"Этот человек намеревается показывать замок каждому, кто приедет его навестить, - подумал он. - Но, Боже, ему есть что показать!".
Сэр Ричард, наливая вино, попросил:
- Расскажите мне о предстоящем в июне пожаловании титулов.
Норрис сел и взял протянутый ему бокал.
- Кажется, главная цель - присвоить благородное звание Генри Фитцрою. Он станет герцогом Ричмонда.
- Но Его Светлость вряд ли собирается готовить его к наследованию престола?
Как всегда, при любом упоминании короля, Норрис автоматически замыкался. Его должность главного эсквайра-телохранителя короля не позволяла ему распускать слухи, в каких бы высоких кругах ни велись разговоры.
- Понятия не имею, - честно ответил он. Затруднительное положение Генриха VIII, имеющего законнорожденную дочь и внебрачного сына, занимало умы большинства придворных. Но никто не мог ответить на вопрос - примет ли Англия короля, рожденного вне брака.
- Я уверен, пожалован титулами будет кое-кто и еще, - нарочито небрежно сказал сэр Ричард.
- Да, племянник короля должен стать графом Линкольна, а двух придворных произведут в пэры.
Ярость, которую испытал при этом сэр Ричард, выразилась только в колике в желудке, но внешне он сохранил спокойствие.
- …Сэр Роберт Рэдклиф станет виконтом Фитцуотером, а сэр Томас Болейн - виконтом Рочфордом.
Это походило на игру в шахматы. Выражение лица Ричарда ничуть не изменилось, и все-таки Норрис мог бы поклясться, что Вестон слегка напрягся, но настолько незаметно, что только человек, приноровившийся улавливать перемены в настроении короля почти до их возникновения, способен был ощутить это.
- Конечно, теперь король часто охотится в окрестностях Геверского замка, - отметил Ричард, с бесстрастным видом потягивая вино. - Мне следует пригласить его сюда, когда замок будет готов. Здесь огромные леса для охоты - короли всегда охотились тут.
Норрис подумал: "Он вот-вот доберется до сути. Интересно, что он хочет узнать?"
Вслух же он произнес:
- Я слышал, что здесь рыжие олени великолепнее, чем в любом другом месте Англии.
- Истинная правда. - Ричард помолчал, затем сказал: - Я рад за Тома. Семья Болейнов хорошо служит Его Светлости.
Теперь не оставалось сомнений, что он имел в виду, и Норрис подумал, что Ричард Вестон теряет контроль над собой. У него вдруг возникло ощущение, что этот человек скрывает кипящее в нем недовольство.
- Раз уж мы заговорили о них, как там семейство Тома, Гарри? Я слышал, что увлечение Мэри Карей близится к концу.
- Да, - подтвердил Норрис. Об этом знали все, и он не раскрывал никакого секрета.
- А другая дочь, Анна? Как дела у нее с тех пор, как она покинула двор?
- Хорошо, - ответил Норрис. "Хорошо!" - какое бессмысленное определение для увертливой девчонки, которая одурманила короля Англии, довела до отчаяния Гарри Перси и не идет из головы его самого - Генри Норриса".
Чувствуя на себе странный взгляд сэра Ричарда, он поспешно добавил:
- Она в добром здравии.
"Черт подери этого парня, - подумал сэр Ричард. - Он скорее пойдет на плаху, чем выдаст имя своей матери!"
Он отказался от дальнейших расспросов. Норрис непреклонен, и ему следовало бы знать это, а не пытаться выведывать у него. Но то, что его обошли в повышении, заставило его вести себя необычно, снизив бдительность. Вздохнув про себя, он перевел разговор на другие темы.
Вслед за сэром Ричардом и сэром Генри да Тревизи покинул Длинную галерею и, спустившись по винтовой лестнице, вышел во двор. Наружное оформление господского дома производилось английскими мастерами. Оставалось всего несколько месяцев до завершения строительства, поэтому он по нескольку раз в неделю приходил на строительную площадку, не колеблясь, влезал в одну из рабочих люлек и поднимался на леса, чтобы своим опытным флорентийским взглядом оглядеть мельчайшие подробности лепки из алебастра и резьбы по камню.
Сейчас он стоял во внутреннем дворе и осматривался по сторонам, где рабочие повсюду обтесывали камни и воплощали в материальные формы его замыслы. Один из рабочих особенно привлек его внимание: парень сидел на самой высокой точке восточного крыла, он мелодичным баритоном что-то напевал, совершенно не думая о возможности упасть с такой высоты.
Несчастный случай произошел настолько быстро, что итальянец - единственный человек на земле, который мог бы прийти на помощь - на мгновение замер на месте. Казалось, песня и вскрик слились в один разрывной звук, когда веревка лопнула и несчастный парень рухнул на мостовую двора, переломав все кости и скончавшись на месте, как раздавленный муравей.
События нескольких последующих минут будут всплывать в памяти да Тревизи до его смертного часа. Он действительно никогда не забывал их - до самой своей смерти. Когда, старый и увенчанный лаврами, он умирал на руках молодой женщины, на которой в конце концов женился, он вновь увидел происшедшее, и последним его словом, произнесенным на земле, было "Талифа!".
Он пустился бежать к каменному зданию хотя с того места, где стоял, можно было понять, что у рабочего сломана шея и помочь ему ничем нельзя, - и уже на бегу да Тревизи почувствовал, как у него стучит в ушах, а в глазах темнеет, будто он вот-вот потеряет сознание. Зодчий подбежал к мертвому человеку, и затем ему показалось, что он вошел в туннель. От замка Саттон остались лишь неясные контуры, а вокруг не было ничего, кроме него самого и трупа, возле которого он опустился на колени, и этой странной светлой пустоты, в которой он оказался. Подняв взор от лица умершего мужчины, губы которого еще хранили песню, которую тот пел, всего в нескольких футах от себя он увидел девушку. Казалось, она тоже только что вошла в туннель, ибо она выглядела столь же пораженной, как и да Тревизи, увидевший ее. У нее были длинные прямые темные волосы, и она была одета в нечто, показавшееся итальянцу похожим на тунику греческого мальчика: ее ноги были оголены до бедер. Они с ужасом смотрели друг на друга, не говоря ни слова. У нее на шее висело золотое ожерелье, образующее буквы. Итальянец с трудом прочитал незнакомый шрифт.
"Т-А-Л-И-Ф-А. Талифа".
Он должно быть произнес это вслух, потому что она воскликнула:
- О Боже, кто Вы? Поль!
И как бы из-под свода эхом прозвучало:
- Что?
- Посмотри. Ты видишь?
- Вижу что? Там ничего нет.
- Талифа! - позвал да Тревизи, но в тот момент, когда она открыла рот, собираясь вскрикнуть, он потерял сознание и упал лицом вперед.
В такой позе Ричард Вестон и нашел его: лежащим над мертвым каменщиком в глубоком обмороке. Они с Норрисом внесли его в замок, в маленькую спаленку, которую архитектор меблировал для себя. Он все еще находился в полуобморочном состоянии, когда несколько часов спустя они уехали верхом в Лондон, оставив зодчего на попечении врача, которого спешно вызвали из Гилдфорда.
Прошло два дня, прежде чем итальянец пришел в сознание, и ТО только после того, как доктор Бартон в полном отчаянии влил ему в рот несколько пинт воды из родника Святого Эдуарда. Врач был родом из этих мест и знал древнюю легенду о ее целебных силах. Обычно полный энтузиазма, да Тревизи, отдохнув несколько дней, передал работы в поместье Саттон в руки старшего подмастерья Карло из Падуи и отправился в путь, никому не сказав куда он едет, и не комментируя свою загадочную болезнь. Он ехал весь день и всю ночь, остановившись только раз, чтобы сменить лошадей, а прибыв в Лондон, тотчас направился к дому на Кордвейнер-стрит, стоявшему рядом с постоялым двором под названием "Священный Агнец". Слуга, отворивший дверь, сказал:
- Вам придется подождать. Доктор Захарий принимает важную даму.
Да Тревизи ничего не ответил, просто рухнул на стул, более бледный и истощенный, чем когда-либо и жизни. Он ждал, может быть, час или два, не зная точно сколько, так как девушка то и дело наполняла его высокую пивную кружку и он, наконец почувствовав себя в безопасности, позволил себе задремать.
Его разбудила широко распахнувшаяся дверь. В проеме, наполовину прикрытый тенью, стоял человек, и, даже не видя его лица, да Тревизи знал, что за ним наблюдают. Более того, внимательно изучают, раздевая догола, читая, как книгу. Итальянец вскочил со стула.
- Доктор Захарий? - обратился он. Крутанув своей мантией, мужчина поклонился, и по комнате как будто пронесся ветер - такая сила исходила от фигуры, стоявшей перед архитектором. Когда мужчина выпрямился, на его лицо упал свет, и да Тревизи судорожно глотнул воздух, весьма пораженный увиденным. Он, конечно, никогда не встречался со знаменитым предсказателем судьбы и астрологом и не слышал описаний его внешности, но увиденное весьма изумляло.
"Ему чуть больше двадцати, - подумал итальянец. - Знающие люди обычно старше. Этот мальчик не может знать ничего".
Он смотрел на огромную копну курчавых волос, квадратное лицо, прямой нос и чувствовал необычайную энергию, излучаемую юной фигурой, стоящей перед ним.
- Вы - доктор Захарий?
Да Тревизи просто не мог поверить в это.
Человек снова поклонился, стремительно взмахнув черной бархатной мантией.
- Не удивляйтесь, сеньор да Тревизи. Я - тот, кого вы ищете. Зрелый возраст - не единственное качество тех, кто проникает в темные тайны природы.
- Откуда вы меня знаете?
Доктор Захарий усмехнулся, вдруг став совсем похожим на подростка, и сказал:
- Я видел вас при дворе, сэр. Я вовсе не прочел ваше имя по звездам.
Итальянец стоял, раздумывая. Он никогда раньше не обращался к астрологам, хотя в придворных кругах это стало популярным времяпрепровождением. И те, кто хоть в какой-то степени увлекался оккультными науками, всегда называли имя доктора Захария. Да Тревизи слышал сплетни, что на самом деле он являлся представителем семейства Говардов - внебрачный сын кого-то из семьи герцога Норфлокского - хотя, кажется, никто толком не знал, был ли он ребенком мужчины или женщины из того рода и кто был вторым его родителем. Но все же этот дикий мальчик со спутанными кудрями и янтарными глазами настолько не вязался с его представлением о человеке большой мудрости, что архитектор все еще колебался.
А доктор Захарий продолжал читать его мысли.
- Сеньор да Тревизи, зачем оставаться? Я сожалею, что слишком молод и потому не вызываю у вас доверия. Прощайте!
Он повернулся, чтобы уйти, но отчаяние заставило да Тревизи заговорить.
- Постойте, доктор! Я вас умоляю. Со мной произошло нечто настолько странное, что я нуждаюсь в помощи.
- Вас прокляли?
- Не знаю, она не была похожа на ведьму. Она выглядела такой же испуганной, как и я.
- Пойдемте.
По непонятной причине да Тревизи испытывал страх, поднимаясь вслед за доктором Захарием по темной винтовой лестнице, ведущей на верхний этаж мрачного дома. Но какое дело до разума, если тебя мучает страх чего-то темного, неведомого, угроза чего-то необъяснимого? Именно беспокойство тащило его сейчас за руку на чердак под покатой крышей, служивший астрологу обителью. Итальянец размышлял, сколько знаменитых ног прошло до него по этим ступеням в поисках знания, отрицаемого родом человеческим; скрытого - вернее сказать, запретного - секрета познания самого себя.
При тусклом свете свечей он увидел карты на стенах, под которыми были изображены древние символы, обозначающие знаки Зодиака. Но главным предметом в комнате был стол, покрытый черной скатертью, на котором лежала колода карт со странными рисунками, несколько камней с необычными метками, еще несколько небесных карт с измерительными инструментами, а посреди всего этого - кристалл, мерцающий в свете свечей.
Астролог указал ему на стул, а затем сел сам.
- Расскажите мне, что случилось, - сказал он.
Итальянец начал с несчастного случая с каменщиком, но Захарий перебил его:
- Нет, что было до этого? Расскажите мне о доме, который вы проектировали.
Да Тревизи стал рассказывать о поместье Саттон и был удивлен, как часто астролог останавливал его вопросами: где оно расположено? Жил ли кто-нибудь раньше на этой земле? Какова история поместья?
Архитектор старался, как мог, отвечать на его вопросы. Он очень мало знал о древнем прошлом Саттона и сказал, что только пару раз посещал старые руины помещичьего дома и видел небольшой родник, известный как родник св. Эдуарда.
- Мне сказали, что я пришел в себя только от воды из него. Полагаю, что она таит в себе целительные силы.
Доктор Захарий вскинул брови и так усердно закивал головой, что затряслись взъерошенные волосы, но ничего не сказал.
- Но позвольте мне рассказать о том, что произошло, - обратился к нему да Тревизи. - Разрешите поведать вам о туннеле, полном света, и о женщине.
Захарий подумал: "Странно, леди Вестон приходила ко мне посоветоваться насчет сна об этом же самом месте, а теперь вот явился архитектор".
Но он ничего не сказал, и да Тревизи углубился в по-итальянски красочное описание несчастного случая и того, что произошло после. Доктор долго сидел, не произнося ни слова, и в конце концов уставился на кристалл, сгорбив плечи, с изменившимся квадратным лицом, смягчившимся из-за мечтательного взгляда, совершенно непохожего на прежний, - внимательного и цепкого.
- На шее у нее было ожерелье с именем Талифа, не так ли? - наконец устало произнес он.
У да Тревизи бешено заколотилось сердце. Он умышленно воздерживался от упоминания этого. Возможно, глупо, но ему хотелось устроить нечто вроде проверки: он не доверял астрологу, несмотря на то, что рассказывали другие. Что-то в его итальянском темпераменте не доверяло этому, считая, что это - шарлатан, выманивающий деньги; его злило, что юноша корчит из себя предсказателя, но сейчас он был потрясен.
- Да, - подтвердил он дрожащим голосом.
- "Талифа", написанное странным шрифтом?
- Она - ведьма?
По лицу Захария пробежало чрезвычайно странное выражение, и черты его лица исказила ярость.
- Нет, - прошептал он. - Талифа не будет ведьмой.
- Что вы имеете в виду, сэр?
- Она еще не родилась.
- О Боже, - произнес он. - Что вы говорите?
Доктор Захарий уставился поверх кристалла в угол комнаты. Казалось, он совсем ушел в себя; на лице под непокорной шевелюрой лежала тень.
- Я говорю, сеньор да Тревизи, что вы видели призрак из грядущих времен. Талифа родится очень красивой, обретет огромное богатство, но умрет трагически. В ней нет ничего от дьявола. Вы не околдованы.
Он почти выкрикнул последние слова, и архитектор подумал: "Что-то его сильно тревожит. Он боится упоминаний о колдовстве. Конечно, он может рассчитывать на покровительство сильных мира сего и опасается гонений".
Доктор Захарий еще больше ссутулился и подумал: "Они во всем видят колдовство. И поэтому моя бедная мать умерла в страшных муках, когда ее сожгли заживо. Несмотря на все могущество моего отца, он не смог спасти ее".
Он вспомнил суровое испытание, выпавшее на долю десятилетнего мальчика, как будто это было вчера. Он, толкаясь и отбиваясь, продирался сквозь толпу, пока не прорвался вперед, чтобы только увидеть женщину, давшую ему жизнь, а теперь уронившую вперед голову, задыхающуюся от дыма; ее светлые волосы уже почернели от копоти. Он раскрыл рот, чтобы закричать: - "Мама", - но внезапно чья-то рука зажала ему рот.
- Ты - ее сын? - шепотом спросил незнакомый голос.
- Да.
- Тогда молчи, а то они убьют и тебя.
И он без единого звука наблюдал, как заживо сгорает его мать, пока больше уже не мог выносить этого зрелища и, отвернув голову, уткнулся в плащ странного человека, стоявшего возле него, и зажал уши, чтобы не слышать ее ужасных криков.
Потом, когда толпа рассеялась, он пошел с незнакомцем и собрал в коробочку пепел и все, что осталось от любящей мамы, которая в течение десяти лет была его единственным задушевным другом.
- Пойдем, я отведу тебя твоему отцу, - сказал незнакомец.
- Но у меня не отца. Он умер до моего рождения.
- Он жив и находится всего лишь в миле отсюда. Пошли!
Странное шестое чувство, всегда присущее ему - по наследству от матери! - тотчас сказало ему, что это правда. Мужчина подхватил его и посадил в седло перед собой, и они быстро понеслись в замок Кеннингхолл, и, еще не увидев его, Захарий понял, что его отец - сам герцог Норфолк.
Когда он вошел в комнату и увидел мощное квадратное лицо, большой прямой нос, волевой подбородок, то догадался, от кого унаследовал черты своего лица. Все то же, за исключением копны черных кудрей. Отец тоже разглядывал его, потому что сказал:
- Что ж, хорошо, значит, в тебе течет цыганская кровь. Твоя мать была так прекрасна, что я не был уверен.
- Вы любили ее? - спросил Захарий.
Герцог изумился. Томас Говард никак не ожидал подобного вопроса от внебрачного сына, которого не видел с младенчества. Но, тем не менее, подумал о прелестной, как роза, возлюбленной с нежной кожей цвета меда, бродившей ночью босиком по лугам и распевавшей свои странные жалобные песни; вспомнил о неге, которую пережил в ее объятиях, несравнимо более сладостной, чем с какой-либо другой женщиной до нее или после.
- Да, я любил ее, - согласился он.
Мальчик протянул ему маленькую коробочку.
- Это все, что от нее осталось. Я хочу, чтобы вы поместили это в ваш фамильный склеп, лорд герцог, мой отец.
Странное чувство охватило Норфолка. Он хотел сказать "нет", думая об утомительных объяснениях, если коробочку с пеплом обнаружат в месте, служившем для захоронения длинного ряда клана Говардов, но янтарные глаза мальчика неотвратимо смотрели ему в глаза, и он протягивал урну с прахом с таким видом, будто, если потребуется, готов стоять так вечно.
- И при этом должен присутствовать священник, - продолжал Захарий. - Моя мать не была ведьмой. Она была собирательницей трав и умела лечить людей.
- А как же насчет предсказаний судьбы?
- У нее был природный дар ясновидения, такой же, как и у меня. Для этого нам не нужно продавать душу дьяволу.
Томас почувствовал себя неловко. Он был совершенно уверен, что сын обладает могучей силой, и только что испытал влияние ребенка на себе, когда согласился положить прах умершей женщины в склеп Говардов с надлежащей христианской церемонией.
- Она назвала тебя Захарием, не так ли?
- Да, лорд герцог, мой отец.
Герцог испытывал чрезвычайно странное чувство, слыша, как этот дикий мальчик обращается к нему.
- Ну, а что мне делать с тобой, Захарий Говард?
- Я могу сам выбирать свою дорогу в жизни, сэр.
- Нет, так не пойдет. Десять лет назад я дал твоей матери деньги, чтобы кормить и одевать тебя, но теперь, когда ее больше нет, тебе потребуется помощь.
- Но у меня есть дар предсказывать судьбу.
Герцог чуть не сказал: "Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе тоже гореть на костре", - но передумал и произнес:
- Тебе было бы опасно оставаться здесь. Я возьму тебя с собой в Лондон. Ты будешь жить с хорошим учителем-опекуном - и прилежно учиться. Я стану навещать тебя при каждой возможности, поскольку я часто бываю при дворе.