.
Глава 7
Я въехала в свою уотерсфордскую квартиру, расположенную на последнем этаже высокого георгианского дома по адресу Фор-стрит, 12, семнадцатого марта, в день святого Патрика. В окнах всех пабов красовалась реклама "Гиннеса", на каждом углу висели трилистники, а обитателям Уотерсфорда, которые еще не отошли после длинной и необыкновенно холодной, даже по меркам этого северо-западного края, зимы, очень хотелось выпить. К тому же в этом году день святого Патрика пришелся на пятницу, и повсюду уже царил дух праздника. Обеспечив себя достаточным количеством вина и диазепама, решила присоединиться к всеобщему веселью.
Квартира была в хорошем состоянии - в ней недавно сделали косметический ремонт. Очевидно, перед сдачей хозяева вызывали бригаду профессиональных уборщиков, отчего в помещении стоял сильный запах дезинфицирующего средства, к которому примешивался легкий душок влажного коврового покрытия. Я заплатила сумасшедшие деньги водителю фургона за то, чтобы он проделал путь в триста миль на северо-запад и перевез сюда кровать, на которой раньше спали мы с Лукой, диван, телевизор, несколько горшков с растениями, чьи шансы на выживание с каждым днем стремительно падали, коробки с книгами и компакт-дисками, а также всякие другие мелочи и дорогие мне предметы, которые либо пахли Лукой, либо были прожжены его сигаретами, запятнаны вином, которое он пролил, либо были им куплены, выбраны, сломаны или починены.
В квартире было холодно. Я включила центральное отопление на полную мощность и устроилась перед старомодным трехсекционным электрокамином в гостиной, ожидая, пока воздух в помещении прогреется. Так как квартира находилась под крышей и потолки были наклонными, необходимость в шторах отпадала. Но я все равно повесила на окна тюлевые занавески, оставив неприкрытым только окно задней спальни. Вид темного холма, на котором раскинулось кладбище, действовал на меня успокаивающе.
Я нарушила свое обещание и не стала сообщать Анжеле о своем прибытии в Уотерсфорд. У меня не было никакого желания разговаривать с ней.
Постелив постель, я достала грелку и одеяло с электрообогревом. За много лет эта кровать привыкла к нашим с Лукой телам. Теперь мне придется привыкать спать на той стороне, где когда-то спал Лука, повернувшись лицом к тому месту, где прежде лежала моя голова и чувствуя бедрами то легкое углубление, где раньше были его бедра. В таком положении я смогу смотреть в окно и засыпать, чувствуя себя настолько близкой к моему мужу, насколько позволяют обстоятельства.
Эти выходные я посвятила обследованию окрестностей и обнаружила, что чувствую себя очень неуютно, выходя из дому в одиночку. Я ощущала себя иностранкой в чужой стране, языка которой не знаю и культуры которой не понимаю. Несколько раз, заходя в магазин, я испытывала приступ паники, потому что не знала, где найти то, что хотела купить. Даже говорила я не так, как окружающие. Я слишком долго прожила в Лондоне и успела утратить свой северный акцент. В воскресенье я решила доехать до центра на автобусе, но, стоя на остановке, внезапно поняла, что не знаю ни номера, который мне нужен, ни того, сколько стоит билет. Отказавшись от своего намерения, я бегом вернулась в квартиру. Заперев за собой дверь - этот барьер между мной и внешним миром, - я прислонилась к ней спиной, стараясь унять дрожь в руках и уже в который раз задаваясь вопросом, не сошла ли я с ума.
К счастью, на первом этаже студенческого общежития в конце нашей улицы был небольшой супермаркет. Ассортимент продуктов, которые он предлагал, был вполне достаточным для того, чтобы я могла продержаться довольно долгое время. А учитывая то, что в другом конце улицы, примерно на таком же расстоянии от моего дома, находился винный магазин, у меня не было особой нужды путешествовать по городу.
У меня также не было необходимости работать - Лука много зарабатывал и позаботился о том, чтобы застраховать свою жизнь на крупную сумму. Кроме того, я уже вела переговоры с агентством о сдаче в аренду нашего лондонского дома, и они заверили меня, что это можно быстро и легко устроить. Конечно, когда-нибудь мне все-таки придется найти работу, чтобы не деградировать, но с этим можно было повременить. Я займусь ее поисками, когда почувствую себя сильнее, а пока все, что мне было нужно, находилось на расстоянии короткой пешей прогулки от моей квартиры.
К понедельнику я уже почувствовала, что начинаю осваиваться в своем новом жилище: привыкла к тому, как открываются и закрываются двери, знала, какая конфорка газовой плиты не работает, и насколько нужно повернуть в ванной кран горячей воды, чтобы она была идеальной температуры. Я заполнила крохотные кухонные шкафчики банками с консервированным супом, галетами и коробками с сухими завтраками - едой, которая не требовала никаких забот в приготовлении. Телевизор тоже работал исправно. Все мои насущные потребности были полностью удовлетворены. Теперь пришло время навестить Луку.
Март в том году был таким же холодным, как январь. Деревья и кусты "Аркадской Долины" выглядели еще более черными и мрачными, чем во время похорон. Казалось, что даже молчаливые ангелы на надгробиях сгорбились под порывами ветра и от этого выглядели особенно печальными.
Я шла вверх по холму к могиле мужа. Несмотря на мрачность окрестного пейзажа, я испытывала странное, иррациональное удовольствие от того, что снова нахожусь так физически близко к Луке.
На кладбище повсюду цвели примулы. Нежные и прелестные, они были гораздо красивее тех искусственных, купленных в магазине цветов, которые украшали большинство могил. Их бледно-желтые цветочки походили на пробившиеся сквозь окружающую серость капельки солнечного света. Вдоль тропинки, которая вела к могиле Луки, тоже цвели примулы, и поднимаясь по ней с букетиком тоненьких, неестественно желтых нарциссов в руках, я чувствовала себя невестой, идущей по проходу церкви к алтарю.
В нескольких шагах от могилы я остановилась.
- Извини, я не знала… Я…
Около холмика земли сидел на корточках Марк, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой. Возможно, его глаза покраснели и припухли от холода, но я в этом не была уверена.
- Привет, Лив, - улыбнулся Марк, встал и вытер лицо ладонью. - Что ты здесь делаешь?
- Я больше не могла. Я должна была приехать сюда, - сказала я.
- Я тоже.
Некоторое время мы стояли молча, стараясь не смотреть друг на друга.
- Ты впервые здесь? На кладбище? - спросил Марк.
- Да.
- А я уже приезжал несколько раз. Только это не помогает.
Я кивнула. Я не знала, что ему сказать.
- Как у тебя дела?
- Хорошо, - соврала я. - Прекрасно. А у тебя?
Марк пожал плечами.
- Не знаю. Вроде нормально.
Я стояла, покачиваясь на каблуках.
- Так холодно.
- Да, не по сезону.
Не сговариваясь, мы посмотрели на могилу. Бедный Лука лежал там, под этой мерзлой землей. Наверное, ему очень холодно. На меня накатила волна жалости, и я судорожно вздохнула. Черная собака на моем плече стала ощутимо тяжелее.
- Сходить за водой для цветов? - спросил Марк. - Наверное, ты хочешь немного побыть с ним наедине…
Я кивнула.
- Да, спасибо. Это так мило с твоей стороны.
Марк взял цветы и оставил меня одну. Примулы еще не успели колонизировать могилу. Здесь были только почерневшие от морозов остатки принесенных ранее цветов. Посаженные кем-то растения были еще слишком маленькими, чтобы определить, что это такое. На придавленном камешком листке бумаги было написано то ли письмо, то ли стихотворение, но от влаги строчки совершенно расползлись и прочитать их было невозможно. Кто-то из племянников принес сюда маленького синего плюшевого медвежонка. Я опустилась на колени в изголовье могилы и погладила землю так, будто это были волосы Луки.
- Дорогой, я вернулась, - прошептала я. - Я тут совсем недалеко, у подножия холма.
Я закрыла глаза, пытаясь мысленно дотянуться до Луки, но у меня ничего не получалось.
Тогда я представила себе, как разгребаю землю руками, докапываюсь до гроба, открываю его и ложусь рядом с Лукой. Я лежу там и просто смотрю вверх, наблюдая за тем, как небо меняет свой цвет, сливаясь со Вселенной, которая постепенно превращается в крохотную точку на другом конце огромного телескопа.
Вокруг меня были тысячи и тысячи надгробий. И за каждым из них скрывалась боль потери. Боль покинутых мужей и жен, родителей и детей. У моих ног плескалось озеро, нет - море горя. А вокруг "Аркадской Долины" разлился океан скорби о невосполнимых утратах. Это было невыносимо. Как может существовать мир, в котором любовь неизбежно заканчивается такой печалью? У меня сжалось сердце, и я подумала: "Да, надо будет принести побольше таблеток и джина, раскопать могилу и лечь рядом с Лукой. Я буду лежать и смотреть в небо. Так меня и найдут".
Эта мысль оказалась настолько утешительной, что я почувствовала, как на глаза наворачиваются горячие слезы. Черная собака спрыгнула с плеча, легла рядом и положила морду мне на колени. Я погладила ее по голове.
- Лив? С тобой все в порядке?
Нос и щеки Марка покраснели от холода, но глаза стали более ясными. Он протягивал мне наполовину заполненную водой старую банку из-под маринованного лука, из которой, словно миниатюрные трубы, торчали мои бедные, неестественно желтые нарциссы.
- Все нормально, спасибо, - ответила я.
- Не за что.