* * *
- Тебе необходимо как-то вернуть романтичность в свою жизнь, - заявил Эймон, обращаясь ко мне. Он ковырял вилкой в тарелке с макаронами. В последние дни он мало ел. - Чуть больше интереса, Гарри. Чуть больше страсти. Ночи, когда ты не можешь уснуть, потому что быть врозь невыносимо. Ты должен помнить об этом. Вспомни, как было раньше. Очень постарайся.
- Думаешь, мне следует купить жене цветов? Он закатил глаза.
- Я думаю, что тебе следует завести любовницу.
- Но я люблю свою жену.
- Ну и что? Роман - это общечеловеческое право. Как право на еду, воду и крышу над головой.
- Ты не роман имеешь в виду. Ты говоришь о том, чем занять свою плоть, об элементарном траханье. Как всегда, у тебя на уме только твой несчастный отросток.
- Называй это, как хочешь, Гарри, - сказал он, ощупывая взглядом официантку, которая забрала его нетронутую тарелку. - Но когда имеешь кое-что на стороне, то браку это не вредит. Наоборот, только укрепляет его.
- Попытайся объяснить это моей жене.
- Жена твоя ничего не узнает.
- Но я-то буду знать. Ты не понимаешь. Я не хочу заводить другую женщину. Я хочу вернуть свою жену. Чтобы все было так же, как раньше.
- Мне просто смешно смотреть на вас, женатиков, - хихикнул Эймон. - Вы жалуетесь на недостаток эмоций под брачным одеялом. Но вам не хватает смелости осмотреться и поискать чего-нибудь на стороне. Ты точно знаешь, что тебе нужно, но смелости у тебя не хватает, чтобы это получить.
- Так брак на том и стоит, - не сдавался я.
- На чем, на разочаровании? На безысходности? Потере иллюзий? На том, чтобы спать с кем-то, кто тебе уже не нравится? Звучит чертовски привлекательно, Гарри. Здорово. В таком случае я лучше останусь холостяком.
- Мне все еще нравится Сид, - уверенно заявил я.
Я иногда наблюдал за лицом Сид, когда она не видела, и был поражен, насколько очаровательно она выглядела, насколько глубокие чувства она вызывала во мне, даже ничего для этого не делая.
- К тому же я думаю, что я ей тоже все еще нравлюсь. Я хочу сказать, когда она вспоминает обо мне.
Эймон рассмеялся моему заявлению.
- Я хочу сказать, что брак не кончается с завершением медового месяца, - проговорил я.
- Но медовый месяц - самая лучшая часть брака.
- Не придумывай ничего по поводу наших сексуальных отношений. Тут все в порядке, когда у нас на это хватает сил. Просто я не знаю. Похоже, что из наших отношений исчезла какая-то искра. Сид все время занята на работе. Или приходит домой уже уставшей. Или отключили горячую воду. Раньше так никогда не было.
- Женщины меняются, Гарри, - сказал Эймон, откидываясь на спинку стула. - Тебе необходимо понять, что женщина меняется в зависимости от периода ее жизни.
- Как это?
- Ну, например, с тринадцати до восемнадцати лет женщина подобна Африке - девственной территории. С восемнадцати до тридцати - Азии. Она так же горяча и экзотична. От тридцати до сорока пяти она подобна Америке: уже вся исследована, но еще полна богатых ресурсов. С сорока пяти до пятидесяти пяти ее можно сравнитьс Европой; немного устала, чуть выдохлась, но все еще обладает множеством достопримечательностей. Ну а с пятидесяти пяти и дальше - она как Австралия. Все знают, что она где-то внизу, но мало кто захочет отправиться туда. - Он поднялся.
- Когда ты вернешься, тебе придется подыскать пример получше.
- Да-а. - грустно протянул Эймон. - Когда вернусь. Извини меня.
Он вышел в туалетную комнату. На студии мы решили, что Эймон возьмет отпуск на столько времени, сколько ему понадобится, чтобы привести себя в порядок. Я знал: он расстроен тем, что надо прерывать шоу. Но телестудия настаивала, чтобы он полностью избавился от привычки к наркотикам, прежде чем его снова выпустят в эфир. Поэтому мы организовали этот обед, чтобы я постарался уговорить Эймона обратиться за профессиональной помощью.
Эймон вернулся за стол, его глаза слезились, а кожа приобрела пергаментный цвет. "Неужели опять?" - подумал я. Я дотронулся до кончика своего носа, и он промокнул салфеткой остатки белого порошка на кончике своего.
- Ой, - хихикнул он.
- Послушай, на Харли-стрит есть один врач. Она лечит… переутомление. Студия хочет, чтобы ты показался ей. Я пойду с тобой.
- Вот это да! Черт побери, я уже давно не ребенок. Мне не нужна ничья помощь.
- Послушай, Эймон. У тебя огромный талант. А в настоящее время ты рискуешь его потерять.
- Мне не нужна помощь, Гарри.
- Если ты не покажешься этому врачу, то в конце концов потеряешь свое шоу.
- Я в порядке.
- Ты определенно разрушишь свое здоровье.
- Это мое дело.
- Возможно, у тебя будут проблемы с полицией.
- Да пошли они куда подальше!
- Ты совершенно точно запихаешь в нос все свои кровно заработанные деньги и спустишь в унитаз.
- Что хочу, то с ними и сделаю.
- И пенис твой уменьшится.
- Что?
- Ты слышал.
Минуту он неподвижно смотрел на меня:
- Как там зовут этого врача?
В этот момент сработал виброзвонок его мобильного телефона. Трубка словно забилась в конвульсиях. Эймон начал говорить, хотя телефоны здесь были запрещены. Это звонила его бывшая подружка, Мем. Он тут же чуть не прослезился, запустив дрожащие пальцы в свою растрепанную шевелюру.
- Я не преследую тебя… Неужели двадцать сообщений? Не может быть. В любом случае я просто хотел повидать тебя, мой маленький лимонный пломбирчик! Зачем? Поговорить с тобой, объяснить… Мем, мы можем опять начать все сначала… Я хочу быть единственным мужчиной, для которого ты танцуешь… Пожалуйста, малышка…
Два бизнесмена за соседним столиком с презрением смотрели на него.
- Что это за комедиант с мобильным? - спросил один из них. - Здесь не разрешено пользоваться мобильными телефонами.
- Ту-ту, - сказал другой, изображая придурка с мобильным. - Я еду в поезде…
Эймон набросился на них обоих.
- Телефон ведь не звонил, так?! - бушевал он. - Он включен у меня на вибрирующий сигнал. Поняли? Так что нет никакой чертовой разницы между мной, говорящим по телефону, и вами - гребаными бизнесменами, обсуждающими финансовые рынки, Тайгера Вудса или что-то там еще, что занимает ваши куриные мозги!
"А он прав, - подумал я, делая знак официанту, чтобы нам принесли счет. - Ему следует включить это в свое выступление".
Но, Боже мой, он так раскипятился, что готов был взорваться. И пока два бизнесмена грозили набить нам физиономии, я размышлял над словами Эймона по поводу женщин и их схожести с различными частями света. Если следовать его теории, то мою жену можно сравнить с Америкой. Хотя после года с небольшим брака она еще не до конца исследована.
Иногда мне кажется, что я совсем не знаю ее.
* * *
Сам не знаю почему, я стал то и дело проезжать мимо дома Джины. Знал ведь, что там никого нет. Новые жильцы еще какое-то время не должны были въезжать. И даже мечтательная няня вернулась в свою Баварию. Но для меня эти поездки казались успокаивающими, что ли…
Даже если учитывать, что это не мой дом и уже не дом Пэта. Никаких теплых воспоминаний не связывало меня с этим местом. Я проезжал мимо, представляя себе, что всего лишь неделю тому назад в комнате моего сына лежали его вещи. В шкафу - одежда (из чего-то он уже вырос), на кровати - одеяло с изображением его любимых героев "Звездных войн". Когда я думал обо всем этом, то не чувствовал себя так одиноко.
Я объезжал вокруг дома, тоскуя как старый любовник. И тут вдруг я увидел велосипед Пэта.
Его бросили перед домом. Возвращаясь с прогулки в парке, он всегда ставил велосипед на маленькой лужайке перед входом, а потом либо просто забывал о нем, либо считал всех такими же честными, как он сам.
Велосипед до сих пор не стащили только по одной причине: огромный куст надежно скрывал его от посторонних глаз. Я припарковал машину, перелез через символическую ограду в сад и поднял велосипед. Позабочусь о нем до приезда моего сына. Или, может, они захотят, чтобы я переслал его в Америку.
- Ее нет дома? - спросил кто-то.
Я поднял голову. Передо мной стоял очень худой молодой человек с крашеными светлыми волосами. По виду азиат. Один из тех стильных молодых японцев, которых иногда встречаешь в артистических кварталах Лондона. Они часто посещают картинные галереи и магазины грампластинок для специалистов. Этот парень выглядел так, как будто только что плакал. Я смотрел на него через низкий забор.
- Вы кого имеете в виду? Джину? Он взглянул на дом:
- Казуми.
Это имя мне ни о чем не говорило.
- Здесь таких-нет, приятель. Попробуйте узнать у соседей.
- Нет. Она живет здесь. - Он хорошо говорил по-английски. - Я уверен. - Он оглядел улицу, кивая головой. - Я знаю, что это здесь. А вот и она!
Молодая азиатка медленно ехала на велосипеде по улице. У нее были блестящие развевающиеся волосы, как у большинства японок, но на тон светлее, чем обычно. Она остановилась у дома Джины и отбросила со лба волосы, открыв бледное, серьезное лицо. Выглядела она немного старше, чем мне показалось сначала. Не девушка - женщина. Может, приблизительно моего возраста. Давно уже я не встречал таких привлекательных женщин. С тех самых пор, как увидел свою жену. Она взглянула на молодого человека, и стало понятно, что она совсем не рада его видеть. Волосы упали на ее удивительное лицо и она не убирала их, как бы отгородившись от остального мира.
- Казу-сан, - обратился к ней молодой человек. И вдруг я вспомнил: ну, конечно же, подруга Джины из Японии! Та, которая, взглянув на Пэта через объектив фотоаппарата, сумела по-настоящему его разглядеть. Казуми.
Слегка наклонив голову, молодой человек начал быстро говорить по-японски, убедительно доказывая что-то свое. Крашеные волосы помогали ему скрывать собственное отчаяние.
Молодая женщина отрицательно покачала головой и повела свой велосипед по дорожке в глубь сада. Молодой человек сел на ограду возле бывшего дома моей бывшей жены, закрыл лицо ладонями и стал всхлипывать. Она опять, на этот раз с раздражением, покачала головой и стала выбирать ключ от входной двери. В руках она держала огромную связку, а нужно было найти всего два подходящих ключа. Наконец она открыла дверь, но тут сработала сигнализация.
Прежде чем захлопнуть дверь, она впервые взглянула на меня. Я стоял посреди маленькой лужайки с велосипедом, забытым моим сыном, и наблюдал за тем, как она нажимала кнопки для отключения сигнализации.
Я обратил внимание на выражение ее лица. Как она смотрела на меня. Как будто я был еще одним сумасшедшим влюбленным.
11
Из Нью-Йорка пришла открытка. С изображением Центрального парка осенью. Над массой деревьев с зеленой, желтой, коричневой листвой возвышались серебристые шпилинебоскребов. В ярко-голубом небе парили пушистые белые облака. С обратной стороны открытки - послание моего сына, выведенное аккуратными печатными буквами:
"ДОРОГОЙ ПАПОЧКА
МЫ ХОДИЛИ В ЭТОТ ПАРК. ТУТ ЕСТЬ УТКИ.
ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. ДО СВИДАНИЯ. ТВОЙ СЫН ПЭТ".
И пририсованы три маленьких крестика, обозначающие то место, где мой сын прикоснулся к бумаге губами.
* * *
- Однажды пьяница заходит к ирландскому священнику, который исповедует прихожан в Килкарни, - рассказывает Эймон. - Заходит в кабину, и священник его спрашивает: "Что тебе нужно, сын мой?" Пьяница отвечает: "У тебя там, с твоей стороны, тоже бумажки нет, приятель?"
Мы сидим в приемной врача на Харли-стрит. Кругом мягкие диваны, за маленькой конторкой расположились пожилая секретарша, а на журнальных столиках разложены брошюры с рекламой недвижимости. В воздухе пахнет деньгами и болезнями. У Эймона обгрызенные ногти, на некоторых пальцах - почти до крови.
- Все будет в порядке, - говорю я ему.
- Школьный автобус в Килкарни. Тот же пьянчужка орет песни, сквернословит и чуть ли не блюет. Совершенно сам не свой. Детям приходится помочь ему сойти. Тут один из них восклицает: "Черт! Кто же теперь поведет автобус?"
- Она очень хороший врач. Лечила всяких музыкантов, моделей. Всех лечила, одним словом.
- Парень заходит в бар в Килкарни: "Дай мне выпить, черт побери!" Бармен на это отвечает: "Сначала выполни три задания: поколоти нашего вышибалу, вырви расшатавшийся зуб у сторожевой собаки и оттрахай от души местную проститутку". Парень идет в подсобку, и вскоре оттуда доносится собачий лай и поскуливание. Парень возвращается в бар, застегивая ширинку. "Так, - говорит он, - где тут вышибала с расшатанным зубом?"
- Постарайся расслабиться.
- Черт побери! Не нужна мне никакая помощь. А все эти негодяи со студии.
- Мистер Фиш? - обращается к нему секретарша. - Доктор Баджо ждет вас.
Эймона трясет. Мы оба встаем, я обнимаю его за плечи. И тут комната плывет у меня перед глазами, ноги становятся ватными, зрение отказывает. И шикарный мягкий ковер приемной бросается мне в лицо…
* * *
Очнулся я на кушетке в кабинете врача, возле меня сидел Эймон с озабоченным лицом. Доктор Баджо что-то обматывала вокруг моейруки. Я сообразил, что она измеряла мне давление.
- У вашего отца бывало повышенное давление? У меня прямо перед глазами возникло лицо отца.
- Что?
- У вас давление 195 на 100.
- Черт возьми, Гарри, - высказался Эймон, - это ты болен, а не я.
- Вы понимаете, что это значит? - спросила меня врач. - Это очень серьезно. Первая цифра - систолическое давление, то есть давление в артериях, когда кровь выбрасывается сердцем, а вторая цифра - это диастолическое давление, когда сердце отдыхает, наполняясь кровью перед следующим сокращением. Ваше давление опасно высокое. У вас может случиться инсульт. У вашего отца было повышенное давление, мистер Сильвер?
Я тряхнул головой, пытаясь осознать происходящее:
- Я не знаю. Он ничего не рассказывал мне даже тогда, когда заболел раком легких.