Она подошла и села на кровать. Но леди Вестон, несмотря на болезнь, испуганно приподнялась, увидев фигуру в черном бархате.
- Что? Уже в трауре по мне? Это всего лишь лихорадка, девочка. Почему ты такая мрачная?
- Я подумала, что это платье солиднее.
Леди Вестон замотала головой, откинувшись на подушки.
- Сколько усилий было приложено, чтобы сшить тебе три новых наряда, а ты влезла в платье двухлетней давности. Я не понимаю тебя, Кэтрин. Ты…
Но ее речь прервал изнуряющий озноб лихорадки. Кэтрин положила руку на лоб матери и почувствовала испарину.
- Мама, - решительно произнесла она. - Я посылаю за доктором Бартоном. А пока он не придет, укройся потеплее и лежи спокойно, и пусть Джоан принесет тебе горячую грелку.
Леди Вестон попыталась сесть.
- Но как же сэр Роджерс? О, хуже не придумаешь. Мне не следовало писать это письмо. Бог меня наказал.
Внезапно Кэтрин ощутила прилив решительности.
- Чепуха, мама. Ты написала по доброте душевной, а за это никого нельзя осуждать. С сэром Джоном все будет нормально. С твоего разрешения я возьму на себя роль хозяйки до твоего выздоровления.
Леди Вестон закрыла глаза.
- Да, да, я тебе разрешаю. Возможно, это и к лучшему. Так он увидит, какой хорошей женой ты будешь для его пасынка.
Кэтрин сделала реверанс. Считалось неразумным целовать больных. Ибо все знали, что малейшая инфекция может перерасти в серьезное заболевание и, как пожар, охватить всех домочадцев. Даже простуда может свести в могилу, если не принять всех мер предосторожности.
Но сейчас было не время раздумывать, возникли более важные проблемы. Прежде всего она отправила Тоби в Гилдфорд за доктором Бартоном, а затем послала Жиля Коука в комнату сэра Джона Роджерса спросить, не желает ли тот встретиться с ней в Длинной галерее.
Джон Роджерс, стоя в тени у входа, молча наблюдал за сидящей у окна галереи девушкой добрых минут пять, прежде чем заговорить. На мгновение лицо плута стало сосредоточенным и серьезным, когда он смотрел на золотистую головку, нежные черты лица, изящную обворожительную фигурку, руки, как у ребенка, теребящие бархатное вечернее платье.
"Мне не следует причинять ей вред", - про себя решил он.
Он мягко обратился к ней из полумрака.
- Мадемуазель Кэтрин, вы звали меня?
Она испуганно вскочила и сделала реверанс.
- О, сэр Джон! Я не видела, как вы вошли. Извините меня.
Он двинулся по направлению к ней. Вечерний свет освещал его лицо и падал на светлые глаза так, что они, казалось, сияли. Сегодня вечером он надел серебристый камзол, инкрустированный поддельными бриллиантами. Ничто не могло бы создать большего эффекта. Кэтрин, еще с обеда чувствовавшая странное состояние в груди и онемение в пальцах, сейчас ощутила еще и тяжесть внизу живота. Она безмолвно уставилась на него, и на ее лице любой мог бы прочесть явное восхищение.
Он очень тихо засмеялся.
- У вас такой вид, как будто вы увидели призрак, мадемуазель.
- Нет… я… это… я подумала, как ваша манера одеваться привела бы в восторг моего брата, - запинаясь, произнесла она.
- Я бы сказал, что истинный вкус присущ и его сестре, если это не прозвучало бы с моей стороны самодовольно. Но истинная правда, что ваша одежда подчеркивает вашу красоту. Сначала красное, теперь черное - явно драматический выбор.
Кэтрин не находила, куда отвести взор. Кровь стучала у нее в висках, а щеки полыхали.
Она пробормотала было избитую фразу:
- Вы оказываете мне слишком много чести… - А затем стала смотреть в окно, сосредоточив внимание на каком-то невидимом объекте за деревьями.
Лицо пройдохи снова смягчилось, и он сказал как ни в чем не бывало:
- Но вы зачем-то звали меня, мадемуазель Кэтрин? Произошло что-нибудь важное?
- О да, конечно. Речь идет о моей маме, сэр Джон. У нее лихорадка. Я послала за врачом из Гилдфорда. Она просит простить ее, что не может уделить вам внимание сегодня вечером.
Он принял сострадательный и задушевный вид.
- Я думаю, что лучше всего мне уехать, - с притворной печалью сказал он. - Я буду только мешать вам. Я завтра же уеду.
Ее глаза взволнованно заблестели, когда она ответила:
- Пожалуйста, не уезжайте, сэр Джон. Моя мама очень расстроится. Она умоляет вас не прерывать свой визит к нам. Она поручила мне попросить вас остаться.
"Прости меня, Боже, за эту ложь, - прошептала она про себя. - Но пока он не должен уезжать".
"Прости меня, Господи, за то, что я такой, как есть, - подумал Джон. - Но если я не буду вести себя осторожно, то соблазню эту девушку".
Он церемонно поклонился.
- Я поступлю так, как прикажет леди Вес-тон, - ответил он.
Они улыбнулись друг другу.
- Тогда прощайте до ужина, сэр Джон.
Кэтрин присоединилась к нему вновь спустя два часа, он предложил ей руку и галантно повел вниз по лестнице в Большой зал, где Жиль Коук, не моргнув и глазом из-за припозднившегося ужина, проследил, чтобы устроили знатное пиршество.
Его, впрочем, весьма удивило, что мадемуазель Кэтрин села во главе стола на место своего отца, а сэр Джон, пренебрегая условностями, сел прямо рядом с ней, оставляя пустым все пространство огромного стола и проигнорировав приличествующее ему как гостю место у дальнего края, но с другой стороны. Коук был удивлен, увидев, что после ужина сэр Джон тотчас же извинился и удалился в свою комнату.
В течение следующих пяти дней Кэтрин почти все время проводила в комнате больной матери, но ей стало казаться, хотя, по-видимому, она и ошибалась, что сэр Джон избегает ее. Он пунктуально являлся к завтраку, обеду и ужину, говорил с ней любезно и по-доброму, но после еды сразу же уходил, проводя большую часть времени в катании верхом, в игре в карты со слугами или играя на лютне с Жилем. Однажды, пока ее мать спала, девушка услышала, как он поет в саду чистым, приятным голосом, и подошла к окну. И вновь ощутила уже знакомую тяжесть внизу живота, являвшуюся при виде его всегда.
"Пресвятая Богородица, прости меня, - про себя сказала она, - но я уверена, что люблю его, а он вовсе не старый, я говорила так только по глупости. А теперь судьбой назначено ему стать моим свекром, и мой дух в ужасном смятении".
Вечером пятого дня, когда Мэг причесывала ей волосы перед ужином, она внезапно разрыдалась.
- Эй, Кэтрин! - старым и давно работавшим слугам в определенные моменты дозволялось обходиться без официальных обращений, - в чем дело, милая крошка? Это из-за сэра Джона, не так ли?
Девушка, всхлипывая, кивнула.
- Ты влюблена в него?
Кэтрин обхватила служанку за талию и уткнулась лицом в ее передник. Отвечать не было нужды.
- Тогда скажи ему, милая, откройся. Он кажется мне симпатичным парнем. Возможно, у него и дерзкое лицо, но в нем нет ничего дьявольского, понимаешь меня?
Она почувствовала, как Кэтрин кивнула.
- Тогда будь храброй. Он сам поймет, как правильно поступить. Зачем выходить замуж за сына, если любишь отца?
- Отчима! - раздался сдавленный голос.
- Ну и ладно.
Круглые голубые глаза Кэтрин устремили взор на нее, и на мгновение Мэг увидела в них выражение сэра Ричарда.
- Я сегодня же вечером скажу ему, Мэг. Все-таки лучше, чем тянуть по-прежнему.
Несмотря на твердо принятое решение, за ужином она была на редкость безмолвной и тихой, и после нескольких бессвязных вопросов и ответов о здоровье леди Вестон они молча приступили к еде. И только в конце ужина, когда подали фрукты, она обратилась к нему.
- Мне надо кое-что сказать вам, сэр Джон. Поэтому сегодня, если это не помешает вашим планам, мне бы хотелось не отпускать шута Жиля, а позволить ему спеть нам.
Он внимательно посмотрел на нее. Его чувства по отношению к ней - с одной стороны столь понятные, с другой, такие путаные - заставили его во время пребывания здесь держаться от нее как можно дальше, и он с усмешкой размышлял о мужской натуре и о том, какая разница между любовью и страстью. Его занимал вопрос, бывает ли настоящая любовь между двумя взрослыми людьми, или это просто зов жалкой плоти, благоприятно истолковываемый, чтобы сделать его приемлемым для души? Он покачал головой, не зная ответа, но Кэтрин неправильно поняла его.
- Вы бы предпочли что-то другое, сэр Джон?
- Нет, нет, пусть поет.
Она слегка утратила смелость, когда они оказались сидящими в галерее. Она приказала растопить камины и удобно поставить два кресла. Повинуясь ее указаниям, Жиль скромно пристроился в уголке в полумраке, откуда доносился только его голос. Отпустив всех остальных слуг, Кэтрин сама налила вино сэру Джону Роджерсу. Но вдруг поняла, что не в состоянии говорить, и они снова сидели молча, слушая мелодичный голос сердца, изнывающего от любви. Ведь шут всегда любил ее. И теперь он страдал, сидя в полумраке и видя ее с другим мужчиной.
Всю свою печаль он изливал в пении. Цыганское сердце ныло от его уродства, возраста и плебейского положения, навечно приговорившего его только молча благославлять землю, по которой она ходила. А для пары у огня музыка звучала призывно и зажигающе, так что рука Кэтрин невольно потянулась к руке сэра Джона, и в тот же миг его рука обняла ее руку.
И едва их пальцы соприкоснулись, ее робкий вопросительный взгляд встретился с таким обожанием в его взоре, а через мгновение он оказался на коленях у ее ног. Покрыв поцелуями ее пальчики, он потянул ее к себе, поставил на ноги и прижал к своему сердцу, которое, как она почувствовала, вдруг забилось сильнее.
И, подхватив ее на руки, он понес ее, прежде, чем она успела вымолвить хоть слово. Кэтрин знала, что настал момент, когда ей следует протестовать, умолять отпустить ее, звать Жиля на помощь, но вместо того она сделала жонглеру знак стоять на месте, ибо все ее тело охватила вдруг такая сладкая истома, и ей не хотелось, чтоб она прекращалась. Даже хуже, она ждала продолжения, хотела чтобы сэр Джон целовал ее в губы и делал с ней все, что хотел.
Вот так она оказалась обнаженной в его постели и ощутила недобрую боль утраты девственности, перешедшую в ритмически успокаивающие телодвижения, закончившиеся ощущением странного восторга.
Она лежала в темноте, прижавшись к его груди, и он произнес:
- Я нарушил все законы гостеприимства. Я заслуживаю смерти от рук твоего отца.
- О, сэр Джон, не говорите так. Я люблю вас. Я хотела этого.
Но он не слушал ее, а сказал в темноте:
- Кэтрин, я должен сказать тебе правду. Не только о себе, но и об Артуре.
Она вдруг совершенно по-детски спросила:
- А это добрая история?
- Да. Сказка для зимней ночи. Позволь мне зажечь свечу.
А в Длинной галерее, свернувшись, как пес, перед догорающим камином, спал шут. Он всхлипывал во сне, и в отблеске огня на его щеках были заметны следы от слез. Он видел, как его возлюбленную унесли, чтобы сделать женщиной, и, зная, что она сама желает этого, он не сказал ничего. И стены поглотили звуки его рыданий от безнадежности происходящего. Но и в грядущие века чувствительные натуры еще смогут расслышать его горький плач в песне об утрате единственной настоящей любви.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ей снова снился сон, и на сей раз он был ужаснее прежних. Все началось точно так же, с кошмарно медленного движения через внутренний двор, но на этот раз, едва дверь в Большой зал распахнулась, явилась мадемуазель Болейн. Девушка была одета в глубокий траур, а черная вуаль на ней создавала впечатление, что у нее вообще нет головы. Старуха в Длинной галерее снова была та же, но на том странном банкете все казалось еще более зловещим, поскольку вместо того, чтобы позволить слугам захлопнуть перед ней дверь, Анна Вестон вошла в комнату и подошла к большому креслу во главе стола.
- Скажите, - решительно потребовала она у сидящего там мужчины, которого другие называли Гетти. - Где Фрэнсис? Вы спрятали его, не так ли?
Все гости в присущей им, развязной манере смотрели на нее, будто ее там и не было, поэтому она стукнула хозяина по плечу, но он, казалось, и не заметил. Затем вдруг в комнате с ней очутился Жиль.
- Не беспокойтесь, госпожа, - шепнул он ей. - Я им устрою представление!
- Но станут ли они смотреть на тебя, Жиль? Они не видят меня.
- Это потому, что не хотят видеть вас, миледи.
Он принялся танцевать, и она с ужасом заметила, что маленькая головка шута на конце его жезла теперь напоминала не Жиля, а Фрэнсиса. Более того, она была живой и кричала:
- Помогите! Помогите!
Было так отвратительно видеть своего сына в виде крошечной куклы, что Анна Вестон вскрикнула и проснулась.
Она лежала в своей спальне замка Саттон на кровати с пологом, на четырех ножках, с шелковым покрывалом и коричнево-желтыми портьерами на окнах, и была совсем одна. Ричард все еще находился в Кале. Маргарет с Уолтером - в Хейзли Курте, Фрэнсис - в Гринвиче, а Кэтрин… Она не видела дочь с того утра, когда та сбежала из поместья Саттон с сэром Джоном Роджерсом. Точнее говоря, она не видела ее и тогда, а только записку рядом со своей постелью. Проклятая девчонка прокралась в темноте и оставила эту записку. Лежа сейчас на влажной от слез подушке, Анна помнила ее дословно.
"Моя дорогая мамочка!
Я бы никогда не простила себя за то, что покидаю тебя, пока ты еще больна, и, если бы доктор Бартон не заверил меня, что нет ничего серьезного, я не уехала бы из поместья Саттон. Знаю, что тебе будет трудно простить меня, но я еду в Брайанстон с сэром Джоном, чтобы обвенчаться в его церкви с ним, а не с Артуром, который родился безумным, а с годами ему стало еще хуже, и Джон спас меня от этой ужасной участи.
Всегда любящая дочь.
Написано 2 июля в поместье Саттон.
Искренне твоя Кэтрин".
Анна, конечно, послала гонца, но он вернулся с печальным лицом: нескольких часов, на которые они обогнали его, оказалось достаточно. Накануне их обвенчал личный священник сэра Джона Роджерса.
- И их брак завершился осуществлением брачных отношений? - жестко спросила леди Вестон, не желая сдаваться.
- Да, моя госпожа. Он отправился с ней в постель тотчас же после свадебного торжества.
- Тогда вряд ли есть шанс аннулировать этот брак.
- Миледи…
- Что?
Гонец колебался. Это был молодой человек с кожей задубевшей, как седло, в котором он постоянно сидел, слившись с конем воедино.
- Моя госпожа, я не знаю, следует ли вам настаивать на этом. Госпожа Кэтрин казалась мне довольной и просила меня умолять вас от ее имени: она больше всего желает благословения от вас и сэра Ричарда. А история безумия мистера Артура Калпеппера ужасна. Управляющий имением рассказал мне обо всем подробно. Кажется, ему доставляют удовольствие пытки. Сэр Ричард ни за что не позволил бы госпоже Кэтрин выйти за него замуж, это уж точно.
И Анна, посоветовавшись с Джоан, Жилем и Жилем Коуком, написала дочери сухую, сдержанную записку. И, естественно, ничего больше. Было бы неподобающе вот так, слишком легко простить такое непослушание.
К сожалению, после недавно перенесенной болезни она была еще слаба для путешествия и не могла отправиться в Кале. Поэтому она готовилась теперь жить в одиночестве. Днем это было даже приятно, но ночью начинались ее мучения. И все чаще и чаще ей снился один и тот же сон. Обычно, когда хозяин отсутствовал, Джоан спала на соломенном тюфяке в комнате госпожи, но в эту ночь, когда сон приснился Анне в самом кошмарном виде, служанка ночевала в своей комнате, опасаясь заразить свою госпожу лихорадкой, которая у нее всегда начиналась с кашля.
"О Боже, - думала Анна. - Этот ужасный ночной кошмар. Как он преследует меня! Я понимаю, что творится нечто неладное. Но что именно? Мне нужна помощь!"
Появились робкие проблески рассвета, и дрозд, сидевший на красивом вязе, росшем возле окна ее спальни, уже начал выводить первые восторженные трели, призывая весь рассветный хор воздать радостный гимн рождающемуся неведомому дню. И вдруг Анна совершенно четко поняла, что должна делать. Ей следует немедленно отправиться в тот таинственный дом на Кордвейнер-стрит и искать помощи у доктора Захария. А затем в Гринвичский дворец, чтобы самой посмотреть, все ли в порядке с сыном, и в то же время засвидетельствовать свое почтение Ее Светлости.
Преисполненная решимости, она встала с постели и откинула портьеры - на яркий турецкий ковер падали отблески придающего уверенность света; ночь ужасов осталась позади. Надо еще распахнуть окна и впустить свежий утренний воздух. Сделав это, Анна на дальней лужайке заметила Жиля. И хотя он находился далеко, она видела, что он стоит в одном из тех темно-зеленых кругов, которые необъяснимым образом появлялись в садах и лугах. Она знала, что широко бытует поверье, что их считают кругами, в которых в полночь танцуют феи. Среди верующих в это были и весьма просвещенные люди, считавшие, что земной мир населен множеством невидимых созданий, подданных Оберона и Титании и короля эльфов. Она же, явно верившая в волшебство и заговоры, тоже склонялась к мнению, что в этом есть доля правды.
Жиль, как истинный цыган, придерживался ясных, вполне определенных взглядов. С его точки зрения, эти невидимые создания всегда присутствовали рядом, наблюдая за людьми, готовые прийти на помощь или помешать простому смертному в затруднительном положении, в зависимости от того, как человек обращался с ними. Однажды вечером она застала его, когда он выставлял миску с молоком возле кухни.
- Что ты делаешь, Жиль? - спросила она, а сама подумала, что это угощение для Робина Гуда.
- Это для бедного ежика, моя госпожа.
- Нет, тебе не удастся обмануть меня. Это для одного из твоих невидимых друзей.
Он странно посмотрел на нее: полунасмешливо, полуосуждающе.
- Невидимых только для слепых, моя госпожа.
- Значит, ты видишь их, Жиль?
- А вы поверите любому моему ответу?
Вопрос заставил ее промолчать; в тот момент на забавном, морщинистом лице Жиля появилось явное выражение собственного достоинства.
Когда часом позже она спустилась по лестнице в Большой зал, то увидела его выходящим через главный вход.
- Жиль, - окликнула она, - я еду в Лондон. Джоан больна, меня будут сопровождать Тоби и Мэг. Я возлагаю все заботы о поместье на Жиля Коука и на тебя. - Затем добавила: - Благодарю тебя за доброе заклинание.
Он смутился и спросил:
- Откуда вы узнали, моя госпожа?
- Я видела тебя из окна. Что именно ты делал?
- Я призывал на помощь опекающих нас фей.
- Это феи, которые охраняют семьи, не так ли?
- Да, моя госпожа.
Воспоминания о сне еще были так свежи, поэтому ответ обеспокоил ее.
- Мы нуждаемся в защите, Жиль? Тебе что-нибудь известно?
Опять та же пустота во взгляде акробата, нарочито невинный вид.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, моя госпожа. Я всегда прошу покровительства у фей.