Незадолго до выпускных экзаменов Рене спешно вызвали домой. Войдя в кабинет матери, она сразу поняла, что случилось что-то страшное - ее мама, всегда такая молодая и красивая, за несколько месяцев исхудала и постарела лет на двадцать.
Приговор врачей был беспощаден - рак груди с метастазами в легких.
Фирма находилась в процессе реорганизации, тщательно подготовленной и продуманной и требовавшей крупных капиталовложений. В банках были взяты краткосрочные кредиты, которые продлевались по мере необходимости, но в случае смены руководства банки могли отказать в дальнейшем кредитовании - это было очевидно, так же, как и то, что мадам Перро не проживет больше полугода. Значит, за это время следовало найти другого руководителя, чья кандидатура была бы приемлемой для банков, и при этом способного продолжить реорганизацию.
Разумеется, всем этим требованиям удовлетворял Виктор, но "Солариум" был семейным предприятием, и возглавить его мог только член семьи. Поэтому оставался лишь один выход - Рене должна была выйти за него замуж. Впрочем, пока достаточно было ограничиться помолвкой, о которой следовало объявить как можно быстрее - до того как известие о болезни матери невесты просочится в прессу.
Виктор тоже присутствовал при разговоре - молча стоял лицом к окну и барабанил пальцами по подоконнику. Рене сразу поняла, что ему не по себе и он не слишком рад возникшей ситуации.
Неделю она провела дома: принимала поздравления, с улыбкой фотографировалась для прессы - и только по ночам, закрывшись у себя в комнате и уткнувшись лицом в теплую собачью шерсть, давала волю слезам. Только с ними можно было быть самой собой - они не могли говорить, но сочувствовали и понимали, как ей плохо.
Через неделю она вернулась в школу, уже официальной невестой Виктора Торрини - чтобы сдать выпускные экзамены и выслушать многочисленные (и не всегда искренние) поздравления подруг. Такой красавец-жених, как Виктор, не мог не вызвать их зависти.
Самой Рене казалось, что ее жизнь кончается - точнее, уже кончена. Раньше, как и большинство девушек, она мечтала, что когда-нибудь выйдет замуж, и надеялась, что найдется кто-то, кому будет интересна она - не бесплатное приложение к фирме, не наследница - а она сама, Рене Перро. Но теперь всем этим мечтам пришел конец: то, что происходило, было сделкой - всего лишь сделкой, призванной обеспечить процветание фирмы.
Когда она вернулась домой, Виктор уже жил там, заняв комнаты ее отца, примыкавшие к кабинету. Было решено, что до замужества она будет продолжать жить у себя - на третьем этаже, в бывшей детской - а потом переберется этажом ниже, в апартаменты, которые когда-то занимала ее мать.
Мама к тому времени была уже в больнице. Она прожила еще две недели, почти не приходя в себя.
На похоронах они стояли рядом, принимая соболезнования - высокий мрачноватый красавец и худенькая девушка в трауре.
Они жили в одном доме, но мало общались - Виктор был занят делами фирмы, а Рене предпочитала сидеть у себя в комнатах, в своем маленьком мирке, где жили ее собаки, стояли знакомые с детства вещи, где все было мирно и уютно. Встречались они лишь за ужином, кроме тех случаев, когда, примерно раз в месяц, он уезжал на уик-энд к своей матери, живущей где-то на севере Италии.
Рене могла бы привязаться к нему, даже полюбить - если бы он был добр к ней, проявлял хоть малую толику интереса, сочувствия и понимания. Но она видела, что не интересует его ни как человек, ни как женщина. Временами ей казалось, что она даже раздражает его, но на людях Виктор был неизменно вежлив и предупредителен.
Естественно, она выполняла функции хозяйки дома: сопровождала его на балы и различные мероприятия, устраивала приемы - но к делам фирмы ее больше не допускали. Когда она осмелилась спросить о подробностях реорганизации "Солариума", Виктор впервые ударил ее.
Потом он долго просил прощения, обещал, что больше не будет - а у нее в душе было лишь чувство недоумения и безмерной обиды - даже не на него, а вообще: как же так, она ведь все сделала правильно, она четко выполняет условия соглашения!
С тех пор раздражение, которое она в нем чувствовала, иногда прорывалось - в ответ на какое-то случайное слово, вопрос, поступок. Потом он извинялся, но больше не обещал, что не сделает этого снова.
При людях Виктор не позволял себе ни одного грубого слова или жеста - лишь несколько человек из прислуги догадывались, что "бедненькая мадемуазель Рене" не так уж неуклюжа, и синяк на ее руке или лице вызван не ее собственной неловкостью...
Единственное, что давало ей силы жить - это сознание того, что она поступила правильно, так, как должна была поступить. А теперь этот долговязый француз своими дурацкими вопросами и замечаниями заставлял ее думать о том, о чем думать не следовало, чтобы не лишиться последней опоры.
Почему она слушала его и отвечала, вместо того чтобы просто оборвать разговор, и рассказывала то, чего не рассказывала никому и никогда? Что в этом человеке было такого, что заставляло ее делать все это? Широкий рот, который охотно и часто расплывался в улыбке - так, что невольно хотелось улыбнуться в ответ? Сочувствие в голосе? Смешно: он - нищий, вор - сочувствовал ей!
А может, это просто был первый и единственный человек, который прилепил ей на разбитое колено листик подорожника?
ГЛАВА ПЯТАЯ
- Ты с ума сошла! Ты что, не понимаешь, кто он такой?
- Он человек, который может руководить "Солариумом", - снова объяснила она. - Это главное.
- Это главное? - переспросил Тед, сам не понимая, почему эти слова вызвали у него такой приступ ярости. - Это - главное? А ты, ты сама - ты что, побоку?
- Я... - начала Рене - и запнулась, закрыв глаза. Что она хотела ответить? Что не все выходят замуж по любви, особенно среди людей ее круга? Что бывают разные обстоятельства, и не ему судить ее? Но вместо всего этого она только сказала беспомощно, почти по-детски: - Я должна. Я обещала.
Чего ему от нее надо? Скорей бы он уже ушел!
Она спасла его, как спасла бы собачонку, попавшую под машину - просто из нежелания видеть, что кому-то больно. А теперь он делал больно ей - и все никак не мог угомониться...
- Так нужно... Сколько тебе лет?!
- Двадцать.
- Ты выглядишь младше. Там, в парке, я вообще подумал вначале, что тебе лет шестнадцать.
Рене молча пожала плечами и вздохнула, сжав зубы - мало ему всего остального, так он еще и насчет ее внешности начал прохаживаться!
- Да представь ты себе на секунду - год за годом, всю жизнь - вот так?! И знать, что уже никогда не будет лучше, и ждать, что в конце концов он тебя искалечит... или сведет с ума. Рене! Это же твоя жизнь - единственная, которая у тебя есть и будет...
Она почувствовала, что сейчас не выдержит и заревет - глупо, невоспитанно и некрасиво. Вскочила - так внезапно, что он, наконец, замолчал, и выкрикнула, забыв, что надо говорить тихо:
- Хватит! - вспомнила и продолжила тише - быстро, лихорадочно, уже не пытаясь скрыть дрожь в голосе и близкие слезы: - Лучше бы я не полезла спасать тебя. И вообще - лучше бы здесь был Виктор. Он, по крайней мере, ударит, извинится и уйдет - а ты тут... - договорить сил не было - слезы залили глаза. Выскочив из комнаты, она пронеслась через спальню, забилась в ванну и расплакалась уже по-настоящему.
Тихий стук в дверь раздался довольно скоро. Вздохнув, Рене сполоснула лицо, вытерла и щелкнула задвижкой.
- Ну что еще?
- Извини... - Тед сказал это и осекся, вспомнив ее слова: "ударит, извинится..." - Давай не будем больше об этом говорить. Пойдем, - взял ее за руку и повел как маленькую обратно в комнату.
- У тебя ничего сладкого нет? - На ее удивленный сердитый взгляд пожал плечами. - Успокаивает хорошо.
- В шкафчике, справа, - вздохнула Рене.
В шкафчике оказался шоколадный ликер - густой и тягучий, как мед. Налив ей полную рюмку, он плеснул и себе, все в тот же неизменный круглый стакан.
Внезапное легкое прикосновение заставило его вздрогнуть. Это была желтая тощая собачонка. Она стояла на задних лапах, опираясь на его колено, и, вытянув длинный нос, принюхивалась, поводя узкой головкой.
Только усилием воли Тед сдержал желание смахнуть ее со своего колена. Очевидно, выражение легкой паники все же промелькнуло на его лице, потому что девушка улыбнулась.
- Она не кусается.
- А чего ей надо? - спросил он - собачонка упорно не уходила.
- Она шоколад любит.
Тед готов был отдать собаке хоть всю бутылку - лишь бы она отодвинулась. Или, может, налить ей в тарелку?
- Макни палец и дай ей облизать, - разрешила его сомнения Рене, - с нее хватит.
Это предложение не показалось ему привлекательным. Судя по всему, она поняла это, потому что сама макнула палец в рюмку и опустила вниз, позвав: "Нелли!" Собачонка бросилась к ней и торопливо, трясясь от волнения, заработала языком.
- Ты не любишь собак? - спросила Рене, поворачивая палец так, чтобы собачке было удобно.
- Да нет, не то чтобы не люблю, - Тед не знал, как ответить, чтобы не пасть слишком низко в ее глазах. Решил, что лучше сказать правду: - Меня в детстве собака... дог здоровенный... В общем, я их до сих пор немного... вроде как боюсь.
- Покусал, что ли? - в голосе Рене послышалось сочувствие.
- Да нет, - махнул он рукой. - Просто лапами по земле валял и встать не давал. И дышал прямо в лицо... пастью. Я потом заикался долго - даже в школе дразнили.
Тед не стал добавлять остальных пикантных подробностей: что этот огромный черный пес, судя по откровенным телодвижениям, принял его за сучку. И - самое неприятное - как он обделался со страху, а потом бежал домой, зареванный и в мокрых штанах, и старшеклассники, затеявшие всю эту забаву, хохотали ему вслед.
Наверное, не стоило вообще об этом рассказывать - теперь было жутко стыдно.
- А я змей боюсь, - неожиданно сказала Рене, - и угрей.
- Кого? - не понял он.
- Угрей... и миног тоже. У нас в Дерривале их очень много. Их там ловят и коптят. Так даже когда они копченые в кладовой висели, я туда заходить в детстве боялась.
- А Дерриваль - это где?
- Это наше поместье, недалеко от Ниццы. Раньше я туда каждый год ездила на каникулы.
- А теперь?
Тед пожалел, что спросил - ее лицо, только украсившееся теплой улыбкой, снова помрачнело.
- А теперь... я не знаю, что будет. Виктор никуда меня одну не отпускает.
Это имя, сорвавшееся с ее губ, заставило их обоих обрести чувство реальности. Только что они мирно болтали - два человека, которые, возможно, при других обстоятельствах могли бы стать друзьями. Но теперь они вспомнили, что свело их вместе в этой комнате.
Рене взглянула на часы.
- Минут через двадцать я схожу посмотрю... - встала, подошла к бюро и, вернувшись, положила на стол пузырек.
- Возьми. Тут еще несколько таблеток. Одной хватает часов на восемь.
- Спасибо, - он сунул таблетки в карман - от этого движения успокоившиеся было ребра опять заныли.
Она снова отошла к бюро и нерешительно спросила:
- Может, тебе деньги нужны?
- Перестань!
- Извини... - вздохнула и вернулась в кресло.
Несколько минут они сидели молча.
- Рене! - наконец решился он прервать эту давящую тишину.
- Не надо... Если ты снова об этом - то не надо!
- Нет. Я хотел тебе оставить свой телефон. Если тебе когда-нибудь потребуется помощь... любая помощь - позвони мне!
Не дожидаясь, пока она откажется, Тед вскочил и шагнул к бюро. Нашел какую-то тетрадь с формулами а на одной из страниц, прямо между ровными синими строчками, вписал карандашом несколько цифр.
- Это телефон в Париже. Там автоответчик. Я каждый день его проверяю, - он говорил быстро, не давая ей возможности вставить что-нибудь вроде "Ни к чему".
Но вместо этого Рене лишь спросила:
- Ты в Париже живешь?
- Да. Но если ты позвонишь - я приеду, очень скоро.
- Спасибо, - неожиданно она улыбнулась своей обычной, не очень веселой и немного виноватой, улыбкой. - А знаешь, если бы обстоятельства сложились иначе, я бы сейчас тоже жила в Париже и училась в Сорбонне, - вздохнула и решительно встала. - Ладно, я пойду проверять. А тебе придется... - кивнула на потайную дверь.
Опередив ее, Тед подошел к зеркалу и снова начал ощупывать раму, пытаясь все же разобраться в ее секрете.
Рене молча наблюдала за его действиями и улыбнулась, когда он, отступив от зеркала, вопросительно взглянул на нее.
- Никак?
Тед покачал головой.
- Смотри, - она протянула руку к одному из резных цветков, - нужно нажать серединку и двумя пальцами совместить вот эти два лепестка, - шевельнула левой рукой - дверь тут же приоткрылась.
- А обратно? - осмелился спросить он.
Она показала на почти незаметную выпуклость на стене проема.
- Это кнопка. Нажать - и откроется.
Дождалась, пока он влезет и усядется, прикрыла дверь, позвала одну из собачонок - черную, лохматую - и вместе с ней выскользнула из комнаты.
Отсутствовала она довольно долго - Тед уже начал беспокоиться. Но первыми ее шаги услышал не он, а собаки, которые насторожились, подбежали к двери - и через минуту еле слышно щелкнул замок.
Рене вошла с большой кружкой в руке и толстой книгой под мышкой. Поставила кружку на столик у двери, заперла задвижку и негромко сказала:
- Вылезай, все в порядке!
Выпрыгнув и скривившись от напомнивших о себе ребер, Тед закрыл за собой зеркало и попытался открыть его снова, нажав на цветок - дверь послушно распахнулась.
- Этому запору почти двести лет, и он до сих пор работает как часы! - похвасталась Рене.
- А Виктор про это не знает?
- Никто не знает. Мне бабушка показала и велела никому, даже маме, не говорить. Мне тогда было лет тринадцать, - она улыбнулась, - и я страшно гордилась, что у нас с ней общая тайна есть. - Лицо ее стало серьезным, а тон - деловитым: - В доме все спят. Я походила по первому этажу, сварила на кухне какао, - кивнула на кружку, - зашла в библиотеку - везде все тихо.
- Тебя никто не заметил?
- Нет. А даже и заметили бы, так ничего - я часто поздно не сплю. Но там никого нет, я специально Тэвиша с собой взяла. Он бы точно услышал.
Тед понял, что под Тэвишем Рене подразумевала черную собачонку.
- Ну, и... что теперь?
- Сейчас мы спустимся вниз, в библиотеку. Крайнее правое окно не заперто. Вылезешь и прикроешь за собой створки, только быстро - дверь в коридор не запирается. А я, когда увижу, что все нормально, вернусь наверх, минуты через три уже открыто спущусь, как будто книгу не ту взяла, и запру окно.
- У вас ночью во дворе кто-нибудь дежурит?
- Обычно нет. Но сегодня... Виктор мог попросить Рейни.
- Ладно... справлюсь.
- Я пойду переодеваться, - не дожидаясь ответа, она встала и скрылась в спальне.
Тед подошел к окну и вгляделся в темноту, пытаясь еще раз прикинуть, нет ли каких-то пробелов в ее плане. Бросил взгляд на книгу, лежащую на столике. Агата Кристи... Похоже, девочка начиталась детективов и неплохо претворяет прочитанное в жизнь.
Наверное, Джеймс Бонд в такой ситуации не стал бы полагаться на план, придуманный молоденькой неопытной девчонкой. Хотя ни один супермен не стал бы и валиться, как кегля, под ударами Виктора - один-два приема, и этот самодовольный красавчик ползал бы по полу и просил пощады!
И супермен поперся бы сейчас за ней в спальню... Впрочем, Тед никогда не считал себя суперменом, да и в спальне его никто сейчас не ждал. Что-что, а почувствовать, когда женщина не против подобного визита, он мог не хуже Джеймса Бонда... Черт возьми, откуда взялся в голове этот дурацкий Джеймс Бонд?
Рене вернулась, снова в спортивном костюме, и коротко спросила:
- Ну, ты готов?
- Да.
Она пошла к потайной двери.
- Подожди минутку! - позвал Тед. - Когда ты закроешь окно и окончательно поднимешься к себе наверх, погаси, пожалуйста, свет в башне - чтобы я знал, что все прошло гладко и тебя не застукали.
На ее сосредоточенном лице появилась тень прежней улыбки - возможно, она вспомнила какой-то детектив.
- А я как узнаю, что тебя не... застукали?
- Я на той стороне под фонарем помаячу.
- Хорошо, - она кивнула и положила руку на резной цветок. - На лестнице разговаривать нельзя, так что, если еще что-то хочешь сказать - говори сейчас.
Что Тед мог сказать? Спасибо? Или что они больше никогда не увидятся - и он только сейчас это понял? Или "до свидания"? Все это прозвучало бы нелепо...
- Рене... - он обещал больше не говорить об этом - и все-таки не смог удержаться, потому что знал, что другого шанса у него уже не будет, - подумай еще раз: ты же живая - настоящая, живая, нормальная девчонка. Ты еще можешь все исправить, все повернуть иначе. Не делай этого... Черт возьми, сейчас же не средневековье какое-то!
Она не стала даже отвечать - нажала на цветок и, когда зеркало открылось, шагнула внутрь.
На лестнице было абсолютно темно. Рене медленно шла впереди, держа его за руку, и изредка командовала шепотом:
- Тут площадка!.. Снова ступеньки!.. Осторожно!
Лестница казалась бесконечной - Тед насчитал семьдесят три ступеньки, пока наконец Рене, сжав его руку, не шепнула:
- Стой! - и после короткой паузы: - Пришли. Ты помнишь, правое окно!
- Да.
Она отпустила его, через секунду он увидел перед собой отблеск света и услышал:
- Ну, давай! С Богом!
Протискиваясь мимо нее к выходу, Тед нащупал худенькое плечо и сжал, прощаясь.
Все прошло гладко, если не считать того, что, переваливаясь через подоконник, он неловко повернулся и зашипел от боли в груди.
Во дворе никого не было - слава богу, потому что перелезал Тед через стенку почти как девяностолетний старец, кряхтя и постанывая. Добрался до фонаря и замер в ожидании!.
"Средневековье..." - вспомнил он собственное выражение. Пожалуй, в этой истории и правда имелись все атрибуты средневекового романа: тайные проходы в стене, богатая наследница, по воле злых родителей выходящая замуж за жестокого жениха - как и полагается, зловещего брюнета. И, естественно, благородный герой, проникший в замок через окно - в конце он обычно оказывался переодетым герцогом.
Интересно, а герцогам когда-нибудь били морду или только пронзали кинжалом! (не до смерти, иначе не было бы поцелуя в диафрагму)?!
Тед часто предавался подобным идиотским размышлениям - это помогало скрасить часы ожидания, обычного для его работы. Но на этот раз ждать пришлось недолго - свет- в башне третьего этажа внезапно погас.
Перед тем как выйти из-под фонаря, он махнул на прощание рукой, надеясь, что Рене все еще смотрит в окно.