То ли сил у пятнадцатилетнего щуплого отрока не хватило, то ли клинок скользнул по лопаточной кости, но особого урона зверю этот удар не причинил. Развернувшись, он с ревом бросился на врага и обрушился на то место, где Витошка только что был, но тот сумел отскочить. Когти лишь скользнули по его колену, содрав чулок и обмотку вместе с половиной черевья. Увязнув в снегу и не имея возможности сделать даже шаг назад, Витошка упал на спину. Тут-то и пришел бы конец младшему сыну воеводы Домагостя, если бы к этому времени не подоспели товарищи - Селяня, Радобож и Эльвир, быстрее других добравшиеся к задней стороне избы. Селяня первым ударил рогатиной, и хотя не попал, но криком отвлек внимание зверя от барахтающегося в снегу и совершенно беспомощного отрока. Здесь довольно густо выросли кусты, поэтому подойти к медведю, мечущемуся между стеной избы и несколькими деревьями, было трудно, к тому же мешал снег. Смолян выскочил из-за другого угла и наконец встал между зверем и Витошкой, которого подоспевшие следом Стейн и Бежан утянули назад, посадили к стене избы и бегло осмотрели. Убедившись, что тот жив и даже почти цел, Стейн оставил Бежана помочь пострадавшему и устремился по натоптанным следам к месту сражения.
Эльвир тем временем тоже нанес удар, но, вынужденный бить через мелкие елки, едва попал в лапу. Зверь яростно заревел от боли, а клинок Эльвира остался воткнутым в снег, и еще сам норвежец был вынужден опереться на него, чтобы не упасть. Одним ударом медведь перебил древко и бросился через кусты, увернувшись от рогатины Селяни. Выбежавший в это время из-за угла избы Стейн увидел только, как бурый ком мелькнул между зелеными елями и исчез за грудой валежника.
- Ранили… - он заметил на изрытом до земли снегу несколько ярких красных пятен.
- Своего посмотри! - Селяня кивнул ему на лежащего Эльвира, а сам махнул рукой парням: - За мной!
Стейн и Торвид торопливо подбежали, взрывая сугробы, к Эльвиру. Тот лежал на спине и вращал глазами. Разорванная в клочья шапка валялась в нескольких шагах, в светлые волосы и бороду норвежца набился снег, но сам он был цел и только оглушен падением.
- Он через меня перескочил! - тараща глаза, бормотал Эльвир, когда Стейн и Торвид пытались его поднять. - Он мне голову оторвал! Посмотрите, фелаги, моя голова где?
- Вон валяется! - Стейн кивнул на его шапку, не зная, то ли ругаться, то ли смеяться. - Кроме головы, все цело? Стоять можешь?
Стоять Эльвир мог. Когда его поставили на ноги, он поднял обрывки шапки и уставился на них, прислонясь к ели.
- Стой здесь! - У Стейна не было времени ждать, пока обалдевший норвежец придет в себя, да и рогатина его лежала сломанная. - Торвид, пошли!
- Я с вами! - За ними торопился Бежан, путаясь в полах слишком длинного поношенного кожуха, оставшегося, похоже, еще от деда. - За Витошкой Будец присмотрит.
Все прочие уже преследовали медведя, и трое отставших пустились за ними. Зверь не зря выбрал это место: остров, на котором никто не бывал, был покрыт густыми зарослями и так плотно завален буреломом, что иногда кучи валежника, запутавшиеся в ветвях, образовывали сплошную стену в человеческий рост - без топора ни шагу не сделать. К тому же сильно мешал глубокий снег, поэтому продвигаться вперед приходилось чуть ли не ползком, по полшага. Хорошо, что следы медведя были отчетливо видны и походили на глубокую широкую борозду, проложенную в сугробах, а кое-где зверь и стену валежника проломил, облегчив путь своим преследователям.
Селяня шел первым, внимательно наблюдая, не свернет ли медвежий след в сторону. За ним пробирались Радобож, потом Смолян, потом Торвид и Стейн, а за ними Бежан. Остальных Селяня послал в обход - Пето повел их к другому спуску на лед озера, по которому медведь мог бы вовсе уйти и затеряться в лесах. Старые следы показывали, что зверь пользовался и этим спуском и проложил там борозду в снегу, облегчавшую передвижение. Вероятно, туда медведь и направлялся, и Селяня велел парням устроить засаду возле спуска. Несколько раз на снегу попадались свежие пятна крови, но, судя по ним, рана была не особенно велика и не сильно мешала зверю.
Стейн внимательно оглядывался, пробираясь вслед за Смоляном. Он знал, что медведь хитер и любит путать след, хотя ему самому еще не приходилось с этим сталкиваться. Несколько человек, прошедших впереди, проложили на снегу почти что дорогу, но все же он уже устал и разгорячился, как и все остальные. Но азарт гнал его вперед, глаза жадно выискивали среди белого снега, темных еловых стволов, черных ветвей и зеленой хвои бурую шевелящуюся тушу врага. С ветром не повезло - он дул в спину, поэтому собаки не могли заранее учуять зверя, а вот он их отлично мог.
И вдруг что-то случилось - сзади. Стейн не успел осознать, то ли звук услышал, то ли его толкнули, но понял одно - за спиной что-то происходит. Уперевшись рогатиной в снег для устойчивости, он развернулся… и увидел ту самую бурую тушу, которую выискивал впереди: голову с широко расставленными ушами, горбатую спину… А из-под туши виднелся затылок с рассыпанными русыми волосами; выброшенная вперед рука без рукавицы, покрасневшая от холода, последним напрасным усилием сжалась в кулак, загребая пальцами снег.
Стейн увидел все это до малейших мелочей - царапину на костяшке пальца, серый край рукава, снежинки в слипшихся, давно не мытых волосах, каждую шерстинку на загривке зверя. Он только не успел осознать, что все это значит, а ноги уже нашли опору, руки поудобнее перехватили рогатину, и он изо всей силы ударил зверя. Метил в шею, но попал в плечо. Зверь заревел, поднялся на задние лапы; невиданная сила вырвала рогатину из рук Стейна, а сам он отшатнулся назад - отскочить не позволял снег. На расстоянии чуть больше вытянутой руки от него стоял оживший ужас - медведь выше человека ростом, окровавленная морда, огромные желтые клыки, маленькие свирепые глазки. Казалось, что время остановилось или еле-еле тянется, даже жаркое вонючее дыхание этой пасти накатывалось медленно, медленно опускались лапы… И туда, под лапу, вошел клинок рогатины, пришедший откуда-то сзади.
Остальные тоже заметили, что происходит, и успели вернуться. Смолян по своему следу, отпихнув с дороги Стейна, а Радобож и Селяня по бокам - им пришлось лезть по колено в нетронутом снегу, и поэтому они немного отстали. Но рогатина Смоляна, вонзившись зверю в грудь, задержала его на необходимые мгновения. Косолапый, продолжая оглушительно реветь, нажал, навалился, клинок погрузился в тушу до самого перекрестья, Смолян под напором отклонился назад и наткнулся на Стейна, а тот, уже опомнившись, поддержал Смоляна и не дал упасть. И в это время Селяня и Радобож вонзили сразу две рогатины в бока медведя. Он еще раз взревел, дернулся вверх, будто хотел подпрыгнуть, но все четверо поднажали, и туша опрокинулась на спину. Стейн, выскочив из-за Смоляна, подобрался к упавшему зверю и стал бить топором по шее и по морде, пока рев не прекратился. Ему казалось, что потребовалось очень много времени.
Но вот медведь затих. Селяня первым вытащил рогатину, махнул двоим другим, которые так и стояли, пригвоздив зверя к затоптанному снегу. Радобож не сразу освободил оружие - клинок застрял в ребрах, да так плотно, что пришлось помогать топором. Но теперь, несмотря на вошедшую в предания живучесть оборотней, медведь был мертв.
Ловцы так и сели прямо на снег, не выпуская, однако, рогатины из рук и не сводя со зверя глаз - а вдруг только притворяется? От разгоряченных парней валил пар, никто пока не вспоминал о потерянных шапках и оброненных рукавицах.
- Шкуру-то как попортили, - наконец выдохнул Смолян.
- А он у нас троих попортил, - бросил Селяня, обернувшись к лежащему на снегу Бежану. Торвид, стоявший там на коленях, поднял глаза и покачал головой. Все было ясно. - Одного - насовсем.
Прочие, оставив медведя, подтянулись к телу. Хитрая зверюга все же сделала петлю, вернулась к своему следу и там залегла. Но то ли медведь успел в самый последний миг, то ли ему тоже надо было отдышаться - он пропустил пятерых и набросился на шестого, шедшего последним. Обрушившись на спину Бежана, он опрокинул того, подмял под себя и перекусил шейные позвонки. Что-то делать было бессмысленно - парень погиб мгновенно. Так они и лежали в трех шагах один от другого - медведь-обротень с острова Йуури и его последняя жертва.
Глава 7
Всего жертв оказалось даже больше, чем раньше думали. Когда, преодолев ужас и отвращение, Селяня заглянул в старую избу, там, кроме копыт, оставшихся от лося, обнаружился полусъеденный человеческий труп. Вот почему медведь в эти ночи не выходил на промысел к Юрканне - нашел добычу в другом месте. От человека уцелело так мало, что ни Пето, ни Лохи, подошедший позже, его не узнали. Сказали только, что это мужчина-чудин, видимо, одинокий охотник. Его вещи остались в лесу, там, где медведь напал на него и начал есть, и на теле сохранилось лишь несколько обрывков некрашеной шерстяной рубахи и волчьего кожуха.
На волокуше, предназначенной для туши медведя, в Юрканне сначала перевезли тело Бежана с навек зажмуренными глазами. Витошка пришел сам - у него пострадали только чулок и обувь, и эти вещи, чтобы дойти до жилья, ему пришлось позаимствовать у бедняги покойника. Эльвир тоже оправился, сообразил, что потеряна только шапка, а голова по-прежнему на плечах, и даже успел к месту сражения раньше остальных. Его сила пригодилась тащить через снег и кусты волокушу с телом. И хотя все были потрясены смертью Бежана и вымотаны, у ладожских "волков" имелась веская причина гордиться: они все-таки вышли победителями.
Погибшего похоронили в тот же день. Такого погребения Стейн еще никогда не видел: Селяня отыскал в лесу вывернутую ель, из-под ее корней выгребли снег и в образовавшуюся яму затолкали скрюченное тело вместе со всем, с чем Бежан пришел в лес. А потом плотно забили в отверстие под корнями корягу, чтобы никакой зверь не смог туда попасть. Принадлежа во время зимнего промысла лесу, ловцы и после смерти оставались в нем. Стейн понимал, что последним на тропе мог оказаться он. И тогда его посмертный дом был бы под корнями этой ели, но это не поражало его. Он вообще заметил, что изменился за этот месяц или полтора. Весь человеческий мир ушел куда-то далеко, а они, пятнадцать парней, были словно единственные люди на земле, живущие наедине с бескрайним лесом. Как-то само собой становилось ясно, откуда взялись все те сказки про олених и медведиц, способных превращаться в женщин. А еще - с чего пошли все те веселые игры, в которых ни в коем случае нельзя становиться последним в веренице…
- А как же его родные будут сюда приносить жертвы? - только спросил он у Селяни.
- Да откуда у этого чучела родные? - со снисходительным сожалением ответил баяльник. - Один он… был. На том свете разве что кого-нибудь повстречает…
Уже в сумерках в Юрканне привезли медвежью тушу. Все обитатели вышли посмотреть, но даже теперь не сразу решились подойти. Только Хелля приблизилась и некоторое время разглядывала зверя, сделавшего ее вдовой; на лице ее отражались горе и ненависть, и видно было, как ей хочется закричать, пнуть тушу, ударить по окровавленной морде, но она сдержалась. Горе горем, но и дух зверя нельзя обижать, иначе он принесет новые беды.
До утра тушу оставили в холодной клети, а на следующий день приступили к разделке. Поглядев на почки зверя, Лохи сказал, что самке около двадцати лет, но в этом году медвежат у нее не было, из-за чего, вероятно, ей и пришлось покинуть привычные места. Как Стейну объяснил Селяня, в угодьях одного медведя-хозяина обычно кормится по две медведицы, рожающих через год, и старшей считается та из них, у которой есть медвежата в эту зиму. Видимо, старшая изгнала соперницу, или та сама ушла, не найдя удобного логовища.
- Ну вот, а ты говорил, дух старого Йуури! - поддразнивала Ильве своего брата Пето. - Да разве стал бы дух нойда вселяться в самку?
- Никогда! Его другие духи на смех поднимут! - отвечал ей Селяня и подмигивал.
И девушка смущенно отводила глаза, силясь подавить улыбку. Селяня и в Ладоге считался парнем хоть куда, а Ильве поразил в самое сердце: она едва ли за всю свою жизнь видела хоть пятерых парней, которые не были бы ее братьями, не считая, конечно, негодяя Тарвитты. К тому же он знал ее родной язык и мог с ней разговаривать, был старшим среди ладожских "волков" и принимал участие в убийстве злого духа-медведя. В глазах девушек из Юрканне Селяня был просто неотразим, и товарищам оставалось только досадливо вздыхать и завидовать.
Лохи-ижанд тем временем отделил от туши передние лапы и голову; голову обмыли от крови и даже постарались придать ей более пристойный вид - Стейн в горячке уж слишком изрубил ее топором. Правда, и на топоре остались зазубрины от крепчайших клыков зверя. После того каждая из женщин Юрканне взяла горящий смоляной факел, они выстроились, окружив тушу, и запели, притоптывая на снегу и обводя по кругу огнем. Селяня прислушался.
Милый Охто, мой красивый,
Милый Охто, медолапый,
Не сердись уж, косолапый,
Что такое вышло дело,
Ненароком хрустнул череп,
Голова на снег упала.
То не я тебя обидел:
Злой клинок напал на зверя.
А клинок не я сработал:
Злой руотс ковал железо…
"Хозяина леса" с почетом провожали на Тот Свет и всячески старались примириться с ним, чтобы не мстил за свою смерть. По этому поводу устроили целое празднество: нечто среднее между победным пиром и поминками. Все три хозяйки жарили мясо, варили кашу и овсяный кисель, пекли блины, тоже из овсяной муки, к которым подавали соленые грибы, творог и бруснику. Пекли особые чудинские оладьи под названием "снежники" - из гороховой муки, перемешанной и взбитой со снегом. Из напитков достали мед, простоявший в клети довольно долго и ставший очень крепким.
Стол накрыли в избе Кульво, самой большой. Со всех трех домов сюда собрали самую красивую утварь из дерева, глины и бересты, принесли лучшие шкуры, чтобы покрыть ими лавки, а на столе расстелили льняную скатерть, вышитую красными шерстяными нитками - гордость хозяйки. Посреди стола водрузили голову медведя - он был не только поводом, но и почетным гостем праздника. Суксу-эмаг внесла на блюде курящийся березовый гриб и окутала голову очистительным дымом, потом обнесла и всех присутствующих, отгоняя духов смерти.
Почетное место рядом с хозяином дома по обычаю принадлежало охотнику, убившему зверя, но сейчас было трудно разобрать, чья же рука нанесла последний удар, и по бокам от Лохи-ижанда теснились все четверо: Селяня, Смолян, Радобож и Стейн. Потом сидел Эльвир, как первый проливший кровь зверя, и хохотал, показывая женщинам свою растерзанную шапку, за ним Витошка - хоть и молодой, да удалый. Теперь-то Селяня смеялся, рассказывая, как Витошка чуть не принял медведя на закорки, но едва ли ему было смешно при мысли, что он мог бы вернуться с зимнего лова без младшего двоюродного брата по отцу. Как бы он потом Велему в глаза посмотрел? В лесу все бывает, но кто вожак - тот и не уберег.
От каждого блюда Суксу-эмаг брала лучшие куски или несколько первых ложек и клала в большую миску, стоявшую перед головой "милого Охто". Лохи держал на коленях кантеле, чтобы веселым пением услаждать дух медведя.
Будь поласковее, корба,
Благосклонною будь, чаща,
И к охотникам-мужчинам,
И к охотничьим собакам!
Лес, на кантеле сыграй нам,
Покукуй, кукушка, в чаще,
Чтобы звери золотые,
Чтоб серебряные звери
Замерли под елкой пышной,
В можжевельнике красивом!
Пока хозяин пел, Селяня выбрался из-за стола, отставив свой берестяной кубок, пролез на свободное пространство перед очагом и стал приплясывать, подражая движениям медведя. Повизгивая от радости, четыре девушки запрыгали вокруг него, изображая не то зайчиков, не то лисичек, не то куниц.
Миэликки, хозяйка леса,
Женщина с лицом пригожим,
Приготовь-ка мне добычу,
Поднеси-ка мою долю!
В чаще синей, глухоманной,
На цветном холме высоком,
Выпусти ты золотого
И серебряного зверя!
Пусть бредут навстречу мужу
Светлому, под стать березе!
Селяня по очереди ловил скользящих вокруг него "лисичек" и каждую целовал, и они охотно обвивали его шею руками на зависть всем остальным парням. Тем более что старшие смотрели на это со снисходительным и даже довольным видом: "поминки по медведю" и положено сопровождать любовными песнями и играми. В прежние века нойд, облаченный в медвежью шкуру, на медвежьем пиру обладал молодыми женщинами рода, чтобы взамен убитого "хозяина леса" вызвать к жизни еще множество зверей. Потом на место Селяни выходили в круг другие парни, потом жена Лохи, отобрав у Хелли младенца, силой вытолкнула ту в круг и велела танцевать. Та влетела прямо в объятия Эльвира, так что они вместе чуть не упали на стол - последние оладьи-снежники прыснули с блюда в разные стороны, и голова медведя закачалась, будто тоже хохотала. И никто не заметил, как Ильве, уворачиваясь от ловящих рук Селяни, проскользнула между родичами к двери, потом в сени, потом наружу - и он за ней. Закончилась погоня где-то в избе Хелли, сейчас пустой, и обратно к пирующим охотник и добыча вернулись не слишком скоро.
Веселились долго, пока не закончилось угощение и мед и пока и гости с хозяевами не уснули, кто где нашел себе место. Наутро ловцов снова накормили овсяными блинами и обжаренной медвежатиной с брусникой, а потом Лохи повез медвежью голову и лапы хоронить в особое тайное место, где находили последнюю берлогу все убитые родом "большелобые". А ладожане тронулись в обратный путь, чтобы успеть к ночи. Стало их на одного меньше, зато на волокуше они везли, сменяя друг друга, половину медвежьей туши и свежую шкуру. Витошка щеголял новыми шерстяными чулками, которые достала из ларя с будущим приданым Леммикки, и поршнями, подаренными Ярко, а на голове у Эльвира красовалась новая меховая шапка, сшитая Хеллей. Веселее всех выглядел Селяня. Он мог гордиться победой, одержанной его "стаей". Но, видно, у него были еще какие-то причины для радости, потому что он даже на ходу распевал песню своей чудинской бабки:
Дева чудная, лесная,
Дочь полночного покоя,
В долгих сумерках сидишь ты,
Нитки для силков прядешь ты.
Нитку протяни по рекам,
Через синие просторы,
Чтобы все зверье лесное
Вдоль нее скакало бойко…